9
Периферия:
вся остальная страна

Под влиянием преувеличений, которыми грешат западные СМИ и пропаганда самой Северной Кореи, состоящие в так называемых созависимых отношениях, легко уверовать, что КНДР является сверхдержавой в миниатюре и имеет цель, а главное — все возможности захватить мировое господство. Но если только вы не приехали сюда с готовым мнением, которого планируете придерживаться во что бы то ни стало, то довольно быстро заметите, что территория не равна карте. Лишь четверть часа на микроавтобусе от площади Ким Ир Сена с ее военными парадами и массовыми демонстрациями, самого сердца Северной Кореи как. в административном, так и в идеологическом отношении, — и вот вокруг вас уже бродят козы, а деревенские жители зимой и летом стирают одежду в речке. За три-четыре часа в пути от Пхеньяна до третьего по величине города в стране — Кэсона на дорогах и полях почти не увидишь транспорта.

В десяти минутах езды от площади Ким Ир Сена народ стирает одежду в речке, невзирая на мартовские холода. Как и в большинстве стран третьего мира, между городом и деревней в КНДР пролегает пропасть.

Неужели эта страна третьего мира, из последних сил цепляющаяся за общество, которое выглядит пережитком второй половины прошлого столетия, может представлять какую-то угрозу окружающему миру? А пхеньянским генералам только и надо, чтобы вы так думали!

Многие выводы о Северной Корее делаются наспех, на основании вида из окна экскурсионного автобуса — единственного прибежища туристов в путешествии по стране. Люди и земли проносятся мимо и исчезают вдалеке. На горизонте проплывают многоэтажки, а людей, стоящих на обочине дороги, вы никогда больше не увидите — и едва ли успеете узнать. Большинство фотографий, которые привозят из путешествия по Северной Корее, сделаны с большого расстояния и в движении, так что на них ничего толком невозможно разобрать.

И кстати, почему местные дороги такие ухабистые? Самое очевидное — когда приходится выбирать, для северокорейских властей контроль важнее благосостояния народа. В какой-то момент ограничить передвижения по стране — и тем самым сделать народ более предсказуемым — было важнее, чем развить инфраструктуру, пусть даже она служит жизненно важными артериями в организме общества. В последние десять лет Северная Корея открылась окружающему миру как никогда раньше, но значительная часть страны остается такой же закрытой для туристов, как и сами местные жители.

Если представить карту, на которой отмечены территории и транспортные пути, открытые для туристов, то доступные участки будут напоминать прожилки на листе. Самые толстые из них — это шоссе между крупнейшими городами в центральной и южной частях КНДР: столичным Пхеньяном, Кэсоном, Вонсаном и Нампхо. На севере, по берегам рек, образующих естественную границу с Китаем, расположены города Синыйчжу (на северо-западе) и Расой (на северо-востоке), а чуть западнее середины — переплетение, соответствующее священной горе Пакту. Северокорейские власти сами сформировали имидж загадочной страны, которой есть что скрывать, — естественно, это лишь подогревает наше любопытство. Зачастую извечная таинственность совершенно лишняя, но поддерживается северокорейцами на рефлекторном уровне. Приезжая в Северную Корею, мы ожидаем, что ее имидж служит лишь фасадом, за которым, как в «Шоу Трумана», скрывается «истинная» правда о «подлинной и аутентичной» культуре, пока недоступной нам, так что любое зрительное впечатление становится потенциальным источником сенсации:

За этой вершиной наверняка откроется нечто совершенно невероятное! А может, в этом заднем дворике? Или в той отдаленной деревушке? Ну вот и ответ! Вы готовы?

Барабанная дробь:…И снова нет!

Потому что каждый раз это оказываются просто люди, погруженные в свои спартанские, изнурительные, серые и в первую очередь монотонные и совершенно бессобытийные северокорейские будни — скука с привычными вкраплениями приглушенного страха. Другими словами, очень похоже на жизнь в странах Восточного блока.

Стандартный вопрос: «А вам разрешают общаться с обычными людьми?» Его формулировка строится на весьма распространенной предпосылке, связанной опять же с типичными (и отчасти обоснованными) представлениями о Северной Корее: за всеми туристами следят так пристально, что они могут вступить в общение лишь со специально отобранными представителями местного населения, можно сказать, с элитой. Как и во всех стереотипах о Северной Корее, в этом содержится зерно истины, но оно скрыто под многочисленными слоями преувеличений. Ибо что такое «обычные люди»?

Ответ на этот вопрос тоже обычный: «Нда» . Для начала нужно спросить себя: а сколько «обычных людей» — то есть тех, кто не занимается так или иначе обслуживанием туристов (как официанты, гиды, сотрудники гостиниц, водители тук-туков и такси, массажисты, проститутки и уличные попрошайки), — мы встречаем в любой другой стране, приезжая туда в качестве гостя?

А если мы их встречаем, то о чем мы с ними разговариваем? Даже «дикие» туристы, исколесившие весь мир с рюкзаком за плечами, общаются в основном с другими такими же туристами. Еще одно немаловажное обстоятельство, слишком очевидное, чтобы его замечать, — большинство туристов приезжают в Северную Корею в первый и единственный раз. В плотной и, как правило, поминутно расписанной программе тура пообщаться не удается практически ни с кем, кроме пары-тройки англоговорящих гидов/переводчиков/ нянек, работающих на государственную туристическую компанию и ни на шаг не отходящих от группы в течение всей поездки. Кроме того, в музеях, у памятников и прочих достопримечательностей вы встретитесь с несколькими тамошними работниками (как правило, говорящими только по-корейски). В их прямые должностные обязанности входит восхваление режима — независимо от того, является ли обслуживание туристических групп их постоянной работой или же они были отобраны специально, чтобы представлять свой завод, совхоз или иной рабочий коллектив.

Вам это может показаться недельным погружением в самое идеологизированное общество на свете, а для них это лишь работа, которая длится ровно столько, сколько требуется, чтобы показать вам и остальным туристам вверенные им достопримечательности. К тому же нам, иностранцам, «свободное общение» с жителями авторитарного общества тотального контроля может показаться примерно тем же самым, что американский писатель и комик Патрик О’Рурк так метко называет «опросом общественного мнения в стране, где разрешается иметь только совершенно определенное мнение»:

Добрый день, господин и госпожа Угнетенное Местное Население! Меня зовут Загадочный и Любопытный Смутьян. Одни боги знают, на кого я на самом деле работаю. Не хотите ли прямо здесь и сейчас продемонстрировать непреклонную верность режиму, который контролирует вашу жизнь вплоть до самых незначительных деталей? Или мы представим вас ярыми оппозиционерами и демонстративно разорвем в клочки ваши продуктовые карточки?

Люди — даже представители одной страны, народа, языка и культуры — бесконечно разнообразны, а у простого кровельщика из норвежской деревни может быть столько же общего с его монгольским коллегой, сколько и с профессором норвежского университета. С этой точки зрения я и Мистер Вин не так уж и отличаемся друг от друга, ведь мы оба принадлежим к «внешней партии».

Мистер Вин — один из немногих северокорейских мужчин, не отбывших обязательные семь лет воинской повинности, и время от времени он немного стесняется этого факта. «К сожалению, он был слишком умен для армии», — смеется его начальство, и в этой шутке есть лишь доля шутки. Вместо армии его отправили изучать иностранные языки в Университете имени Ким Ир Сена, что фактически гарантировало блестящую карьеру на дипломатической службе или иной работе, подразумевающей обширные контакты с заграницей. Судя по его нынешнему уровню владения английским языком, он был далеко не лучшим студентом. И потом кто-то «наверху» — к сожалению, хотя и по вполне понятным причинам — рассудил, что он слишком неотесан для внешней дипломатической должности, требующей определенного лоска и самообладания. Таким образом, его нынешняя работа — это точно выверенный компромисс между тем, кто он есть, и тем, на какие привилегии он имеет право в соответствии с негласной северокорейской иерархией. Дело в том, что у Мистера Вина безупречная родословная, а его покойный отец был высокопоставленным офицером Корейской народной армии.

У многих его коллег по министерству похожее происхождение: это дети офицеров, посольских работников, партийных чиновников — другими словами, высшие и средние слои «внешней партии» в терминологии Оруэлла, или «лояльного класса», занимающего прочную позицию в северокорейской кастовой системе. Именно с ними — или такими, как они, — имеют дело иностранцы, с какой бы целью они ни прибыли в КНДР, а вовсе не с коррумпированными и пользующимися немыслимыми привилегиями «мафиози во власти». Все держится на таких вот преданных тружениках, чей уровень жизни сопоставим с уровнем жизни норвежского школьного учителя. Государство в мудрости своей дает им привилегий чуть больше, чем требуется, чтобы оправдать их труды: потенциально выгодные контакты с иностранцами, спорадические поездки за границу по культурному обмену и доступ к небольшим количествам твердой валюты время от времени. Иногда, в краткие и страшные моменты прозрения, я задумываюсь, как сильно это похоже на существование благополучных норвежских художников…

Поездка в Северную Корею напоминает путешествие на машине времени, причем, как и во многих странах третьего мира. Для перемещения между эпохами иногда достаточно выехать из одного района города в другой. Так, в Пхеньяне имеются небольшие анклавы современности, чуть более крупные участки 1990-х, еще более обширные районы 1980-х, а также огромные области 1960-х и 1950-х. А в 10 минутах от города моментально оказываешься в 1930-х или даже раньше.

Тем не менее существует важное отличие между Северной Кореей и остальными развивающимися странами, поскольку КНДР в какой-то момент просто выпала из современного мира, полноценной частью которого она некогда была, и превратилась в то, чем она по собственному определению является сегодня, — страну счастья.