#23. Живет под грудью рана

Покинув истину, скитаться — это что?

По тропкам алчности метаться — это что?

Уютное жилье покинуть — безрассудство.

А предпочесть покой, остаться — это что?

Алиса покорно следовала за стражем, не поднимая головы. Она уже порывалась сбежать, но ее радушно покатали над бездной за цепь между оков, запястья все еще саднило. И это не считая ноющего от нежных рук Хоорса затылка. И, кажется, сломанных ребер, позволяющих теперь вдыхать воздух мелкими порциями.

— Проходи.

Перед ней открылась генеральская дверь. Такую ни с какой другой не спутаешь — бело-бурые крылья гарпии были крепко приколочены к кожаной обивке.

И Алиса вошла, едва успев избежать толчка в спину.

Лион корпел над бумагами, внимательно прочитывая каждую и лишь потом расписываясь, рядом лежала его записная книга, куда он вносил все изменения в его громадной вотчине. Поистине ничего не могло ускользнуть от него.

Ящерица остановилась в метре от стола, понуро опустив голову. О, она знала наперед, что ее ждет. Он обещал обдумать все, что произошло, обещал принять решение, значит, он его принял. Алиса наблюдала, как Лион вчитывается в доклад, машинально делая пометки в своей книжке, следила за его серьезным лицом и острым жестким взглядом. Она понимала, что это — конец.

Когда он закончил, то отложил бумаги и захлопнул записную книжку на замок. Приоткрыл шкафчик стола и вытащил связку ключей, тут же стиснул кольцо в виде двух сложенных крыльев в ладони. Алиса сглотнула. Он не смог понять, что произошло в лесу и болотах, и решил пытать ее собственноручно. Он уведет ее в недра горы, где никто не услышит криков. Стоил ли побег Люции того? Стоил?!

Но Лион молчал. Поднялся из-за стола, расправив и сложив снова громадные крылья, и Алиса невольно попятилась, отчего цепь меж ее лодыжек звякнула. И ангел, наконец, посмотрел на нее. Ящерица замерла, почувствовав себя лишь глупой добычей для ястреба.

— Я знаю, что ты упустила Люцию нарочно, — он медленно направился к Алисе.

Нет, она не будет жалкой, Люцифера учила ее быть смелой и сильной, если уж она перестала боятся ее, то и Лион не страшен. И Алиса шагнула к нему, подняв руки к груди. Задушить цепью она не сможет, он сильнее, крылья ей не сломать, лицо расцарапать не выйдет, ноги высоко не поднимешь.

— Я знаю, что ты убила свой отряд охотниц, позволив ей сбежать, — он подошел совсем близко и взялся за цепь. Алиса опустила голову. Даже если она справится с генералом, то за дверью ее ждет караул, а по коридорам с короткой цепью между ног далеко не убежишь.

— Я знаю, что на болотах Хэби ты дала Люции уйти, обманув и своих охотниц и моих ангелов, — он потянул за цепь, и Алиса послушно вытянула руки.

Ей становилось дурно. Если он все это знает, значит, не станет ее пытать, а только убьет. Убьет сам, ведь прилюдные казни запрещены. Отведет туда, где никто ее не услышит, и, быть может, свернет шею, вспорет горло, заставит выпить яд. Или снова отдаст Хоорсу. Что угодно. Все, что угодно! Алиса чувствовала пульс, отдающийся в ушах.

А может, он не станет ее никуда отводить, а убьет прямо здесь. Тело заберет Раун и просто выкинет в окно перед своим столом. Так просто. Была охотница – нет охотницы. И всем будет все равно. Даже Люцифере – и той – наплевать!

— Вы убьете меня? — прошептала она, разглядывая ключ от своего последнего пристанища в его руках, сил поднять глаза просто не было.

— Нет, — он развернул ее правую руку за запястье, осмотрел глубокие кровавые борозды и ссадины. — Ты лучшая ищейка империи, самая талантливая охотница. Я не настолько глуп.

— Но я предала ваше доверие, позволив Люции сбежать, — голос Алисы дрожал, она судорожно облизывала синим языком губы, не понимая, чего ждать от ястреба.

— Именно это мне и нужно, — он провернул ключ в замках оков, высвободив сперва правую, затем левую руки Алисы. Похлопал ладонью по стопке папок, и Алиса, натянув цепь до предела, поставила стопу на нее. Лион, наклонившись, снял и эти оковы.

— Я не понимаю, — Алиса потерла ноющие лодыжки, искоса глядя на генерала.

— И не надо. Я улетаю к Инпу, мне нужны его волки, чтобы поймать Люцию. Если он все еще жив, значит, она непременно придет за ним! И я должен не дать ей его убить, и не дать ему убить ее, — Лион вернулся за стол и спрятал ключи.

Алиса вытерла дорожку пота со щеки.

— Простите, вы предаете империю? — тихо прошептала она, подходя к столу.

— Нет, я не позволяю империи потерять прекрасного воина и лучшего стратега, — Лион грустно улыбнулся. — А ты меня прикроешь.

— Но я ведь… — Алиса запнулась, пряча раненые руки за спину.

— Снова командир охотниц. На время моего отсутствия назначена исполняющей мои обязанности, — Лион всучил ей бумагу, где действительно было написано ее назначение, и внизу стояла крылатая роспись. — Никто не должен последовать за мной, это мой приказ и единственная твоя задача, — он снял с подставки меч, оставив генеральскую перевязь, усыпанную медалями, натянул кожаные перчатки и выжидающе посмотрел на Алису.

— Есть, мой генерал! — она мгновенно отдала честь рукой, посмотрев поверх головы ястреба.

Он кивнул и прошел мимо нее.

— Простите, генерал, но, — Алиса прижала сложенное назначение к груди и повернулась к Лиону. Он остановился. — Что для вас сделала Люция, что вы хотите ее спасти?

— А для тебя? — он усмехнулся, не обернувшись, и распахнул дверь.

Поняв, что ответа она не получит, Алиса последовала за ним.

В коридоре их ждала крылатая стража, готовая отволочь ящерицу в клетку. И Раун, перебирающий документы.

— Верните командиру охотниц и моему заместителю форму и оружие, тех охотниц, кого она выберет — отпустить и возвратить на должности.

— Будет исполнено, генерал, — отозвались оба ангела.

Лион кивнул секретарю, сильно занятому своей работой, и поспешил по коридорам дворца.

Алиса последовала за стражами уже в качестве заместителя генерала, а не пленницы, и была искренне этому рада. Ведь с его приказом она не могла не справиться.

***

Ева сидела у Кошки на руках, все еще дрожа всем телом.

Всхлипнула, уткнувшись в платок, и закусила губу. Нужно было как можно скорее успокоиться, негоже так позорить себя перед Химари. Но судорога все еще пробивала все тело, слабость не позволяла подняться. Обычно после видений становилось хуже, но сейчас от мерного мурчания Химари и ее поглаживаний по волосам и спине было легче. Такая теплая и нежная кошка баюкала паучонка, как совсем маленькую девочку, как телица утешала своих тонконогих детей в покоях Мерура. Хотелось уснуть и забыть ангела, как страшный сон. Был ли он реальным, она не понимала, зато как никогда раньше ощущала нехватку внимания. Химари казалась ей близким человеком, с ней хотелось поделиться наболевшим, чтобы получить в ответ жалость и заботу.

— Мама никогда меня не любила, — тихо прошептала Ева, скомкав в черных ладонях кошкин платок. — Мало рук и много мозгов. Слишком любопытная, приставучая, неуклюжая. Меня не любил никто, но ее нелюбовь ранила сильнее всего.

Химари смолкла, и когда паучонок подняла на нее глаза, то увидела, как кошка смотрит в сторону. Не слушает? Ну и пусть. Слова уже вырвались, и стоило договорить, чтобы еще не скоро захотелось жаловаться снова.

— Когда я плакала, а я всегда плакала, потому что мои бестолковые руки мало на что годятся, — Ева раскрыла пальцы веером и с грустью на них посмотрела. — Я делала так, — и свела ладони вместе, упершись пальцами друг в друга, — пальцы липли, я растягивала меж них тонкие нити, они путались, сбиваясь в бесформенные клочки, иногда в паутину, это успокаивало. Полная моих слез, паутина однажды заиграла в блеклых лучах луны, и я увидела в ней лицо того чудовища, что является мне с тех пор. Тогда я еще не боялась его. Тогда я плела и плела, ожидая увидеть его снова, но видела лишь окружающих меня тварей. Я не сразу поняла, что вижу и настоящее, и прошлое, и будущее. Сперва было сложно их отличить - в паутине это лишь образы, я вижу их, даже если не знаю тех, кто в них есть, я слышу их, хотя никто из сидящих рядом с паутиной не услышит и шороха. Я могу видеть множество возможных событий, они словно вырванные клочки одной ленты. Есть узлы — в них мало вариантов, но все они похожи, а есть тысячи вариантов абсолютных бессмысленностей, — Ева громко шмыгнула носом и сглотнула сопли. Вроде уже не хотелось плакать, и тело дрожать перестало. — Мама, увидев это, продала меня Меруру. Я думала, что моя жизнь изменится. Но каждое утро я рассказывала быку, каким будет его день, описывая все до мелочей, ела то, что останется с его стола и уходила к его жене и детям. Им я тоже говорила, что их ждет. Я была неотрывно с ними, но как игрушка, они смеялись надо мной или боялись меня, зависело лишь от их возраста. Но провидиц не выбирают.

— Они боялись, что ты предскажешь им смерть. Да и я знаю, что пауки не ходят у быков в слугах, их работа — поля и леса, ремесла, особенно создание тканей и гобеленов, — Химари, наконец, отозвалась.

— Они боялись не только этого, — и Ева пальцами зачесала назад волосы, обнажив все восемь черных бездонных глаз, серпом уходящих к макушке. — Еще были хелицеры, но их спилили.

— Отчего ты прячешь глаза? — Кошка оживилась, подхватила жесткие черные пряди паучьих волос, вытащила из наручей пару игл.

— Это пугало быков и они, м-м-м, попросили меня их спрятать, — Ева закрыла глаза, увидев, как Химари начинает заплетать челку в косу ото лба.

- Но зато служение им спасло тебя от призыва в ряды ангелов, - примиряюще прошептала кошка.

- Не совсем, - Ева закусила губу, воспоминания об этом были ей неприятны. Но ведь кошке можно было доверить все, что угодно. – Я изначально им не подходила – здоровье слабое. Мама несколько лет подряд приводила меня, ожидая, что я подойду, и меня заберут. И раз за разом ей отказывали. Я была ее надеждой на кристальную смерть, а так подвела…

- О, кто же додумался дарить родителям право умереть в водах Самсавеила и покоиться в песочных часах в ногах Люциферы в уплату жизней их драгоценных деток? – со смешком отозвалась Химари.

Но Еве показалось, что смех ее – очень грустный и даже болезненно саркастичный. И паучиха пожала плечами.

- Меня Мерур забрал из-за дара. Мама была счастлива – ей полагалась достойная старость и кристальная смерть. Вот только я все равно ее подвела. Я ведь не хотела. Правда, не хотела.

- М?

- Это я предсказала Меруру смерть. Только я. Значит, ее лишат всего этого. Значит, все зря. И я – тоже зря! – Ева с силой стиснула кулаки, царапнув ногтями ладони. Громко шмыгнула носом и запрокинула голову, чтобы слезы не потекли по щекам.

- Ты же не виновата, что он должен был умереть, верно? Ты просто увидела это, и все, - Химари смахнула Евины слезы и вытерла нос платком.

- Как бы сказать… - Ева пошевелила носом и скосила глаза, пряча взгляд от кошки. – Все, что я вижу в паутине – оно как бы уже есть. Но где-то не здесь, а вообще есть. Я не знаю, где. Это как поле. Голая земля и тысячи свечей, - она пыталась жестикулировать, руками охватывая все то множество, что хотела описать. – Они не горят. А я иду с фонарем. Я просто иду, смотря по сторонам и, сама того не желая, зажигаю все свечи рядом с собой. Я… я, - Ева запнулась и принялась кусать губы.

- Твоя паутина и есть – тот фонарь? – кошка тихо мурчала на ухо.

- Да, - Ева кивнула. – Но свечи тухнут, когда я ухожу. Но как бы не до конца – они тлеют. Они словно помнят, что когда-то горели. И… и…

- Давай помогу, - Химари погладила ее по руке и, вздохнув, начала. – Поле – что-то вроде судьбы кого-то, кого ты видишь в паутине, верно? – Ева кивнула. – Свечи – события, которые могут произойти или не произойти, верно? – Ева снова кивнула. – Ты зажигаешь чужие свечи просто оттого, что видишь их. А потом сам человек проходит по этому полю своей жизни. И те свечи, что ты зажигала, они скорее всего и загорятся, потому что, как ты сказала, они помнят, что горели. Так?

- Так. Если бы я не посмотрела, Мерур, может, мог бы выжить. Он ведь не такой уж плохой. Он ведь…

- Ева, ну что за глупости ты говоришь? Он ведь попросил бы тебя посмотреть. И ты бы точно так же предрекла ему смерть. Ну разве нет, м?

- Наверное, - тихо-тихо прошептала Ева и пожала плечами. Ей так хотелось прекратить этот разговор, прервать немедленно. И спрятаться, закрыться от липкого ощущения неизбежности собственной смерти. Мерур ее больше не тревожил, Химари оправдала страшное предсказание так равнодушно, что провидица поверила и смогла отпустить вину.

- И это вполне логично, что окружающие тебя боялись – ты не ошибаешься.

- А ты тоже была такой? Тебя тоже боялись и презирали с самого детства? — так хотелось заглянуть кошке в глаза, но паучонок сдержалась.

— Нет. Я была младшей дочерью императора. Все носились с моей сестрой, а я была лишь ее тенью. Нелюбимой бестолковой тенью.

— Ты сбежала, правда?

Химари рассмеялась.

— Да. Я сбежала в храм Самсавеила, где стала сперва конэко, затем куно, а потом шисаи. Научилась защищать только собственную жизнь и секреты Самсавеила; и отнимать чужую жизнь, воровать чужие секреты. Это мне нравилось больше перспективы умереть за сестру в ближайшей войне.

— Что стало с твоей сестрой?

— Я заставила ее играть меня, и она справилась с этим, отдав за меня все свои жизни, — хищная, чудовищно довольная улыбка исказила мраморное лицо Химари.

Ева поежилась, чувствуя, как спина покрывается гусиной кожей. Лучше не задавать таких вопросов, если не хочешь знать ответы.

— Как давно ты стала шисаи? — спросила Ева, нахмурив брови. Что-то все равно не складывалось, кошки правили очень давно, об этих временах уже никто и не вспомнит.

Химари замолчала, и, приоткрыв глаза, Ева увидела, что она поджала губы, затаив дыхание.

— Почти пятьсот лет назад.

— Ты не выглядишь пятивековой старухой, — поморщившись, хмыкнула Ева. Она бы подозрительно посмотрела Химари в глаза, но та крепко держала ее за волосы.

— Я умирала восемь раз. И в каждой из этих жизней мне удавалось прожить достаточно, — Химари силой повернула голову Евы поровнее и снова принялась заплетать косу.

— Все кошки так живут? По девять жизней?

— Все. Не дергайся, — Химари больно потянула прядь у виска, вплетая ее в колосок.

— Каково это — умирать? — уставившись на собственные руки, тихо-тихо прошептала Ева. Ответа она не ждала.

Кошка остановилась, глубоко вздохнула, словно прощупывая каждое слово, каждое сравнение.

— Это как будто проваливаешься в черный шелк. И хочется погрузиться в него, раствориться в нем, утонуть в нем, стать им. Чувствуешь себя каплей в море вселенной, но от этого так радостно. А потом тебя вышвыривает, выплевывает обратно. Если умираешь от старости, то пару лет ходишь еще дряхлее и немощнее, чем до смерти, а потом тело становится молодым и здоровым. Если отсекло голову или еще что, то, быть может, кто-то заботливый отнесет твое тело в лиловые священные воды, там голова отрастет. Что угодно отрастет, хоть мешок с внутренностями в воду брось.

— Страшно умирать?

— Только первые пару раз, — Химари закончила тугую косу, обвязав ее на конце лентой с бутылька.

Ева замолчала, задумавшись - а смогла бы она прожить пятьсот лет. Ведь это наверняка жутко тяжело.

— А моя последняя смерть все не приходит ко мне. Дразнит, терзает, но не забирает с собой.

— Как можно желать собственной смерти?

— Когда больше нечего и некого терять, остается ждать только ее.

— Некого терять? — Ева насупилась, наконец, взглянув кошке в глаза. Каким же тяжелым и тоскливым был взгляд Химари. Она была полна пожирающего ее отчаяния и боли утраты, и это горе вдруг оказалось на самой поверхности лиловых глаз.

— Моего мужа и детей убили ангелы.

Ни один мускул на лице Химари не дрогнул, но глаза были обреченно пусты.

Ева с силой сжала в кулаке кошкин платок, ошарашено глядя себе по ноги. Химари потеряла всех, но осталась человеком. Двадцать лет провела в клетке, зная, что от ее мира ничего не осталось, понимая, что ей не к кому идти и некуда бежать. Если это была цена за силу, то паучонок не готова была ее заплатить. Она больше не хотела быть такой же, как Химари, только не таким путем, не такими утратами и потерями.

— Ты сильная, ты со всем справишься. Не то, что я, — пробурчала Ева под нос, облокачиваясь на упавшее дерево.

— Нам всегда дается ровно столько, сколько мы можем вынести. И ни капли больше нам не дается! Меньше, правда, тоже, - Химари присела и, вытянув изящную руку перед собой, поставила на землю уже белую львиную лапу.

Ева с ужасом наблюдала за метаморфозом кошки, за тем, как тонкие руки становятся тяжелыми лапами, а лицо вытягивается в звериную морду, как болезненный оскал сводит почерневшие львиные губы. Она не могла поверить своим глазам, и даже когда белая львица обернулась к ней, готова была поклясться, что их с Химари не связывает совершенно ничего. Даже глаза огромной кошки были цвета янтарных бус мертвой телицы Мерура, но никак не лиловых кристаллов.

— Садись, Люция будет в ярости, что мы задержались, — даже голос был другим. Тяжелым, глухим и словно чужеродным для дикой кошки.

Судорожно кивнув, Ева покорно подошла на трясущихся ногах к львице и, подпрыгнув, перекинула ногу через ее белый бок. Химари поднялась на лапы, и паучонок с ужасом поняла, что не достает даже кончиками пальцев до земли.

— Забери зайцев и держись покрепче, я пойду быстро, — казалось, рыкнула картавая львица, вышагивая по сухой траве. Ева подхватила у самых корней дерева двух зайцев за лапы и перекинула через спину Химари.

— Ты красивая, — вжав голову в плечи, прошептала Ева.

Львица пряднула назад белыми круглыми ушами.

— Спасибо, — и ускорила шаг, вынудив паучонка вцепиться в бархатную шкуру покрепче.

Ева молчала ровно до тех пор, пока Химари быстрым шагом не вышла к озеру. До лагеря оставалось идти совсем немного, но вопрос так и вертелся на языке, а любопытство подстегивало все сильнее. Кошка всегда отвечала на вопросы, словно ее жизнь не была никакой тайной или загадкой, значит, и на такой глупый ответит.

— А у тебя были львята? — зажмурившись, спросила Ева. Сердце колотилось, вдруг этот вопрос Химари сочтет неприличным, вдруг он ее оскорбит.

— Нет, у меня были лигры потому что я обручена с тигром. Дочь и двое сыновей, — Химари перебралась через гнилые стволы деревьев у кромки озера, осторожно ступая лапами, чтобы Ева не упала.

Так значит, тигр в медальоне был ее мужем. И Ева прижалась щекой к плечу, залившись румянцем, но Химари этого не видела, хоть и почувствовала замешательство.

— Я не знала человека вернее и преданнее, чем мой муж. Когда меня выгнали из храма, а я вернулась — он стоял за меня горой. Когда я привела в дом волчат, он стерпел. Я убила его мать, но он не стал любить меня меньше. Я бросила все и ушла зарабатывать себе на жизнь умением убивать, и он последовал за мной. Разве могла я не покориться? — огромная грудная клетка дикого зверя сжалась, казалось, в смешке.

— То есть, ты не любила его до этого? — Ева сильно сжала в пальцах густой мех. Ей было не понятно, как можно быть замужем за тем, кого не любишь. Ведь для того, кто любит — это мучительно больно.

— Нет, не любила. Думала, что не люблю, — Химари пристально следила за противоположным берегом озера, но Ева не увидела там совершенного ничего и никого.

Вот только слабо различимое предчувствие пульсировало в затылке. Ева силилась разобрать неясный шепот интуиции. Ей вдруг вспомнилось, как Мерур поносил шисаи и гейш, постоянно упоминая одну из них — принцессу кошек. Он хохотал, рассказывая своим детям и гостям о львице, сумевшей практически уничтожить деревню волков, он восхищался ее силой и способностью сжигать псов священным пламенем. Он не понимал, что произошло, но твердил, что это было началом последней войны ангелов с кошками. Мерур одаривал память о той принцессе восхищением и грудным искренним смехом, а ее силу сравнивал со своей.

И Еве казалось, что под ней бьется все та же мощь. Волосы встали бы дыбом, не будь они так туго затянуты в косу. Нет, не могла кошка, хладнокровно убившая столько людей, давшая толчок к войне, быть такой чуткой и доброй женщиной.

— Скажи, а где ты жила? — сипло спросила Ева.

— В столице округа волков — Инузоку.

Все словно сжалось внутри Евы, но она все еще не верила, ведь это могло быть простым совпадением. Ведь оно должно было быть просто совпадением. Не могут так притворяться люди, и эта женщина, потерявшая все, не могла быть чудовищем. Или как раз потому, что все потеряла, только она и могла?

Львица припала на лапы у того самого дерева, куда Люция отнесла полуживую Еву, и паучонок послушно слезла.

Она понимала, что разговор окончен, либо он был невыносим для Химари, либо она больше не хотела разговаривать, либо просто неприлично спрашивать такое. Пожалуй, вообще неприлично спрашивать у взрослых об их жизни, они всегда так реагируют, закрывая тему, когда им угодно, оставляя еще больше вопросов. Вот и кошка теперь нервно поглядывала в лес, игнорируя Еву, и это даже обижало в некоторой степени.

— Жди здесь, я поохочусь, — и львица рванула с места в усохшие кусты, оставив на мокром берегу отпечатки огромных лап.

Ева приставила свою ногу в сапожке рядом со следом и тяжело сглотнула подступивший к горлу ком. Это принцесса была, определенно, та самая.