Книга: Япония. История и культура: от самураев до манги

Назад: 4. Подъем и расцвет сословия воинов. XII–XV века

Дальше: 6. Удерживая власть. Официальная культура эпохи Токугава. 1603–1850-е годы

5 Раздробленность и объединение

1460-е — начало 1600-х годов

Период между 1467 и 1568/1573 годами называют Сэнгоку дзидай — эпохой «воюющих провинций», или «воюющих княжеств». В этот период междоусобиц столкновения происходили на всех уровнях общества. Около 1500 года Япония переживала максимальную децентрализацию власти: ни Императорский двор, ни сёгунат не обладали ни политической силой, ни уважением. Вместо этого своими небольшими территориями правили более 250 сильных воинов — даймё. Многие из них первоначально были назначены губернаторами провинций — сюго — и превратили эти территории в собственные вотчины. В последней трети XVI века, после целого столетия междоусобных распрей, молодой амбициозный даймё Ода Нобунага (1534–1582) начал объединять страну. После его смерти этот процесс продолжили его преемники — Тоётоми Хидэёси (1536–1598) и Токугава Иэясу (1542–1616), основатель третьего и последнего сёгуната. Каждый из этих объединителей работал на основе достижений своего предшественника. В этой главе описывается эпоха Сэнгоку, политика троих объединителей, а также искусство и материальная культура этого периода: внутреннее убранство замков, чайная церемония и искусство создания цветочных композиций. Военные вожди поощряли такие занятия, чтобы придать своему правлению легитимность и цивилизованность. Многие из этих культурных практик по-прежнему оставались связаны с буддийской философией и традициями. В финале главы описано прибытие европейцев: сначала — португальцев и испанцев, принесших в Японию торговлю и католицизм, а после — голландцев и англичан. Вмешательство европейцев глубоко повлияло на расклад сил в период междоусобиц в Японии.

Политическое и социальное развитие

Война годов Онин-Буммэй (1467–1477), десятилетний конфликт из-за наследования должности сёгуна, опустошивший Киото и ослабивший мощь сёгуната Асикага, вылился в столетие военных междоусобиц. Война велась между западным и восточным союзами даймё, приходивших в Киото с десятками тысяч воинов, которые разоряли город, грабили и жгли храмы и дворцы. Придворные и горожане бежали от этого столичного хаоса, стараясь укрыться в своих провинциальных поместьях или в твердынях могущественных даймё, где они могли бы заниматься ремеслом по найму или учить жителей придворным искусствам и культуре. Оставшееся население столицы объединялось в отряды и укрепляло свои районы. Война завершилась неопределенно, и сёгунат Асикага официально остался у власти, хотя и изрядно обессиленный. В провинциях продолжали вспыхивать схватки между даймё и провинциальными воинами, и к 1500 году Асикага оказались сёгунами сугубо номинально, потеряв контроль даже над столицей, не говоря о провинциях.

Тоётоми Хидэёси описывал эпоху Сэнгоку как время, когда «страна была раздроблена, политика — в беспорядке, цивилизованность заброшена, а страна не подчинялась императорской власти». В этот период междоусобиц аристократическая или военная родовитость значили куда меньше, чем военно-стратегические навыки; люди низкого происхождения низвергали своих господ, крестьяне — хозяев, а сыновья — своих отцов, чтобы забрать себе власть над землей. Это явление получило название гэкокудзё: «низший ниспровергает высшего». Удачливые воины, управлявшие своими небольшими территориями, были выходцами из самых разнообразных сословий. Их называли даймё («большое имя») — титулом, обозначавшим правителя полуавтономного княжества также и позднее, в эпоху третьего сёгуната Токугава, или хан (см. главу 6). Некоторые из даймё первоначально получили назначение от императора или сёгуна на должность управляющего провинцией или иную аналогичную. Они набирали себе отряды из местных воинов-землевладельцев (дзидзамураи), соглашавшихся стать вассалами и сражаться за господина в обмен на защиту их земельных прав, новые земли или иные награды. На вражеской территории они учиняли грабеж, разруху и насилие, но, как только враг сдавался, даймё старались установить законность и порядок и привести земли к процветанию. Они строили военные крепости, зачастую на утесах, окруженных рвами, чтобы защититься от нападений и защищать оттуда свои территории.

Даймё боролись друг с другом за провинции, мелкопоместные провинциальные землевладельцы сражались друг с другом и с даймё за территории — словом, война бушевала. В Ямасиро близ Киото дзидзамураи свергли своего даймё, подкупили крестьян понижением налогов и в результате удерживали провинцию под своим контролем в течение 10 лет. В других местах за крепостными стенами складывались собственные сообщества, члены которых отказывались платить налоги, а в случае ущемления их интересов устраивали бунты (икки) и партизанскую войну. Храмы и монастыри продолжали содержать свои отряды боевых монахов (сёхэй) и нападали на даймё либо друг на друга. Миряне — последователи движения Икко-икки, принадлежавшие к школе Истинной веры Чистой земли, устраивали восстания, известные сейчас как Икко-икки. Последователи этого движения верили, что все люди равны перед очами Амиды, без различия дворцовой или военной иерархии. Они жили сетью самоуправляемых анклавов, подчинявшихся храму Хонгандзи в Киото, где находился центр учения Истинной веры Чистой земли. В 1488 году союз верующих Икко-икки, состоявший из крестьян, дзидзамураев и низшего духовенства, захватил власть в провинции Кага и изгнал ее губернатора. Это было первым случаем в истории Японии, когда контроль над провинцией взяли простолюдины. Вожди пообещали крестьянам, даже не принадлежавшим к Икко-икки, снижение арендной платы и налогов и создание нового Царства Закона Будды (Буппорё), в результате чего восстание охватило близлежащие провинции. Городская же версия Икко-икки появилась в Киото в виде Хоккэ-икки — военных отрядов школы Хоккэ (принадлежала к буддийской школе «Нитирэн»). Они защищали простых жителей столицы и требовали отмены налогов. Более 20 их храмов-крепостей в больших городах были защищены рвами и валами. Отряды хотели захватить власть над всем Киото и устроить «царство Лотоса», однако их разбила коалиция храма Энрякудзи с горы Хиэй и могущественных даймё близлежащих провинций. В дальнейшем в походе против Хоккэ-икки огромные территории в Киото были разграблены, а множество мирных жителей убито.

Характерной иллюстрацией сложностей и хитросплетений военных конфликтов эпохи Сэнгоку может служить гражданская война в провинции Кага — Дайсё-икки (Войне Большого и Малого союзов), разгоревшаяся в 1531 году. Это была борьба между двумя направлениями Истинной школы Чистой земли за власть над провинцией Кага. В конфликте участвовали все окрестные даймё и дзидзамураи, а также последователи этих учений из других провинций. На следующий год центральный храм Хонгандзи в Киото был разрушен объединенными силами даймё и Хоккэ-икки. Храм восстановили в Осаке — он стал мощной цитаделью, из которой религиозный лидер продолжал отдавать приказы своим последователям сражаться с врагами веры.

Войны Сэнгоку периода с 1490 по 1530 год привели к образованию многочисленных владений, управляемых кланами даймё. На протяжении следующих 30 лет эти кланы интриговали, враждовали и объединялись, чтобы расширить подвластные территории. Самая распространенная стратегия расширения имела двойственный характер. Сначала армии придерживались тактики выжженной земли, сжигая, мародерствуя, убивая и забирая в солдаты крестьян, чтобы захватить территорию. Однако, установив свою власть, завоеватели быстро устанавливали на этих землях мир, чтобы вернуть население к экономически продуктивной деятельности.

В деревнях разрабатывали собственную тактику защиты против буйного насилия и грабежа, строя заграждения, запасая оружие и готовя тайники для продовольствия и ценностей на случай нашествия. Крестьяне играли на противоречиях противоборствующих даймё. Один из самых знаменитых фильмов режиссера Акиры Куросавы «Семь самураев» (1954) показывает прекрасный пример земледельческой деревни XVI века, которая наняла для защиты пестрый отряд независимых воинов (ронинов).

К 1550-м годам некоторые из наиболее могущественных кланов, например Такэда, Го-Ходзё и Мори, насчитывали в своих армиях свыше 50 000 человек и надеялись, что победы в регионах откроют им дорогу к власти над всей Японией. Они ждали случая, чтобы захватить Киото — ставку императора, откуда можно было установить контроль над центральной частью Японии. Чтобы одержать верх, требовались тактические навыки и стратегическое видение, не говоря уже о военной мощи. Тем не менее первым даймё, который получил таким образом власть над Центральной Японией, стал Ода Нобунага, молодой правитель небольшой провинции Овари на побережье Тихого океана. В 1566 году, в возрасте 27 лет, Нобунага показал себя военным гением, разбив многократно превосходящие силы даймё Имагавы Ёсимото. Он заключил стратегический союз с самыми могущественными даймё, в том числе с Мацудайра Мотоясу (предыдущее имя Токугавы Иэясу) и с Такэда Сингэном, выдав свою дочь за сына Сингэна. Нобунага мечтал создать объединенное государство, которое он назвал тэнка, что значит «Поднебесная», имея в виду всю Японию. Он запечатывал свои письма пурпурной печатью с надписью тэнка фубу, то есть «Поднебесная, подчиняющееся воинству», а себя рассматривал как тэнкадзина — правителя этого государства. Признание всей страны Нобунага первоначально завоевал, вернув в 1568 году на трон в Киото изгнанного сёгуна Асикага Ёсиаки. Тогда же Нобунага сделал щедрый жест, восстановив императорский дворец для почти нищего императора Огимати, которому для проведения коронационной церемонии пришлось полагаться на пожертвования богатых даймё. По свидетельствам современников, император был вынужден продавать образцы своей каллиграфии для сбора средств. Однако Ёсиаки устроил заговор против Нобунаги, объединившись с его религиозными и мирскими недругами, чтобы уничтожить восходящую звезду — молодого военачальника и правителя. В 1573 году Нобунага ответил тем, что с огромной армией осадил Киото и отправил сёгуна в изгнание, положив конец сёгунату Асикага.

Путь Нобунаги к власти над страной был тернист: амбициозные соперники-даймё пытались его сокрушить. Он избавлялся от них, используя как свой политический гений, так и новые технологии: налаживал военное стратегическое партнерство через брачные союзы и применял новое оружие, недавно завезенное из Европы. Нобунага захватил две крупные мануфактуры аркебуз, чтобы обеспечить себе доступ к огнестрельному оружию, и организовал отряд из 3000 бойцов, разделенных на три группы, что позволяло выдавать залпы каждые 10 секунд. Его соперники, полагаясь в основном на верховых мечников и лучников, были бессильны перед этим новым способом ведения войны.

Еще одним препятствием, встреченным Нобунагой на пути к объединению страны, было отчаянное сопротивление религиозных институций, включая армии буддийских монахов и союзы вооруженных мирян, например Икко-икки и Союз лотоса. В 1571 году Нобунага сжег Энрякудзи — главный монастырь школы Тэндай на горе Хиэй, важный символ власти официального буддизма. Несомненно, это деяние не принесло ему доброй славы. Он умертвил 3000 монахов и мирян в округе и до основания разрушил весь храмовый комплекс. Придворная аристократия, духовенство и даже некоторые воины были потрясены подобным святотатством, но Нобунага был беспощаден к своим врагам, и нападение на Энрякудзи было военной местью монастырю за его поддержку даймё-соперников. Из рассказа Ота Гюити, вассала Нобунаги, в «Записях о князе Нобунага» («Синтёко ки») об атаке на монастырь становится ясно, что Нобунага действовал из желания наказать монахов за помощь его врагам:

И тогда Нобунага призвал боевых монахов из Энрякудзи и пообещал, ударив сталью о сталь, что, если монахи будут верно служить ему, то он вернет монастырю все угодья в провинциях и оставит нетронутыми все их изначальные привилегии. Более того, для пущей убедительности он послал монахам грамоту с пурпурной печатью. Он также уточнил, что если их религиозные убеждения запрещают им поддерживать только одну сторону, то пускай не вмешиваются вовсе. Также Нобунага объяснил монахам, что если они нарушат эти условия, то он дотла сожжет всю гору.

Однако монахи проигнорировали его предупреждение и продолжили поддерживать других даймё. И далее рассказ описывает последовавшую за этим расправу:

Поднимаясь вверх по горе пчелиным роем, войска Нобунаги в мгновение ока подожгли многочисленные статуи Будды, святилища, монашеские жилища и свитки сутр; они не пощадили ничего… Как прискорбно было наблюдать все это богатство, превращающееся в пепел! У подножия горы метались в ужасе мужчины и женщины, старые и молодые… Воины, выкрикивая боевые кличи, со всех сторон поднимались вверх по склону. Одну за другой они отрубали головы монахам и мирянам, детям, мудрецам и святым отшельникам без разбору. Они принесли головы господину Нобунаге со словами: „Вот священник высокого сана, благородный настоятель, ученый доктор — все известные мужи горы Хиэй…“ Тысячи трупов лежали, разбросанные, как куча палочек, — такой печальный конец!

Хотя это деяние постоянно припоминают как пример свирепости Нобунаги, его десятилетняя борьба с Икко-икки в провинциях Этидзэн и Кага, во время которой он десятками тысяч уничтожал членов храма Хонгандзи, приверженцев школы Истинной веры Чистой земли, была еще более кровавой и жестокой. Террор Нобунаги закончился предательством одного из его военачальников, Акэти Мицухидэ. В июне 1582 года Мицухидэ, получив приказ вести армию на запад, вместо этого атаковал самого Нобунагу, который отдыхал в это время в храме Хоннодзи в Киото. Нобунага со своим наследником, старшим сыном Нобутадой, был вынужден совершить самоубийство в Хоннодзи — вот каким было кармическое воздаяние вождю, уничтожившему столько храмов. О том, почему Мицухидэ стал предателем, существует множество теорий, но ни одна из них не имеет достаточных подтверждений: одни считают, что Нобунага его унижал; другие — что он мстил за казненную мать; третьи — что он был марионеткой в руках Хидэёси или Иэясу.

В истории Нобунагу часто изображают жестоким тираном, при этом он отлично управлял страной: под его началом ускорилось экономическое развитие, поскольку он урезал права гильдий, начал выпускать стабильную валюту, строил корабли и дороги и поддерживал международную торговлю. К моменту смерти Нобунаги под его властью находилось 30 из примерно 60 провинций Центральной Японии, включая города Киото, Осаку и Сакаи. Задачу объединения страны продолжит его вассал Тоётоми Хидэёси.

Происхождение Хидэёси неясно, однако, вероятнее всего, он был сыном пехотинца, выходца из крестьян провинции Овари. При Нобунаге он был прислужником, носителем сандалий, однако вскоре благодаря своему стратегическому уму дослужился до руководящих постов. На его счету множество важных военных кампаний. Наголову разбив войска Мицухидэ, чтобы отомстить за смерть Нобунаги, а после устроив своему погибшему господину роскошные похороны, Хидэёси подтвердил свой статус преемника правителя страны. Он разбил одного за другим тех вассалов Нобунаги, которые не спешили признавать его власть, и вследствие череды завоеваний к 1585 году получил контроль над островом Сикоку, а к 1587 году — над островом Кюсю. Провинции, принадлежавшие Го-Ходзё из Одавары, последней мощной независимой силе восточного региона Канто, были захвачены в 1590 году. Хидэёси отдал эти внутренние восточные районы в управление своему мощному союзнику и одновременно сопернику Токугаве Иэясу, который построил собственную крепость на месте рыбачьей деревушки Эдо (ныне Токио).

Последние земли, не затронутые объединением, лежали далеко на севере. Там продолжались кровопролитные бои. Хидэёси построил туда новую дорогу, по которой переводил свои могучие армии вассалов-даймё. Местные даймё, соглашавшиеся признать власть Хидэёси, сохраняли свои земли; у тех же, кто противился, отбирали угодья. Даймё должны были согласиться на три условия: посылать своих жен и детей в Киото в качестве заложников; уничтожить все свои крепости, кроме одной, которую следовало превратить в свою резиденцию; предоставить опись подвластных земель. Заставляя северных даймё подчиниться себе, Хидэёси также объяснил их вассалам, что теперь всякая власть здесь обеспечивается центральной властью, а не происходит напрямую от местных даймё. Даймё потеряли статус независимых региональных правителей и были интегрированы в национальное государство.

Хидэёси провел несколько важных реформ для централизации своей власти: например, издал указ «об охоте за мечами» в 1588 году и систематизировал земли и налоговые схемы. Эти и другие меры наряду с переселением даймё и разрушением крепостей в провинциях были в небольших масштабах начаты еще Нобунагой, но Хидэёси применил их на территории всей страны. Второй великий объединитель осознавал, что его положение будет шатким, если дзидзамураи останутся вместе с войсками на своих местах. Некоторые из них могут поднять бунт и сбросить того даймё, который присягнул на верность Хидэёси. Чтобы избежать этого, он переселил воинов из их деревень в города-крепости (дзёкамати) под непосредственный присмотр своих даймё. Согласно указу, эти самураи не могли потерять принадлежность воинскому сословию, равно как и сменить себе господина, что позволяло вассалам Хидэёси сохранить их войска в целости. Будучи сам крестьянского происхождения, Хидэёси тем не менее запретил переход в высшее воинское сословие из других классов, ограничив таким образом круг сословия только членами и потомками заслуженных самурайских семей. Также он запретил разрешать частные споры при помощи оружия, показывая этим, что только хозяин страны имеет власть судить на всей своей земле.

Дзидзамураи, не желавшие переселяться, переходили в крестьянское сословие и прикреплялись к собственной земле и деревне. В 1588 году такие воины были массово разоружены: у них конфисковали мечи, кинжалы, луки, копья, ружья и другие виды оружия. Тем самым Хидэёси лишил сословие сельских воинов-землевладельцев средств для вооруженного восстания, а ношение оружия превратилось в привилегию исключительно самурайского сословия. Взамен он обещал жителям мир, безопасность и счастье даже в будущих жизнях, поскольку металл их оружия после переплавки превратится в огромную статую Будды.

Отделение земледельцев от воинов было частью более крупного социального разграничения. Хидэёси установил четыре сословия: самураи, крестьяне, ремесленники и торговцы — две последние категории вместе назывались тёнин, горожане. Тем самым он заложил основы для еще более жесткого социального деления периода Токугава. Как крестьяне к деревням и самураи к крепостям, тёнин были приписаны к своим городам. В целом возможности социальной мобильности, открытые для всех в период Сэнгоку, были совершенно уничтожены. Дальнейший режим Токугава еще более ужесточил правила и урезал возможности для каждого сословия.

Новая система налогообложения Хидэёси появилась в результате масштабной переписи земель. Нобунага начал учет плодородных полей, чтобы оценить возможную урожайность в стране, однако Хидэёси пошел еще дальше: его упорядоченные земельные реестры включали годовой урожай риса (кокудака) всей земли, а также земледельца каждого поля. Каждой деревне полагалось платить процент от собранного урожая в качестве ежегодной подати. Все слои самурайского сословия, от даймё до последнего пехотинца, получали жалованье рисом из собранного с их территории налога на урожай. Основываясь на всех этих данных, Хидэёси четко понимал как объем налогооблагаемой земли, на которую можно рассчитывать в качестве экономической опоры, так и количество военных и трудовых ресурсов, которые можно мобилизовать. Эта система податей и выплат, основанная на производстве риса, значительно упростила многоступенчатые структуры землевладения и распределения доходов, свойственные предыдущим эпохам, и оказалась так эффективна, что просуществовала последующие 300 лет. Чтобы государство получало еще больше дохода, Хидэёси поощрял морскую торговлю с Юго-Восточной Азией, установив в 1592 году систему «красной печати»: в качестве разрешения на внешнеторговые операции даймё и купцам выдавались грамоты, скрепленные красной печатью. Чтобы избавиться от пиратства, он пригрозил преследованием всем, кто нанесет ущерб кораблям, имевшим такое разрешение.

Иезуитский священник писал в 1594 году о Хидэёси следующее:

Если он (Хидэёси) обещал кому-то безопасность после завоевания [конкретной провинции], то тому действительно ничего не грозит. Не то было при Нобунаге, который, завоевывая города и провинции, всегда предавал мечу всех правителей…

Он положил конец всем частным ссорам и спорам, потому что такие ссоры всегда дают повод для дальнейших восстаний и смут непокоя. Теперь же любой участник бунта или восстания неизбежно умрет…

Он не потерпит, чтобы кто-либо из его солдат или аристократов жил в праздности: он всех обеспечил работой, приставив строить и ремонтировать для него крепости… И теперь у них нет ни времени, ни досуга, чтобы замыслить или подготовить заговор или восстание.

[Своей властью] он меняет правителей в одной [провинции], переселяя их в другую, весьма отдаленную.

Однако, когда процесс объединения страны был завершен, Хидэёси овладела мегаломания. Отвечая на поздравительное письмо по случаю своих многочисленных завоеваний от корейского посольства, он, невзирая на свое простонародное происхождение, заявил, что родился чудесным образом, когда «солнечное колесо» вошло в чрево его матери, предсказывая, что власть его будет распространяться «везде, где светит солнце». Хидэёси хвастался будущими завоеваниями: «Я одним ударом захвачу Великую Мин» [то есть Китай], чтобы «насадить японские обычаи и ценности в четырех с лишним сотнях провинций этой страны». В 1592 году он мобилизовал более 150 000 воинов и начал вторжение. На первом этапе на пути его армии лежала Корея. Его войска быстро разгромили корейскую армию, захватили Сеул и опустошили страну на своем пути вплоть до Пхеньяна, однако там их остановили войска Мин. После нескольких лет безуспешных переговоров с Мин в 1597 году Хидэёси возобновил вторжение, но на следующий год скончался, не доведя дело до бесспорной победы. Его советники — пять могущественных союзных даймё, включая Токугаву Иэясу, — увели войска обратно в Японию.

Хотя многие авторы прославляли эту захватническую войну, некий священник школы Истинной веры Чистой земли по имени Кэйнэн, служивший военным священником и врачом, рассказывает об ужасах и жестокостях, совершенных во время этого вторжения. Дневник Кэйнэна описывает каждый день семи месяцев вторжения стихами и прозой, чтобы наиболее достоверно передать все творящиеся беззакония, — автор выступает как сочувствующий свидетель. Приведенные отрывки датируются серединой сентября 1597 года, когда Кэйнэн только сошел с корабля на корейской земле:

Восьмой месяц, четвертый день (15 сентября 1597 года). Каждый старается первым сойти с корабля; никто не хочет тащиться позади. Они буквально валятся друг на друга, сгорая от нетерпения грабить и убивать людей. Я не могу вынести этого зрелища.

Гвалт поднимается,

Словно от бушующих туч в тумане.

Они роятся,

Яростно стремясь отнять

Имущество невинных людей…

VIII. 6. Тут жгут даже поля и холмы, не говоря уже о крепостях. Людей предают мечу либо заковывают в цепи и бамбуковые палки, удушающие шею. Родители горюют о своих детях, дети ищут родителей — никогда ранее не доводилось мне видеть такой жалостной картины.

Холмы пылают

Криками солдат,

Пьяных

От своей страсти к поджогам —

Демоны на поле боя…

VIII. 8. Они уводят корейских детей, убивая их родителей. Никогда им больше не увидеться. Слушать их крики — словно выдерживать пытки злых духов из преисподней…

В Киото до сих пор сохранилось ужасающее напоминание о кровавой войне: на кургане Мимидзука (букв. «курган ушей», также его называют «курган носов») установлена каменная пятиярусная пагода — считается, что здесь захоронены более 40 000 ушей и носов, отрубленных у корейцев и китайцев. Японские военачальники получали награды в зависимости от доказанного количества убитых врагов, однако перевозить в Японию головы целиком было слишком неудобно, поэтому в бочки набивали носы и уши, заливали соленой водой и отправляли домой. В Мимидзуке похоронена только небольшая часть доставленного.

Умирая, Хидэёси умолял своих советников, включая Иэясу, передать трон его пятилетнему сыну Хидэёри. Но Иэясу собрал к себе в союзники множество самых могущественных даймё и военачальников. В октябре 1600 года в великой битве при Сэкигахаре решался вопрос о том, кому же править страной. Это была самая крупная в истории битва самураев — на поле вышло более 160 000 воинов, — в которой столкнулись сторонники Хидэёри с запада и союзники Иэясу с востока. Восточной армии Токугавы удалось одержать победу после того, как один из западных военачальников перешел на его сторону.

Культура Адзути-Момояма

Замки

Замки были главным культурным символом эпохи Сэнгоку, отражая военную мощь и власть своих хозяев: глубокие рвы, огромные стены, хитросплетения внутренних дворов и высоких башен. Важность крепостей была настолько велика, что последний этап эпохи Сэнгоку, с 1570-х годов по 1600-е, получил свое название по двум таким цитаделям: Адзути, принадлежавшей Нобунаге, и Момояме, принадлежавшей Хидэёси. Эти величественные сооружения были призваны выразить мощь той власти, которую сосредоточили в своих руках объединители Японии.

На раннем этапе своего развития замки представляли собой небольшие временные защитные сооружения, построенные на вершинах отвесных горных хребтов и предназначенные только для военного времени. Две-три линии подобных укреплений сооружали, если ожидалось нападение врага. С приходом эпохи Сэнгоку война стала постоянным явлением, и даймё понадобились более долговечные крепости. В собственных резиденциях они строили сторожевые башни и копали рвы, размещая сами резиденции на равнинах или низком плоскогорье, чтобы контролировать долины и защищать близлежащие рисовые поля. Вокруг таких замков было достаточно места для возникновения города, и на эти земли переселялись ремесленники, торговцы и воины, чтобы служить даймё. Так призамковые поселения дзёкамати развились в огромные городские сообщества, которые стали для даймё административными центрами, а также важными центрами торговли и ремесла. Они заложили основу дальнейшей урбанизации и подготовили экономическую почву для расцвета зарождающегося купеческого сословия.

Хотя архитектура замков должна была производить впечатление на простонародье своими размерами и красотой, все-таки основной их функцией в эпоху Сэнгоку оставалась военная. Они были построены как лабиринты, призванные запутать нападающих в хитроумной сети защитных сооружений. Первой линией обороны служили рвы, внешние стены и сторожевые башни. Если неприятель проходил ее, его встречали разветвляющиеся лабиринтоподобные коридоры, в которых он путался и погибал под огнем и стрелами защитников. Лабиринты вели к центральной башне замка (донжону), окна и бойницы которой служили для того, чтобы выливать на врага кипящую воду или масло и сбрасывать камни. На случай осады из донжонов вели тайные ходы к колодцам и складам боеприпасов, риса, соли и иных запасов.

Химэдзи, «замок белой цапли», находится в ряду самых красивых в Японии сооружений такого типа. Он одним из первых в Японии был признан объектом Всемирного культурного наследия ЮНЕСКО (1993) и является самым посещаемым японским замком. Также это самый большой замковый комплекс, который насчитывает 83 постройки и занимает более 2000 квадратных метров, то есть в 50 раз больше площади стадиона Токио «Доум». Построенный изначально в XIV веке, он подвергся значительной реконструкции при Хидэёси. По легенде, когда Хидэёси строил центральную башню, у него кончились камни. Одна старуха, жившая доходами от мельницы, отдала на постройку свои единственные жернова. Это вдохновило окружающих также принести Хидэёси подходящие камни, что позволило закончить стройку.

Чтобы сделать Химэдзи поистине неприступным, архитекторы применили новейшие фортификационные приемы. Сначала неприятелю пришлось бы пересечь три больших рва на дальних подходах к Химэдзи, что делало невозможным внезапное нападение, поскольку врагам потребовалось бы время, чтобы разгрузить и переправить через рвы необходимые вооружения и боеприпасы. К моменту, когда нападающие преодолели третий ров, их силы и резервы уже в немалой степени истощились бы. Фасад, покрытый белой штукатуркой, что и придает Химэдзи его неповторимый вид, был огнеупорным; в случае же, если атакующие все-таки подожгут другие постройки, можно было использовать воду из рвов. Высокие крутые каменные стены Химэдзи скрывали сам замок от глаз подошедших к его подножию воинов врага. Если бы им даже удалось преодолеть стены, далее их ожидали многочисленные хорошо укрепленные ворота, общим числом 84, такие узкие, что одновременно в них могло пройти только несколько человек, что также замедлило бы нападавших. Но система укреплений Химэдзи ни разу не проходила проверку боем, поскольку на замок никогда не совершалось серьезных нападений.

Замок Адзути, принадлежавший Нобунаге, не пережил эпохи Сэнгоку. В 1575 году Нобунага передал семейные дела своему старшему сыну и приказал построить большую крепость в Адзути в провинции Оми, которая наглядно символизировала бы его новую роль правителя страны. Адзути стратегически располагался на холме у берегов озера Бива, между Японским морем и Тихим океаном, что позволяло быстро собрать войска со всей Центральной Японии. Он находился близко к императорской столице, однако не слишком — примерно в 50 километрах: Нобунага хотел контролировать двор, но при этом избежать участия во всех его ритуалах и церемониях.

Великие замки были не просто крепостями, но целыми жилыми кварталами даймё и административными центрами. Они давали возможность военачальникам, грезившим о власти над страной, использовать для укрепления собственной легитимации тот культурный капитал, которым всегда обладают правящие классы. В полном соответствии со вкусами двора и сёгуната Асикага, замок Адзути имел собственный театр Но. Наружные стены были красочно расписаны тиграми и драконами, а не покрашены в черный или белый цвет. Интерьеры были богато украшены настенными росписями и ширмами, инкрустированными сусальным золотом и ярко расписанными. Обильное использование сусального золота и серебра, которое искусные ремесленники выделывали не толще бумажного листа, помогало сделать светлее темные покои замка. Объединители страны щедро одаривали художников и ремесленников, украшавших их замки. Нобунага нанял Кано Эйтоку (1543–1590), лучшего мастера своего времени, в качестве главного художника замка Адзути. Планировался масштабный проект: от Эйтоку требовалось распределить большие артели мастеров росписи по всем уровням замка, причем каждый предстояло расписать в отдельной тематике. На верхнем этаже раздвижные двери были украшены росписью из золотых листьев — орнаментом китайских императоров, что символизировало намерение Нобунаги править всей Японией. Нижние этажи расписывались буддийскими мотивами, лошадьми, соколами, другими птицами, цветами и пейзажами.

Эйтоку, глава художественной школы Кано в четвертом поколении, также был главным по росписям во дворцах Хидэёси. Он участвовал в формировании стиля Момояма, похожего в некоторых аспектах на дзэнскую живопись тушью, но более нарядного за счет разнообразия цветов и отделки золотом. Школа Кано была основана в XV веке, когда ее родоначальник Кано Масанобу был назначен придворным художником при сёгуне Асикага. Он специализировался на монохромной китайской живописи тушью, однако его сын Мотонобу соединил этот стиль с многоцветным стилем ямато-э, характерным для школы Тоса. Получившийся смешанный стиль обрел популярность в росписях складных ширм (бёбу) и раздвижных дверей (фусума), подробнее о которых ниже. Они долгое время использовались для разделения больших помещений дворцов и особняков. После Эйтоку школа Кано продолжила готовить художников под покровительством могущественных правителей, постепенно развивая еще более декоративный и изящный стиль, адаптируя китайские приемы и сюжеты к японскому вкусу. Приемный сын Эйтоку Санраку делал росписи с птицами и цветами, ставшие визитной карточкой школы Кано.

Башня замка Адзути была закончена в 1579 году, и тогда же замок стал официальной резиденцией Нобунаги. Иезуитский монах-миссионер Луиш Фройш оставил детальное описание внешнего облика и интерьеров замка, с восхищением отмечая, что «по роскоши, стройности и архитектурному замыслу замок мог бы поспорить с самыми благородными и пышными в Европе… Он настолько совершенен и изящен, насколько вообще таким может быть творение рук человеческих». После смерти Нобунаги в 1582 году роскошный замок был сожжен дотла неизвестными поджигателями, и до наших дней от него дошли только руины.

Декор интерьеров

Аутентичная японская архитектура известна своими простыми, но элегантными формами, а также использованием природных материалов. Многие известные европейские и американские архитекторы, например Фрэнк Ллойд Райт, Бруно Таут, Ле Корбюзье, Вальтер Гропиус, ездили в Японию, стараясь впитать ощущение пространства и простоты, свойственное японской архитектуре, и включить его в собственные проекты. Это происходило в рамках отказа от тяжеловесного декора Викторианской эпохи и поворота к минималистскому дизайну модерна. На протяжении периодов Муромати и Адзути-Момояма в украшении интерьера появляется множество новшеств. Они используются при отделке замков и особняков высших сословий, а также буддийских храмов. В результате появился буддийский архитектурный стиль под названием сёин-дзукури. Старейшим из дошедших до нас образцов этого стиля считается Серебряный павильон Асикаги Ёсимасы. Сёин-дзукури позволял воинам-правителям одновременно принимать большое число своих союзников и вассалов в обширных, великолепно оформленных пространствах.

Внутренние помещения замков и особняков были просторными и открытыми, что обеспечивало свободную циркуляцию воздуха и позволяло собирать там большое количество людей. Конструкция опиралась не на стены (там вообще было мало неподвижных стен), а на деревянные столбы-колонны, зачастую богато расписанные, которые поддерживали крышу и потолок. Чтобы с толком использовать эти большие пространства, в Японии появилось два специфических интерьерных изобретения, позволявших делить помещения и создавать более мелкие закрытые пространства, — это ширмы — бёбу — и раздвижные перегородки — фусума. Кстати, и то и другое до сих пор используется в японских домах.

Бёбу, буквально «стена от ветра», очень мобильный тип ширмы, первоначально завезенный около VII века из Кореи и переживший расцвет в XIV–XVI веках. В интерьере они служили как защита от сквозняков, переносная перегородка для создания приватности или как элегантный фон для торжественных случаев. Их также могли выносить на улицу, например брать с собой на пикник для защиты от ветра или посторонних взглядов. Ширмы делали самых разнообразных размеров в зависимости от того, для чего они были предназначены: от двух до восьми створок в длину и от нескольких десятков сантиметров до трех метров в высоту. Самой распространенной была ширма из шести панелей, примерно 3,5 метра длиной и 1,5 метра высотой. Панели изготовляли, вставляя бумагу ручной работы (васи) в решетчатую бамбуковую раму и соединяя рамы вместе при помощи бумажных петель, что позволяло складывать ширму в любом направлении. Ширмы ранних периодов собирались из панелей, на каждой из которых изображались отдельные сюжеты, обрамленные шелковой вышивкой. Вскоре художники поняли, что одну композицию можно растянуть на всю площадь ширмы, что усилило бы общее впечатление от работы. Стили и сюжеты живописи были весьма разнообразны и выбирались в зависимости от назначения комнаты. В частных домах обычно использовались ширмы с простой росписью тушью, а в общественных местах их расписывали яркими цветами и украшали сусальным золотом. Ширмы-бёбу часто делали парными, что позволяло художнику изобразить два связанных сюжета или понятия, например тигра и дракона, различные эпизоды из «Повести о Гэндзи», Райдзина и Фудзина — ками грома и молнии и ками ветра.

Фусума — это раздвижные перегородки, удерживаемые внутренними столбами и помещенные в деревянные выемки на полу и в перекладины на потолке. Это было еще одним способом разделить слишком большое помещение: фусума можно было закрыть, создав тем самым небольшое пространство, или раздвинуть, чтобы соединить комнаты, или совсем убрать. Как и бёбу, их изготавливали, вставляя листы бумаги-васи в раму из легкого дерева или бамбука. Если бёбу позволяли художнику создать композицию на нескольких створках, то фусума — создать единый рисунок по всему периметру помещения.

Третьей архитектурной особенностью японских интерьеров, появившейся в поздний период Муромати, была токонома — ниша, которая до сих пор остается ключевым элементом интерьера. Токонома — это идейный центр комнаты, выделенный полированным деревянным основанием, возвышающимся над напольными циновками-татами. В токонома обычно находятся висящие свитки (какэмоно) с монохромной живописью или каллиграфией, курильница благовоний, букет цветов (икебана) и иногда подсвечник. Это позволяло высшим сословиям демонстрировать свою образованность, а также обладание культурными сокровищами, меняя их по сезону. В последующие века средние сословия также начали широко включать токонома в жилую архитектуру, что позволяло и им демонстрировать свой эстетический вкус. Поскольку токонома считалась сердцем комнаты, вокруг нее сложились определенные этикетные ритуалы. Сюда нельзя заходить, кроме как для смены экспозиции предметов; но даже при этом необходимо соблюдать определенные правила. Самого важного гостя усаживали спиной к токонома, поскольку считалось неуместным, если хозяин напрямую поместит гостя перед нишей, — получается, что он хвастается своими сокровищами.

Татами — напольное покрытие в жилых комнатах — состоит из тонких благоухающих циновок, сплетенных из тростника и набитых рисовой соломой, связанной нитками из конопли. Циновки отделывали окантовкой из ткани, разновидность которой варьировалась в зависимости от ранга владельца, — от простого хлопка до изящной парчи. Само слово «татами» происходит от глагола «татаму» — «складывать» или «сваливать в кучу». В эпоху Хэйан пол в жилых домах был деревянным, а для сидения использовали тонкие складные циновки, которые в несколько слоев стелили на полу. В эпоху Муромати в храмах, замках и особняках уже стационарными татами начали закрывать сплошь весь пол — такие комнаты назывались дзасики (комнаты для сидения).

Размер у циновок стандартный — примерно метр на два (хотя существуют незначительные региональные различия), поэтому площадь конкретной комнаты обозначается количеством татами, которые можно в ней уложить. Эта практика жива и по сей день, несмотря на то что в большинстве комнат пол татами больше не покрывают. Сейчас типичный размер комнаты — от 6 до 12 татами, приблизительно от 9 до 18 квадратных метров. Однако помещения в особняках и замках могли быть гораздо просторнее. О первом этаже главного здания замка Химэдзи говорят, что он был «залой в тысячу татами», хотя на самом деле их там было около 350, или 560 квадратных метров.

К концу XVII века циновки-татами широко распространились не только в домах состоятельных простолюдинов — даже низшие классы устилали земляной пол тонким слоем складных циновок-татами. В современной Японии в домах почти не встречаются комнаты, покрытые татами, хотя в то же время обычай иметь у себя в доме одну «комнату в японском вкусе», васицу, — с татами, токонома и другими атрибутами традиционной архитектуры — остается достаточно распространенным.

Также в этот период появляется альтернативный архитектурный стиль — сукия-дзукури. Суки означает «утонченный вкус». Этот стиль уходит корнями в эстетику горной хижины отшельника, прославляя природные материалы, в отличие от хвастливой пышности дворцового дзасики. Комнаты сукия были небольшими и почти без отделки. Вместо массивных прямоугольных колонн потолок поддерживали высокие отполированные стволы деревьев, зачастую с неснятой корой. Стены и потолок не имели никаких украшений; штукатурка на стенах была естественных землистых цветов. Некрашеные раздвижные двери-сёдзи состояли из деревянных решеток, в которые была вставлена прозрачная бумага без росписей. Один из лучших образцов стиля сукия-дзукури — императорская вилла Кацура в пригороде Киото, построенная в начале XVII века. Ею впоследствии восхищались европейские и американские архитекторы. В убранстве виллы сочетается ритмическое повторение прямоугольных элементов — циновки-татами, раздвижные перегородки-сёдзи, дорожки, выложенные из камней, — и природных текучих форм: деревянные элементы интерьера и сад, который практически встроен во внутренние покои.

Искусство для власти: чайная церемония и не только

Хидэёси, будучи безродным, чувствовал необходимость легитимизировать свою власть еще острее, чем Нобунага, чей отец был мелким даймё из провинции Овари. Поэтому в отличие от Нобунаги, который дистанцировался от тенет Императорского двора и сёгуната Асикага, Хидэёси активно старался найти подход к императору и двору, несмотря на то что у них давно уже не осталось реальной власти. Он добился для себя назначения на должность регента (кампаку), которую с периода Хэйан занимали исключительно представители северной ветви рода Фудзивара, в связи с чем Хидэёси был усыновлен одним из представителей этого рода и вынудил императора пожаловать придворные ранги своим верным союзникам и вассалам, интегрировав военачальников в состав императорской аристократии. Однако эти возмутительные новшества привели к возрождению императорского правления. Раздавая даймё придворные должности, Хидэёси, как в XII веке Тайра-но Киёмори, наделил двор реальной властью. Титул регента, долгое время остававшийся пустышкой, снова стал синонимом центральной власти, на этот раз власти двора под контролем Хидэёси.

Одним из способов приобретения культурного капитала для Хидэёси стала тяною — чайная церемония. Чай впервые привезли в Японию буддийские монахи в эпоху Хэйан — они пили его в качестве лекарственного и стимулирующего средства. Но в XIV–XVI веках правила, касающиеся чая — его приготовления, подачи и употребления, — развиваются в целое искусство под названием чайной церемонии, которая до сих пор остается важнейшим символом японских культурных идеалов и традиционной эстетики. Тяною — это многосоставное искусство, объединяющее в одном переживании живопись, каллиграфию, керамику, архитектуру, садово-парковое и другие традиционные искусства. На церемонии не просто собираются вместе и демонстрируются ее неотъемлемые составляющие. Хозяин должен тщательно отобрать каждый такой предмет — висящий свиток и икебану в нише, чайные чаши, коробочку для чая, курильницы благовоний, ориентируясь на сезон, место и приглашенных гостей. Таким образом, чайная церемония становится единственной в своем роде возможностью продемонстрировать изысканный вкус и презентовать себя как знатока культуры — а это как раз то, чего новые воинские элиты отчаянно пытались достичь.

Развиваясь в течение двух веков, заимствованное из Китая времяпрепровождение, когда гости сидели на высоких стульях, а хозяин демонстрировал в веселой атмосфере изысканную драгоценную фарфоровую посуду, в Японии превратилось в медитативный и торжественный ритуал, проводимый в маленькой комнатке, похожей на хижину, с добавлением японской и корейской керамики и утвари, которые на фоне тончайшего китайского фарфора смотрелись грубо и неподобающе. Возникшее тогда восхищение японской керамикой отражает как местную реакцию на всеобщее засилье китайского искусства, так и возможность для купцов — любителей чая утвердить собственные эстетические воззрения, которые, впрочем, разделялись не всеми любителями чая. В результате дальнейшего развития чайной церемонии сложились два разных стиля: один — роскошный и почти без правил, предпочитаемый богатыми, и другой — более строгий по форме, основанный на эстетических идеалах деревенской простоты, аскетизма и спокойствия. Эта более поздняя эстетика, известная как ваби или саби, имеет философскую подоплеку: считается, что она воплощает буддийские понятия скоротечности жизни и несовершенства. Чайный мастер Такэно Дзёо (1502–1555) попытался передать суть ваби такими стихами Фудзивары-но Тэйка, создающими ощущение приглушенных цветов и простой скромной комнаты:

Я брошу взор окрест —

Ни цветов, ни алых листьев клёна

Для любованья не осталось!

На взморье хижина чернеет

В осенних сумерках…

Эстетику ваби передает различная японская керамика: неглазурованная, обожженная на дровах древняя керамика из печей Бидзэн; керамика из Сэто с черновато-коричневой глазурью; изделия из Сирагаки, природных оттенков с вкраплениями полевого шпата.

Чайная церемония ваби в идеале проводится в крошечной комнате чайного дома, обставленной на манер скромной горной хижины. Дверные проемы очень низкие, поэтому всем гостям приходится наклоняться и вползать в нее на четвереньках. Тем самым все сидящие в комнате оказываются как бы равны по статусу, что было очень важно для купеческого сословия, позаимствовавшего эту традицию у более высоких слоев общества. Такая стилистика чаще всего ассоциируется с чайным мастером XVI века Сэн-но Рикю (1522–1591), который, как говорят, описывал философию, лежащую в основе чайной церемонии ваби, следующим образом:

Чайная церемония в маленькой комнатке — это прежде всего выполнение практики и воплощение на деле буддийского пути. Восторгаться утонченной роскошью жилища или наслаждаться изысканным вкусом — это все земная жизнь. Вообще для человека достаточно укрытия, в котором не протекает крыша, и достаточно столько еды, сколько нужно, чтобы не умереть от голода. Таково буддийское учение, и в этом краеугольный смысл чайной церемонии. Мы приносим воду, собираем хворост, кипятим воду и завариваем чай. Потом мы предлагаем его Будде, подаем окружающим и пьем сами. Мы расставляем цветы и курим благовония. В этом всем мы подражаем Будде и наставникам древности. Через все это ты должен прийти к самосознанию.

Рикю родился в купеческой семье в портовом городе Сакаи, которым управлял совет богатых торговцев. Это был мирный и богатый город, где процветали искусства и ремесла. Рикю учился чайным традициям у Такэно Дзёо — купца, нажившего состояние на продаже военных сёдел, одного из первых приверженцев стиля ваби в чайной церемонии. Дзёо проводил церемонии, которые погружали участников, находящихся в центре оживленного города, прямо в деревенскую тишину горной лачуги, такой, как крошечная хижина Камо-но Тёмэя. В дальнейшем его ученик Рикю развил эту эстетику чая ваби. Ею можно насладиться в чайной комнате Тай-ан, которую он создал для храма Мёкиан в Киото: грубые землебитные стены и неприкрытые балки из кедра. Также его эстетика ваби проявляется в асимметричных чайных чашах матового черного цвета, которые, как говорят, он заказал для Хидэёси у Тёдзиро, мастера изготовления черепицы. Довольный властитель отблагодарил семью гончара печатью с иероглифом «раку» (наслаждение) и пожалованием фамилией Раку; семья продолжила делать такие чаши, ставя на них знак «раку» и передавая секрет их изготовления из поколения в поколение. Так была основана династия керамистов. Настоящие раку до сих пор высоко ценятся, хотя само слово «раку» сейчас обозначает низкотемпературную керамику вообще.

В результате Рикю стал настолько знаменит в чайном сообществе, что сам Ода Нобунага пригласил его к себе в качестве мастера чайной церемонии — Нобунага использовал ее в качестве политического инструмента, чтобы завоевать доверие купцов, торгующих военной амуницией. Нобунага пользовался своей властью, чтобы завладеть ценной утварью (мэйбуцу) своих союзников и врагов, награждая ею иногда влиятельных союзников и верных вассалов. Чайная церемония была способом приобщиться к прекрасному для самураев; для купцов же она стала средством приблизиться к правящему воинскому сословию и предоставила возможность демонстрировать свое богатство и вкус. Во времена Нобунаги считалось, что богатый человек, не практикующий чайную церемонию, — невежа, совершенно лишенный любых умственных и эстетических достоинств. Чай был весьма важен для политики: мастера чайной церемонии выступали посланниками между даймё, собрания за чаем предоставляли культурную площадку для дипломатических переговоров, а ценная утварь служила дорогими подарками для скрепления союзов.

После смерти Нобунаги Рикю служил мастером чайной церемонии у Хидэёси, который унаследовал драгоценную коллекцию своего предшественника и выказывал еще большее рвение к искусству чайной церемонии. Это стало для Рикю одновременно и благом, и несчастьем. Сначала они прекрасно ладили; Рикю стал близок к правителю, чье покровительство тяною способствовало его дальнейшему распространению как среди воинов, так и у богатых купцов. Как-то Хидэёси заявил: «Людям до́лжно быть умеренными в своих страстях, но я осознанно посвящаю столько сил тяною, как и охоте». Однажды ему понравился пышный, роскошный стиль чайной церемонии, который так отличался от более аскетического учения Рикю. Например, он велел построить переносную чайную комнату, в которой стены, полки и вся утварь были полностью покрыты золотом — сусальным золотом или золотистым лаком. В 1587 году Хидэёси приказал провести в святилище Китано-тэнмангу в Киото беспрецедентный по роскоши десятидневный чайный фестиваль, на который приказал свезти мастеров чайной церемонии со всей страны. В итоге на празднике присутствовали 800 чайных мастеров, не говоря уже о десятках тысяч жителей Киото, включая придворных, самураев и простых горожан. Однако так случилось, что Хидэёси и Рикю повздорили, что привело к тому, что вспыльчивый правитель приказал своему чайному мастеру совершить ритуальное самоубийство путем вспарывания живота (сэппуку). Легенда говорит, что Хидэёси был оскорблен тем, что ему пришлось пройти под деревянной статуей Рикю, установленной на воротах храма Дайтокудзи в Киото. Другое популярное объяснение состоит в том, что Хидэёси завидовал драгоценной чайной чаше, которой владел Рикю. Кроме того, судьба чайного мастера могла зависеть от сиюминутной политики. Поскольку Хидэёси планировал вторжение в Корею, город Сакаи оказался менее важен по сравнению с Хакатой — портовым городом на Кюсю, откуда должен был начаться поход. Торговцы и чайные мастера из Хакаты приобрели большой вес в окружении Хидэёси и могли продемонстрировать свое влияние, таким образом низвергнув Рикю.

В результате корейского похода многие даймё привезли с собой корейскую керамику и даже пленных гончаров, желая продавать или производить новые типы глиняных изделий, которые могли бы пользоваться спросом на рынке дорогой утвари для чайной церемонии. Корейские ремесленники привезли новые технологии, например печи, способные обжигать белый тонкий фарфор. Одним из следствий этого процесса оказалась посуда имари, вызвавшая восхищение у европейских и американских коллекционеров, с подглазурным синим фоном и надглазурной росписью красным и золотым цветами с цветочными, растительными орнаментами и бытовыми сюжетами.

Вскоре после смерти Рикю и Хидэёси ужесточение сословных границ в сёгунате Токугава привело к еще большему сословному размежеванию чайных практик. Лучшие мастера чайной церемонии, включая Фуруту Орибэ, Кобори Энсю и Катагири Сэкисю, сами были даймё, а круг их приближенных включал только высший слой правящего военного сословия. Простые горожане посещали школы, основанные потомками Сэн-но Рикю: Ура-сэнкэ, Омотэ-сэнкэ и Мусянокодзи-сэнкэ. Чайная церемония оставалась важнейшим способом продемонстрировать свою утонченность для военного сословия и все шире распространялась среди горожан как средство изучения этикета и достойного поведения.

Другим способом похвастаться вкусом и внутренней культурой было еще одно сугубо японское искусство — икебана, пережившая свой расцвет в XVI веке. В современной Японии икебана, как и чайная церемония, часто воспринимается как женское занятие, хотя на самом деле до XIX века и то и другое было сугубо мужским делом, и к нему редко допускались женщины. Восхищение цветами заметно проявляется в литературе и изобразительном искусстве начиная по меньшей мере с эпохи Хэйан: писатели воспевали красоту глицинии, ириса, хризантемы, пиона и других цветов, цветущих в разное время года. Настенные росписи в помещениях часто содержат сюжеты цветов, помещенных в изящные вазы. Придворные игры в сравнение цветов (хана-авасэ) заставляли участников подбирать бесподобные цветы к вазам, которые эффектнее всего оттенили бы их красоту.

Некоторые исследователи утверждают, что самые древние корни икебаны лежат в VII веке, в обычае приношений цветов буддийским божествам. Согласно одному сообщению, когда придворный Оно-но Имоко вернулся из посольства ко двору династии Суй в Китае, он привез указания, что цветочные приношения должны не подбираться случайным образом, а изображать буддийскую триаду: длинный стебель в середине окружен двумя покороче. Имако стал настоятелем храма Роккакудо в Киото, который со временем превратился в колыбель Икэнобо — старейшей и самой крупной школы икебаны в Японии. Текст «Сэндэнсё» — компиляция, собранная монахами Икэнобо, — описывает 53 типа композиций, подходящих к различным случаям и церемониям, например уходу на войну, совершеннолетию сына, свадьбе. Сёгун Асикага Ёсимаса (1436–1490), известный меценат, собрал лучших мастеров икебаны у себя в усадьбе Серебряного павильона и пожаловал Икэнобо титулом «мастера пути цветов». Император Го-Мидзуноо в XVII веке также был известным покровителем икебаны.

Как Рикю наделял духовным смыслом чайные церемонии, так и Икэнобо приписывали буддийский подтекст количеству и расположению стеблей, утверждая, что главная цель икебаны — религиозная, а вовсе не декоративная: «искать и обретать зерна просветления перед лицом ветра, обдувающего лепестки и листья цветов, не ища себе даже развлечения на день». Природа была образцом для икебаны, как и в случае сада камней дзэн: цветы должны были создавать символические буддийские пейзажи, где стебель вечнозеленого растения обозначает священную гору, ивовая или виноградная лоза символизирует тенистый лес, белые цветы — водопад, а побеги цветущих кустарников — предгорья. Икэнобо в основном создавали высокие сложные композиции от 7 до 11 крупных ветвей под названием рикка — они подходили для особняков богатых семейств.

Как уже можно было заметить на примере чайной церемонии, в своих вкусах Хидэёси тяготел к размаху и экстравагантности. Один современник замечал, что «даже туалеты украшены золотом и серебром, расписаны лучшими красками. И со всеми этими драгоценными вещами обращаются как с грязью». Комнаты во дворце правителя были буквально набиты гигантскими композициями рикка. Рикю, чайный мастер, презирал такие вычурные икебаны. Для тяною также требовалась икебана, чтобы поставить ее в токонома чайного домика, — но Рикю полагал, что лучшие цветочные композиции получаются естественно и без усилий, просто из нескольких благоухающих стеблей, поставленных в хорошо подобранную вазу. Такой стиль называется нагэ-ирэ («вброшенное»), и он кардинально отличается от композиций рикка, собранных согласно множеству правил. Легенда о двух людях описывает, как чайный мастер пытался продемонстрировать Хидэёси свой эстетический идеал простоты и лаконичности. Правитель прослышал, что сад Рикю весь утопает в цветах редкой разновидности пурпурного вьюнка, и попросил хозяина позволить посмотреть на них. Прибыв в сад, Хидэёси с удивлением увидел, что все цветы и лозы в саду вырваны, а на их месте — песок и галька. Правитель разгневался, однако разрешил проводить себя в чайный домик. Там его приветствовал Рикю, который поставил в токонома один-единственный совершенный цветок вьюнка, поместив его в древнюю бронзовую китайскую вазу.

На протяжении последующих веков искусство икебаны развивалось, разделившись на более строгие стили со сложной структурой и более непринужденные, для быстрого создания повседневных композиций. Степени формализма в японских пространственных искусствах, включая архитектуру, садовое искусство, икебану и каллиграфию, часто выражаются при помощи трех понятий, приведенных в главе 3, — син, гё и сё, как темп и ритм театра Но и других искусств, разворачивающихся во времени, выражаются понятиями дзё, ха и кю (см. главу 4). Из них син наиболее формален, он медленный, симметричный и податливый: человек может придавать ему форму. Сё — наиболее свободный, он о скорости, асимметрии и расслабленности, то есть о вещах в их природной сущности. Гё — средний путь, смесь син и сё. Все три стиля широко применяются в каллиграфии: стиль син подразумевает четкое расстояние между иероглифами и тщательную выписанность, тогда как сё предполагает свободные, летящие штрихи и знаки разных размеров, переходящие один в другой.

Появление европейцев. Век японского христианства

Многие историки размышляли о возможных связях между чайной церемонией и христианством, расцвет которых — и чайной церемонии, и христианства — в Японии приходится на эпоху Сэнгоку. Иезуиты — первый католический орден, добравшийся до Японии в 1549 году, — во время аудиенций с даймё участвовали в чайных церемониях, которые потом описали в деталях. Некоторые предполагали, что стиль Рикю, подчеркивающий ничтожность человека, умеренность и равенство, испытал влияние христианства, а также что крестообразный орнамент на некоторых предметах чайной утвари символизировал учение Христа. Хотя это заявление далеко не бесспорно, фактом остается то, что некоторые влиятельные даймё из последователей Рикю действительно были новообращенными католиками и что появление в XVI веке португальцев и испанцев фундаментальным образом повлияло на политическое и культурное развитие Японии.

В 1506 году договор, санкционированный папской буллой, поделил недавно открытые нехристианские земли между основными силами в Европе: под власть испанцев уходили земли на юге и западе, а португальцев — на востоке. Португальцы основали представительства в Гоа в Южной Индии, в Малакке на Малайском полуострове, на Молуккских островах в Индонезии и в китайском Макао. К тому моменту Япония была известна европейцам под именем «Зипангу» — отдаленная страна, описанная в XIII веке венецианским путешественником Марко Поло. Эти отчеты вдохновили Христофора Колумба устроить плавание в Азию в поисках Зипангу, но вместо этого он, как мы знаем, открыл Новый Свет. Первыми европейцами, случайно приплывшими в Японию, были португальцы. Это случилось в 1543 году, когда китайская джонка, перевозившая трех португальских купцов, потерпела крушение у острова Танэгасима близ Кюсю. Аркебузы с фитильным замком, которые японцы получили от этих купцов, стали называться танэгасима. Вскоре после этого португальские корабли, плывшие через Азию, стали включать в свой маршрут остановки в Японии.

Сначала португальцы прибыли как купцы, принесшие в Японию кроме товаров на продажу знания о европейской цивилизации. Японцы проявили любопытство к внешнему миру и выразили готовность попробовать новые идеи, технологии и моду. Самих европейцев они нашли довольно неотесанными: те не умели есть палочками, а ели руками, а также не понимали написанного текста. Японцы звали этих пришельцев намбандзин (южные варвары), поскольку те приплыли с юга, где находились португальские владения. Многие предметы материальной культуры, привезенные португальцами, отразились в росписи больших ширм под названием намбан бёбу: на них изображались длинноносые торговцы в шляпах и в штанах свободного покроя, окруженные темнокожими слугами; священники и монахи различных католических орденов; большие португальские корабли-каракки со сверкающими на солнце белоснежными парусами; церкви, построенные на юге Японии.

Португальские купцы торговали шелком, лекарствами и оружием, продавая их за японское серебро, которое потом везли в Минский Китай. Даймё эпохи Сэнгоку охотно приглашали в свои порты иностранные корабли, желая развивать торговлю. Огнестрельное оружие, привезенное португальцами, напрямую повлияло на баланс сил в гражданской войне. Японцы тщательно изучили устройство аркебузы и вскоре наладили собственное производство. Позднее появились пушки — впервые они были использованы в военном деле эпохи Сэнгоку в 1580-х годах. Кроме того, европейцы познакомили Японию с навигационными и судостроительными технологиями, что позволило японцам основать собственные торговые представительства в Юго-Восточной Азии. Появление оптических линз позволило японцам исследовать как небеса над головой, так и микроскопический мир на поверхности земли. Широко распространились среди японского населения и другие культурные заимствования: игральные карты, европейская одежда, табак и еда. Новые продукты питания: специи, например перец; овощи Нового Света, такие как батат, тыква и сахар; жаренная в масле еда (тэмпура); другие деликатесы вроде хлеба (пан), бисквитов (касутэра) или конфет (компэйто) — изменили японский рацион и остаются популярными и по сей день. Многие японцы восхищались одеждой чужестранцев; даже Нобунага, Хидэёси и другие даймё порой для развлечения надевали бархатные штаны, украшали себя четками и драгоценностями с изображением Христа и Девы Марии.

И в самом деле, христианство стало таким мощным фактором изменений, что всю эпоху зачастую называют японским «веком христианства». Вскоре после торговцев появились и миссионеры. В 1544 году некий человек по имени Ядзиро, разыскиваемый за убийство, сбежал из Японии на португальском корабле, направлявшемся в Гоа. Там он крестился и учился в иезуитском колледже вместе с Франциском Ксаверием (1506–1552). Ядзиро рассказал Ксаверию, что в Японии непочатый край работы для христианских миссионеров, и вскоре они выехали туда в сопровождении двух испанских иезуитов. В 1549 году они высадились в провинции Сацума на Кюсю. Римская католическая церковь в этот период активно искала потенциальных неофитов, обескровленная протестантской реформацией в Европе. Когда миссионеры впервые прибыли в Японию в период Сэнгоку, страна была разделена на владения, управляемые независимыми даймё, которых европейцы называли королями. Японцы поначалу полагали, что иезуиты принесли им новое буддийское учение, коль скоро они приплыли со стороны Индии. Ответственность за это в некоторой степени лежит на Ядзиро, который перевел слово «Господь» как «Дайнити», то есть Космический будда, почитаемый школой Сингон.

Миссионерская деятельность разворачивалась по мере того, как даймё осознавали, какие преимущества сулят им тесные связи с европейцами. Вместе с религией пришла возможность прибыльной торговли с Китаем и Юго-Восточной Азией посредством роскошных португальских кораблей. Иезуиты разрешали капитанам кораблей причаливать только в тех портах, чьи даймё были христианами или разрешали строить на своих землях церкви. Главным перевалочным пунктом португальцев стал Нагасаки, который быстро превратился из бедной рыбацкой деревушки в международный торговый порт. К 1560-м годам христианские общины также появились в Киото, но главным оплотом католицизма, где располагалось большинство иезуитских колледжей и церквей, оставался Кюсю, особенно после 1580 года, когда даймё Омура Сумитада, в крещении дон Бартоломео, предоставил иезуитам полную власть над городом Нагасаки. Успех иезуитов в Южной Японии во многом объяснялся обращением в христианство самого Омуры и двух других могущественных даймё, которые, в свою очередь, приказали всем своим вассалам массово принять новую веру. Даймё согласились уничтожить на своей земле «идолов» и святилища местных божеств, а взамен получали оружие, прибыльную торговлю и материальную помощь, которая обеспечивала им победы в войнах эпохи Сэнгоку. Массовые крещения объясняют, как небольшой группе миссионеров удалось обратить такое огромное количество иноверцев. В 1553 году пять миссионеров сообщают о 4000 крещеных; в 1579 году 55 миссионеров достигли цифры в 100 000 человек. К концу XVI века христианами считались уже около 2% населения Японии — в два раза больше, чем среди современных японцев.

Стратегия иезуитов в Японии, как и в Китае, заключалась в том, чтобы найти подход к правителям, что давало надежду на массовые крещения на подконтрольных им территориях. Чтобы помочь миссионерству, иезуиты составляли словари и с 1590 года печатали их и другие европейские книги, например басни Эзопа, с помощью подвижных литер. Алессандро Валиньяно (1539–1606), курировавший иезуитскую миссию в Японии, полагал, что для завоевания расположения даймё иезуитам стоит не только выучить японский язык, но даже оставить европейские привычки и платье и научиться есть, пить и вести себя как японцы. Он ратовал за обучение священников-японцев, несмотря на сомнения ордена в честности намерений японских прозелитов. Их подозрения подтверждались случаем с Фабианом Фуканом — уроженцем Киото, выросшем в дзэнском храме, который поступил в иезуитскую семинарию в 1586 году, а после обучал других иезуитов японской классической литературе в миссионерском колледже в Амакусе на Кюсю. Обиженный отказом в полном рукоположении, Фукан перестал исповедовать католицизм. Когда при следующем режиме Токугава начались религиозные гонения, Фукан опубликовал в 1620 году сочинение «Низвергнутый Бог» — злую критику христианства и европейцев, проповедовавших его, что заложило основу дальнейшей антихристианской полемики. Фукан утверждал, что «последователи Господа» стремились «уничтожить закон Будды и путь богов». Он писал: «Они выслали войска и захватили земли, такие как Лусон и Новая Испания, — земли варваров, недалеко ушедших от звериного состояния. Но наша страна многократно превосходит эти земли своей бескомпромиссной храбростью. Поэтому желание захватить нашу страну, разрушив самые основания нашей веры, даже если это займет тысячу лет, проникло в них до мозга костей».

Христианские миссионеры превосходно чувствовали себя в правление Оды Нобунаги, которому в деле объединений страны весьма пригодились аркебузы. Союз Нобунаги с христианами отчасти дал ему преимущество против влиятельных буддийских сект. Хидэёси тоже поначалу благоволил христианам, однако после визита на Кюсю был поражен тем, сколько власти забрала себе новая религия, он не замечал этого раньше, коль скоро она не угрожала столице. Затем он обратил свой гнев на португальцев, узнав о размахе работорговли, особенно о количестве японских девушек, проданных в сексуальное рабство на португальские корабли или увезенных в Португалию и Макао. В июле 1587 года Хидэёси написал Гаспару Коэльо, главе иезуитской миссии в Японии, требуя прекратить работорговлю японцами и вернуть на родину уже увезенных рабов. В том же году он издал эдикт, запрещающий проповедь христианства, и приказал выслать из Японии иностранных миссионеров в течение 20 дней. Однако запрет оказался нестрогим, и миссии продолжили свою деятельность, но уже не так открыто.

В 1585 году папа Григорий XIII даровал иезуитам исключительное право на миссионерскую деятельность в Японии, однако, несмотря на это, в 1590-х годах там начали появляться францисканцы, доминиканцы и августинцы. Соперничество между орденами выливалось в агрессивный передел территорий. В 1596 году отношения между Хидэёси и иезуитами с францисканцами ухудшились, когда испанский галеон, шедший из Манилы в Акапулько, сбился с курса и его внушительный груз был конфискован местным даймё. Это событие вызвало горькие протесты как иезуитов, так и францисканцев. В произошедшей неразберихе подозрения Хидэёси о том, что испанцы и португальцы жаждут присоединить Японию к своим империям, только усилились. Он приказал распять всех христиан Киото. Первоначальный список содержал сотни имен, однако из сострадания его сократили до 26 человек, куда вошли крещеные японцы, рукоположенные японцы-священники, четыре испанца, один мексиканец и один индус. Их гнали на распятие по дороге на юг из Киото в Нагасаки в назидание христианскому населению, жившему в этих землях. Эти люди сейчас известны как Двадцать шесть японских мучеников.

В 1603 году, став сёгуном, Токугава Иэясу поначалу открыл все порты для иностранной торговли безо всяких ограничений, надеясь увеличить доходы за счет международной коммерции. Он игнорировал эдикты Хидэёси против христиан, ослабив гонения на католических миссионеров и священников. Вскоре появились протестантские соперники Испании и Португалии — голландцы и британцы. Первый голландский корабль причалил к берегам Японии в 1600 году — это было единственное выжившее судно из экспедиции в пять кораблей, отправленной в 1598 году. Второй голландский корабль появился в 1609 году, за ним британский в 1613 году, но в 1635 году Британия прекратила торговлю с Японией из-за нерентабельности. Корабли этих стран снаряжали купеческие гильдии, а не правительства. Голландские и британские купцы предупредили Иэясу, что их враги-католики стараются разжечь социальную и политическую смуту, чтобы забрать страну в свои руки, — так испанцы сделали в Центральной и Южной Америке и на Филиппинах, а португальцы, в меньших масштабах, — в Макао и на Гоа. Насчет себя же они заверили сёгуна, что, будучи купцами, заинтересованы в прибыли, а не в завоеваниях или обращении в христианство.

Один из таких европейских советников по имени Уильям Адамс (1564–1620) был увековечен в популярнейшем романе Джеймса Клавелла «Сёгун» (1975), позднее экранизированном в виде телевизионного мини-сериала, довольно хорошо отражающего исторические реалии. Адамс был английским мореходом, прибывшим к берегам Японии в 1600 году на голландском судне «Лифде». Он поселился в Японии и стал доверенным советником Иэясу по вопросам дипломатии и морской торговли. Сёгун запретил Адамсу покидать Японию, но взамен даровал ему статус самурая — редкий случай для чужестранца во всей японской истории — и высокую должность, приблизив его к себе. Адамса стали называть Миура Андзин — «штурман с Миура» — и пожаловали поместьем в Ураге, близ входа в залив Эдо. Не имея возможности вернуться в Англию к жене и детям, он женился еще раз — на дочери местного чиновника — и полностью погрузился в японскую жизнь. Умер Адамс в 1620 году в возрасте 55 лет. Его могила примыкает к мемориалу Франциска Ксаверия в Нагасаки.

Когда Адамс в числе десяти выживших появился на японском берегу, его встретили местные власти и иезуитские священники. Опознав прибывших как своих национальных врагов, иезуиты заявили, что «Лифде» было пиратским судном и поэтому команду следует казнить. По приказу Иэясу команду заключили под стражу в замке Осаки, где Адамса допрашивал сам будущий сёгун. В письме к жене в Британию Адамс так описывает допрос и решение Иэясу сохранить жизнь морякам:

Он пришел раньше короля [то есть Токугавы Иэясу] и хорошенько меня рассмотрел — и, кажется, почувствовал ко мне удивительное благорасположение. Он делал мне различные знаки, часть которых я понял, а часть нет. Наконец пришел человек, который мог говорить по-португальски. С его помощью король спросил меня, из какой я земли и что нас сподвигло приплыть в его землю, так отдаленную от нашей. Я показал ему название нашей страны и рассказал, что наша страна долго искала выход к восточным Индиям и теперь желает дружбы со всеми королями и правителями с целью взаимовыгодной торговли, поскольку в наших землях много удобных вещей, которых нет здесь… Тогда он спросил, вела ли наша страна войны. Я ответил, что да — с испанцами и португальцами, тогда как со всеми остальными народами мы живем в мире. Далее он спросил, во что я верю. Я ответил, что в Господа, что сотворил небо и землю. Он задавал мне много вопросов о религии и о различных других материях, например как мы попали в его страну. Поскольку у меня была карта мира, я показал ему, как мы шли через Магелланов пролив. Он удивился этому и счел, что я лгу. Таким образом, разговаривая о разных вещах, я просидел с ним до полуночи.

Иэясу отверг предложение иезуитов казнить морехода и его команду. Способность Адамса вызывать доверие сёгуна не на шутку взволновала иезуитов, которые сначала попытались обратить его в католичество, а после, не преуспев в этом, предложили ему сбежать из Японии на португальском корабле в обход воли Иэясу. Проницательные советы Адамса и разлад между католическими орденами, несомненно, повлияли на решение Иэясу в 1614 году издать указ об изгнании из Японии всех католических священников и миссионеров и отречении всех японцев от католической веры — такие семьи должны были зарегистрироваться как буддисты в одобренных государством храмах. После смерти Иэясу в 1616 году его место занял его сын Хидэтада, который еще более рьяно преследовал христианство и притеснял европейцев, разрешив им использовать в качестве торгового порта только Нагасаки и близлежащий Хирадо.

Иэмицу, третий сёгун Токугава, ставший сёгуном в 1623 году, ускорил процесс уничтожения христианства. Со времен Иэясу, для того чтобы заставить христиан отречься от веры, использовали разнообразные пытки; обычными способами были нанесение увечий, пытки огнем, водой и подвешивание вниз головой над выгребной ямой. Даймё-христиане предпочитали отречься, нежели потерять свои владения в правление нового сёгуна Токугава; самураи отрекались более охотно, нежели простые люди, которые зачастую упорствовали и за это были казнены. Документально подтверждены казни 3000 христиан в период с 1614 по 1640 год. В 1630-х годах Иэмицу запретил японским кораблям покидать острова иначе как по особому разрешению главы правительства сёгуната; японцы могли выезжать за границу только на судах, имевших такие разрешения.

Восстание Симабара (1637–1638 гг.) привело сёгунат к окончательному решению уничтожить католическое христианство в Японии. Полуостров Симабара (о. Кюсю), а также соседний остров Амакуса близ Нагасаки были оплотами христианства. Когда новый даймё, назначенный Токугавой, обложил население непосильными налогами, крестьяне Симабары и Амакусы вместе с самураями, лишившимися хозяев (ронинами), подняли восстание. Бунт имел христианскую окраску: восставшие обращались к Иисусу и Марии. Около 40 000 восставших собрались в замке Хара и выдержали трехмесячную осаду 100-тысячной армии объединенных сил сёгуната Токугава и близлежащих земель. Разбить мятежников помогли пушки, полученные от голландцев. Подавив восстание, Иэмицу строго-настрого запретил всю международную торговлю, кроме отношений с Кореей, Китаем и Голландией. Но даже при этом европейским купцам разрешалось жить только на крошечном рукотворном острове Дэдзима в заливе Нагасаки. Будучи единственными неазиатами в Японии, в последующие два столетия голландцы оказались для японцев основным источником информации о европейской цивилизации.

Приказы первых трех сёгунов, направленные на ограничение и контроль иностранного присутствия в Японии, часто называются указами о «закрытии страны» (сакоку), однако это неверное название игнорирует тот факт, что торговля с Китаем, Кореей и королевством Рюкю (ныне Окинава) продолжилась в условиях гораздо менее строгой регламентации.

Итак, с середины XV до середины XVI века внутренние войны опустошали и столицу, и регионы: местные воины стремились установить контроль над завоеванными землями, религиозные секты боролись между собой, а даймё радели о расширении своих автономных владений. Достижению военных и экономических целей даймё способствовала торговля с европейскими купцами из Испании и Португалии, которые продавали им оружие и прибывали в Японию в сопровождении католических миссионеров. Даймё также создавали союзы и выстраивали отношения с купцами и религиозными организациями, культивируя занятия искусствами, например чайной церемонией, которая служила важной площадкой для политических маневров. Двойственность военной и культурной сторон жизни воплотилась в замках той эпохи, предназначенных для военных целей, но тем не менее содержавших прекрасные образцы интерьерной росписи, чайных комнат и помещений для театра Но.

В 1560-х годах молодой даймё Ода Нобунага начал процесс объединения страны, завершенный его ближайшим сподвижником Хидэёси и Токугавой Иэясу, основателем третьего и последнего японского сёгуната.

Дальнейшее чтение

Berry, Mary Elizabeth. The Culture of Civil War in Kyoto. Berkeley: University of California Press, 1997.

Berry, Mary Elizabeth. Hideyoshi. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1989.

Clulow, Adam. The Company and the Shogun: The Dutch Encounter with Tokugawa Japan. New York: Columbia University Press, 2016.

Elison, George, and Bardwell Smith, eds. Warlords, Artists, and Commoners: Japan in the Sixteenth Century. Honolulu: University of Hawaii Press, 1981.

Hall, John W., Nagahara Keiji, and Kozo Yamamura, eds. Japan Before Tokugawa: Political Consolidation and Economic Growth, 1500–1650. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1981.

Mitchelhill, Jennifer, and David Green. Castles of the Samurai: Power and Beauty. New York: Oxford University Press, 2013.

Pitelka, Morgan. Handmade Culture: Raku Potters, Patrons and Tea Practitioners in Japan. Honolulu: University of Hawaii Press, 2005.

Pitelka, Morgan, ed. Japanese Tea Culture: Art, History, and Practice. New York: Routledge, 2007.

Tsang, Carol R. War and Faith: Ikko-Ikki in Late Muromachi Japan. Cambridge, MA: Harvard, 2007.

Watsky, Andrew M. Chikubushima: Deploying the Sacred Arts in Momoyama Japan. Seattle: University of Washington Press, 2004.