Кейс №1

В июле 2017 года футболист Криштиану Роналду объявил, что его девушка танцовщица Джорджина Родригес ждет ребенка. А за месяц до этого — что у него родились двойняшки от суррогатной матери. Еще у Роналду есть старший сын, который тоже был рожден от суррогатной матери. Растить этих детей Роналду помогает его собственная мать — по его словам, лучшего воспитателя, чем она, и представить нельзя.

Катя: Раньше дети были при матери, независимо от того, есть ли у них отец. В последнее время все больше случаев, когда при разводе мать, здоровая физически и душевно, просто уходит, оставляя ребенка отцу. Еще совсем недавно незамужняя женщина не могла одна завести ребенка без того, чтобы ее не осудили. Теперь она может найти мужчину, который ей поможет, а потом забыть о его существовании. Но то, что отец может обзавестись детьми изначально без матери, это действительно что-то новое. Представление о роли матери и необходимости ее присутствия в жизни детей меняется прямо на наших глазах.

Андрей: Мы же разумные, взрослые, либеральные люди, и мы понимаем, что родители равны. У них равные права, и оба родителя одинаково любят детей и могут их воспитывать. Но при этом мы понимаем и другое — культура и общество отдают предпочтение матери.

К: Я совершенно не считаю, что дети не могут вырасти без матери, или с двумя матерями, или с двумя отцами, или с одной бабушкой, или с одним дедушкой. Дети могут вырасти в любой ситуации. Более того, многие дети растут вообще без родителей, и проблемы их скорее связаны не с их отсутствием, а с системой, в которой эти дети вынуждены расти. Но при прочих равных, конечно, отношения биологической матери с собственным ребенком имеют более физиологичную, скажем так, инстинктивную природу, чем отношения отца с ребенком. И в большей степени это относится к маленьким детям.

А: Конечно. Но ты же понимаешь, что все развитие человеческого общества — это отказ от биологических инстинктов и интуиции.

К: Да. И не могу сказать, что это хорошо заканчивается. Но смотри, все же очень просто. У тебя есть дети, они живут с матерью. Когда ты перестал жить с ними, ты не подал в суд, чтобы их забрать. В тот момент всем было очевидно, что они останутся с ней.

А: Конечно. Потому что я тоже продукт этой культуры, и их мама — продукт этой культуры, и все, кому было очевидно, — продукт этой культуры. Культура же не меняется по нашему сигналу. Она это делает постепенно.

К: Но вот вопрос, меняется ли она в том, что касается семьи? Одинокий человек вне зависимости от пола может усыновить ребенка — нам это кажется странным или не странным, но возможным. Отец может вырастить ребенка — сейчас вообще не так сложно уже одному, кто бы ты ни был. Но когда муж сообщает жене с двумя, тремя, пятью детьми, что он уходит, то в классической ситуации женщина остается с детьми жертвой обстоятельств. Никогда мы не слышали, чтобы женщина сказала «Да? Как жалко. Ну хорошо, уходи» и отдала ему детей. Пусть идет жить в новую семью со своими пятью детьми. У меня есть дети, и я понимаю, что не произнесу такой фразы, даже при том, что она мне кажется гениальным решением проблемы, потому что я боюсь, что он действительно возьмет детей и пойдет. А это мне совершенно не нужно.

А: Ну конечно, ты тоже продукт этой культуры. Я тут прочитал, что в Англии на государственном уровне собираются ограничивать рекламу, в которой женщина изображается как классическая мать семейства — например, как идеальная хозяйка, которая готовит, а дети бегают вокруг. Идея в том, что такая реклама внушает женщине, что она должна играть определенную роль. Но она, конечно, и мужчине внушает определенную роль. Женщина почему-то должна варить борщ, а мужчина почему-то не должен варить этот борщ. Как только мы решим, что существует правильный способ построения семьи и неправильный, правильные отношения и неправильные, мы будем на любую рекламу уже смотреть так, как британские регуляторы: эта реклама направляет будущее наших семей в правильную сторону, а эта в неправильную.

К: Ты мне пытаешься объяснить, что это вопрос культуры. А я тебе хочу сказать, что у меня нет проблемы с решением, кто варит борщ. Но, если бы мне сказали, что в случае расставания с мужем вероятность того, что дети останутся со мной или с ним одинакова, я бы задумалась о том, стоит ли вообще рожать детей, создавать себе такую сильную привязанность, которая в зависимости от совершенно других отношений (моих с их отцом) с вероятностью 50% приведет к тому, что я буду обречена на муки расставания.

А: Так, может, Криштиану Роналду тоже задумался об этом? И сразу страхуется от этой ситуации?

К: Думаю, что да. Получается, что он готов делить ребенка с девушкой, с которой встречается. Но в то же время он заводит себе детей, которых он не делит. Это вместе, а это только себе.

А: Когда мы с моим другом обсуждали эту историю, он подсказал мне интересную мысль: то, что делает Роналду, — это самое близкое к клонированию, что ты можешь придумать в нашем обществе. Мало того, что Роналду заводит детей, которые генетически его и у которых в жизни нет мамы, но и воспитывает этих детей та же женщина, которая воспитала его самого. То есть и генетически, насколько можно, они являются его копией, и в смысле воспитания они являются его копией.

К: Тогда бы все дети, которых воспитывали бабушки, были бы клонами своих родителей. Интересно, что, буквально декларируя, что мать для его детей не так важна, Роналду по-прежнему стоит на том, что его роль как отца, биологического отца, имеет значение.

А: И это приводит нас к случаю теннисиста Бориса Беккера. История эта случилась довольно давно, но теперь она становится актуальной снова, потому что стало известно, что он в том числе из-за нее разорился.

Кейс №2

В 2001 году модель Анжела Ермакова заявила, что теннисист Борис Беккер — отец ее дочери, и подала в суд, чтобы подтвердить отцовство и получить алименты. Сначала защита Беккера утверждала, что Ермакова похитила его сперму во время случайного секса в чулане лондонского ресторана Nobu и девочка родилась в результате искусственного оплодотворения, на которое Беккер не давал согласия, но после того, как был сделан анализ ДНК и отцовство подтверждено, теннисист признал ребенка и выплатил компенсацию.

Андрей: Надо сказать, что Бориса Беккера не жалко, и в первую очередь потому, что, как он написал в автобиографии, в тот момент, когда он выпивал в ресторане Nobu, его законная жена поехала в роддом, думая, что она будет рожать. Но дело не в том, жалко его или нет, мы говорили про асимметрию мужчин и женщин, и интересно, как с этим соотносится решение, которое принимает суд.

Катя: Эта тема мне в принципе ужасно интересна. Мне кажется, что, когда женщина приходит в банк спермы, заключает договор и получает образец, ни она сама, ни человек, который этот образец предоставил, не имеют в виду выделять биологическому отцу какую-то роль, права и обязанности в случае рождения ребенка. И русская модель, которая идет в подсобку ресторана Nobu совершить сексуальный акт с Борисом Беккером, фактически заключает с ним тот же договор — очевидно, что в его намерение не входило, передавая ей эту сперму, претендовать на отцовскую роль. Эти ситуации идентичны, и почему мы считаем, что Беккер должен быть отцом этого ребенка, я не очень понимаю.

А: Не мы считаем, а более-менее любой суд так считает. Это некоторая норма. И намерение здесь вообще не принимается в расчет. Мы в XXI веке все еще не спрашиваем и не интересуемся, каковы были намерения, а говорим, что это биологическая неизбежность. Понятно, что именно с биологической неизбежностью исторически связана идея алиментов и признания отцовства.

К: Ты уверен, что исторически вопрос алиментов возникал не при распаде семьи, когда мужчина уходит, уже будучи отцом? Мы сейчас с тобой говорим о случае, когда люди даже не состояли в отношениях. Я считаю, что если люди состоят в отношениях, то это совместная ответственность, а в истории Беккера — совместная безответственность. И в этом смысле мне жалко Бориса Беккера. Если они оба идиоты и получилось то, чего оба не хотели, они несут одинаковую ответственность.

А: В решении суда, очевидно, есть некоторый биологический реализм — согласно эволюционному взгляду на природу мужчин и женщин мужчина заинтересован в том, чтобы побольше раскидать своего семени, то есть иметь детей и не нести за них ответственности, и в данном случае суд выполняет дисциплинирующую роль. А у женщин, потому что они гораздо больше инвестируют в ребенка, интересы немного другие и степень безответственности меньше.

К: Тут я тебе приведу пример, который иллюстрирует, как изменился мир после истории с Борисом Беккером. Возможно, то, что я расскажу, миф, но тогда очень характерный. Израильтянин подал в суд на приложение для знакомств Tinder за то, что после того, как он познакомился через него с женщиной и переспал с ней, она забеременела и потребовала алименты. Он говорит: «Ваше приложение, очевидно, создано для того, чтобы я встретился и переспал. Нигде не указано, что это приложение для того, чтобы я переспал, а потом отвечал за то, что вышло». Он пытается доказать, что Tinder декларирует себя как приложение для секса, и таким образом отделяет намерение совершить сексуальный акт от намерения строить отношения. Мне кажется, это похоже на то, что произошло с Борисом Беккером. Некоторые ситуации подразумевают неозвученный, но все же договор — это будет секс без последствий. А если последствия все же возникают, мы говорим, что женщина имеет право на аборт, ее тело — ее дело. И ни мужчина, ни родители, ни общество, ни врачи не могут запрещать ей. Но получается, что мужчину мы лишаем такого выбора. Да, я считаю, что надо быть идиотом, чтобы, не собираясь завести детей, это сделать, но в том, что у мужчины нет никакой возможности ни на что повлиять, есть что-то нечестное.

А: Мне в этой ситуации интересно, что делает человека отцом или матерью. Ну, во-первых, традиционно родство, общие гены. Во-вторых, физиологическая составляющая — пуповина, вынашивание, рождение, выкармливание. В-третьих, социальные отношения: воспитание ребенка с малолетства. И в-четвертых, вообще-то, интенция. Ты можешь сказать: «Да, это мой ребенок» — и дальше его воспитывать. Или ты можешь этого не говорить. И если посмотреть с точки зрения ребенка на то, что важно для его счастливого детства и гармоничного развития, то мне кажется, намерение — основное. Какой смысл иметь родителей, которые не хотят быть родителями? И наше общество, держась за биологическое представление о родительстве, это важное намерение нивелирует. Общество говорит: «Вот этот безответственный чувак из чулана —твой папа». И совершенно непонятно, что тебе больше нужно — миллионы или папа, который к тебе приходит, потому что у него не отсудили эти миллионы и он не чувствует, что ты причина всех его бед.

К: Дети часто рождаются незапланированно. Поэтому, безусловно, вопросы биологического родительства будут существовать всегда. Меня больше тревожат твои слова, что одного намерения достаточно. Я чувствую в них угрозу себе как биологическому родителю. Ведь может быть такой период в жизни, когда я буду в аду, в депрессии и у меня исчезнет мое намерение. И появится в этот момент какая-нибудь женщина, которая заявит, что она хочет воспитывать моих детей, и ты скажешь: «Ну, раз у женщины есть намерение и она, пока ты там валялась и слезы вытирала, хорошо и с намерением воспитывала твоих детей, то они теперь ее».

А: Я не собираюсь ни у кого отбирать детей. Конечно, мама есть мама. Но ты придумываешь для себя простой случай. Простой случай — это когда есть мама, которая родила ребенка, с ним живет, его растит. И она Мама, и все. С большой буквы «М». Так же как и Папа с большой буквы «П». И там нечего обсуждать. А есть сложные случаи с жуткими судами, усыновлением, отказом от детей. Я недавно интересную историю прочел про американскую девушку, которая забеременела от индейца чероки и написала ему смс с вопросом, будет ли он платить алименты или откажется от отцовства. «Конечно, я откажусь от отцовства», — написал он ей в ответ. И тогда она уступила свои родительские права приемным родителям. Они приехали, присутствовали на родах, забрали ребенка, а потом, из какой-то порядочности, написали письмо этому индейцу. Он встрепенулся и сказал: «Я отказывался от отцовства в пользу биологической мамы, а не в пользу незнакомых мне людей» — и стал с ними судиться, и выиграл суд. Потому что, оказывается, в Америке есть специальный закон, который ограничивает возможность усыновления детей из индейских племен. И вот это сложная история.

К: Симптоматично, что мы с тобой все равно в итоге обсуждаем родителей и не обсуждаем, чего хотят дети. Как нам это понять? Как им будет лучше? Кто это решает? Я тебе хочу привести другой пример, связанный с усыновлением. Мать Стива Джобса родила его и отдала на усыновление, но, полностью отказавшись от ребенка, она поставила условие, что семья, которая возьмет его, должна обеспечить ему высшее образование.

А: И Стив Джобс, как известно, его не получил.

К: Да, он бросил колледж. Но что вообще значит такой договор? Мать говорит, что биологическое родительство для нее ничего не значит, но при этом выставляет условия по передаче товара. Что это?

А: Но мы же понимаем, что у нее была мотивация. Отцом Джобса был сирийский беженец, и его мать, очевидно, оказалась не в лучших жизненных обстоятельствах. Она хотела спасти сына.

К: Мне рассказывали, что есть правило для тех, кто усыновляет детей в африканских странах, — раз в год они должны возить их на родину, показывать матери, как бы доказывая тем самым, что дети получили ту самую лучшую жизнь, ради которой их отдавали.

А: Была такая смешная история, связанная с немецким законом о том, что дети немецких граждан могут претендовать на небольшое пособие от немецкого государства. И один немец из альтруистических соображений завел где-то в Африке огромное количество детей, просто чтобы как-то подкормить местных жителей.

К: Мы с тобой стали обсуждать уже совсем какие-то необычные случаи, но вообще-то, когда детей бросают, я полностью за то, чтобы решать проблему любыми способами. Разрешать усыновлять всем — и одиноким, и гей-парам. Но почему мы так боремся за то, чтобы ребенок был нашим с биологической точки зрения, а если завести такого ребенка не получается, развиваем бешеную инфраструктуру, чтобы получилось? Притом что о моей потребности завести бабушку никто так не печется.

А: Это как раз понятно. Если что и объединяет все сто миллионов моих предков от инфузории-туфельки до развитых млекопитающих, так это то, что у них у всех были дети. Они по какой-то причине хотели их завести. Логично ожидать, что я тоже хочу завести детей.

К: А ты не думаешь, что не они по какой-то причине хотели их завести, а дети по какой-то причине появлялись? Причем по очень определенной.

А: Это действительно сложный вопрос, ты права. Вполне вероятно (и мы возвращаемся к Криштиану Роналду), завести ребенка — это настолько ответственное дело, что важно иметь возможность сделать его в одиночку, не полагаясь на партнера. Потому что с партнером можно поссориться, он окажется пьющим и так далее. Должна быть возможность выбрать способ завести ребенка. Когда система усложняется, это становиться важным. Раньше мы на эту тему не думали, мы спаривались, у нас появлялись дети.

К: Ни у кого не было выбора. Ни у папы, ни у мамы, ни у детей.

А: Да. А потом выбор появился у папы. У него он появился первого.

К: Я читала в издании The Village несколько лет назад статью про шведскую семью, в которой две женщины-геи завели детей с парой мужчин-геев, каждая с каждым, мальчика и девочку. Потом, спустя, кажется, 10 лет, развелись женщины, еще спустя какое-то время развелись мужчины. Каждый создал еще по паре, и теперь у этих детей восемь родителей.

А: И, скорее всего, они хорошие родители, но сложно себе представить ситуацию, когда ребенок говорит: «Мне нужны папы 2, 3, а мамы 1 и 4».

К: Но ты же понимаешь, что любая сложная ситуация непосредственно отражается на детях. Родитель поменял партнера, и вот ребенок не на секундочку, а надолго вынужден иметь дело с отчимом, мачехой. Вынужден выстраивать отношения. Это большой стресс. И я не понимаю, в принципе, каким образом ты можешь дать ребенку выбор. Какой выбор?

А: Мне кажется, что это очень интересная ситуация. Много тысяч лет люди ни о чем не думали, а просто жили, потому что не было выбора. Потом выбор стал стремительно появляться. У мужчин он появился раньше, у женщин позже, но в любом случае сейчас есть технологические, социальные и юридические возможности выстроить любую семью. А ребенок по определению лишен в этом права голоса, и да, непонятно, как его ему дать.

К: Все это развитие наших прав и свобод и сложно устроенных отношений аукается ребенку, которого мы в таких отношениях заводим. И возможности развития бесконечно ширятся — некоторые способы заводить детей даже не предполагают двух очевидных биологических родителей.

А: Действительно, американские врачи провели в 2016 году в Мексике первую в мире операцию, в результате которой появился ребенок с тремя полноценными биологическими родителями. У матери была патология митохондриального генома, ядро из ее яйцеклетки врачи вынули, поместили в яйцеклетку с нормальными митохондриями взамен родного ядра, оплодотворили сперматозоидом папы, и получился ребенок, у которого три набора генов: один от папы, другой от мамы и третий от донора яйцеклетки. И мы понимаем, что на этом прогресс не остановится. Мы скоро доживем до того момента, когда можно будет настраивать генетические особенности будущих детей.

К: В 2006 году была такая история: у женщины умер сын от рака, но она взяла его замороженную сперму и с помощью суррогатной матери родила себе внука. Меня, знаешь, что в таких ситуациях пугает? Операция кесарева сечения позволила спасать огромное количество детей и матерей, но вот уже начинают делать кесарево сечение без показаний, просто чтобы избежать боли, и это немного странно. Суррогатное материнство появилось как спасение для пар, которые не могут выносить ребенка. Но если ты обращаешься к суррогатной матери просто потому, что тебе, например, не хочется портить фигуру, то это, согласись, тоже звучит странно. И я не понимаю, что остановит людей от того, чтобы пользоваться чужими генами для улучшения собственного ребенка.

А: Я-то не вижу никаких проблем в том, чтобы пользоваться суррогатной матерью.

К: Просто чтобы не портить фигуру?

А: Если суррогатная мать на это согласна, то да. Интересно тут вот что: есть некая биологическая часть нашего багажа — мы хотим быть генетически родственны детям, хотим, чтобы дети нас напоминали. Есть культурная — как устроена семья, в каких отношениях все находятся. Удивительная штука состоит в том, что в последние годы наше представление о том, какой может быть нормальная семья, очень расширилось, но даже люди, которые расширяют наше представление об устройстве семьи, все равно хотят эту биологическую связь с детьми сохранить. В частности, понятно, что однополые пары не могут заводить детей естественным, биологическим образом. И это, собственно, ответ на вопрос о биотехнологиях. Они уже меняют не социальную структуру в отношениях родителей и родителей с детьми, они покушаются именно на биологическую связь. Это следующий шаг, что-то совсем другое. Потому что — я готов сделать такое странное предсказание — даже если эти технологии будут дешевы, даже если можно будет легко увеличить рост ребенка на пару сантиметров и сделать его глаза голубее, а интеллект на 10 пунктов IQ повыше, для очень многих людей будет принципиально важно такими технологиями не пользоваться. И рожать детей так, как они привыкли, играть в генетическую лотерею, несмотря на то, что будут миллионы людей, которые будут говорить: «Да вы что? Зачем играть в лотерею? Это ваш ребенок. Это большая ответственность. Он может быть умнее, красивее и выше». Они будут в нее играть именно потому, что это тоже часть нашей биологической природы.

К: Ну ты же понимаешь, что играть в генетическую лотерею будет элита. Потому что в основе такой игры лежит убежденность в том, что твой клан лучший и выбор партнера и продолжение рода служат тому доказательством. Гены людям важны, потому что они неразрывно связаны с деторождением, с желанием родить именно этих детей. Если бы это была полностью лотерея и выпадали случайные гены, люди совершенно по-другому бы к этому относились.

А: Авторы футуристики, которую я читал на эту тему, пишут, что биотехнологии увеличат неравенство, потому что вряд ли будут стоить дешево, и позволить себе настроить будущие таланты своих детей смогут только богатые. А ты говоришь, что, наоборот, неравенство будет уменьшаться. Что люди, у которых много денег и возможностей, которые и так уже умные, высокие и красивые...

К: Может быть, и низкие, но уверенные в том, что это отлично.

А: Да. Люди, уверенные в себе, — а именно они выигрывают в борьбе в условиях неравенства — будут чаще отказываться от биотехнологий и от искусственного расширения возможностей своих детей, чем люди, для которых биотехнологии станут способом выпихнуть детей наверх.

К: Будут бедные, которые не могут себе позволить биотехнологии, будут богатые, которые могут себе позволить их не использовать, и все остальные, которые будут пытаться чего-то себе докрутить, считая, что это им поможет. Но неужели тебе как биологу не кажется, что от этого всего эволюция сойдет с ума?

А: Мне как биологу кажется, что это важная часть человеческого общества, что мы не рабы эволюции. Мы, знаешь, и малярию лечим, а могли бы оставлять больных умирать, чтобы выживали самые сильные, те, кто способен бороться с малярией самостоятельно. Я думаю, что, когда возникнут развитые технологии генетической настройки детей, вот тогда-то мы и узнаем ответ на вопрос «Что такое быть мамой или папой?». Тогда мы сможем выбирать в той области, в которой мы никогда не могли выбирать.

К: Я вдруг задумалась, будет ли пользоваться популярностью воссоздание себя? Раньше люди думали, что клонировать будут в первую очередь любимых. А главная-то проблема, оказывается, родители, которые пытаются реализовать через детей то, что у них не вышло. Вот я не стала балериной, так я еще раз себя заведу и выращу себя так, чтобы ею стать. Не получится — я еще раз попробую. Вот, мне кажется, будет отличный способ бороться с нереализованными желаниями. И главное, это никому не портит жизнь. Это же все ты.

А: Ничего не выйдет — ты родишь своего клона, а потом полюбишь как ребенка, почувствуешь себя его матерью и воспитаешь отдельной личностью.