Глава 24

В лагере завязались и куда более странные отношения. Для Аушвиц-I такое было в порядке вещей, но среди чехов прежде не случалось. Молодая, безобидная и при случае добрая женщина из СС по имени Буби подружилась с Сильвой. Их дружба была такой крепкой, что Буби часто приходила к ней по ночам и уходила только на рассвете. Соседи Сильвы по комнате молчали, и публично об этом никто не говорил, разве что только самые благочестивые удивленно поднимали брови. Но с тех пор ни Сильва, ни ее мать больше не голодали. И кто мог их судить?

Во время ночных разговоров по душам вспоминали «Освобожденный театр» в Праге и те импровизации, которые показывали на сцене его звезды Восковец и Верих, заслужившие своими сатирическими ревю и песнями звание кумиров целого поколения. А почему бы не устроить свой концерт на Рождество? Среди заключенных были профессиональные певицы, актрисы, писательницы, а еще множество любителей, которые могли и очень хотели повеселиться.

Заключенные хотели устроить праздник в столовой, поэтому просить у Шписса разрешение отправили Гретту. Он удивился, но разрешил с тем условием, что все номера будут на немецком и первыми их посмотрят он и его подчиненные. А-4116 взяла на себя технические вопросы, а для написания сценария, руководства и режиссуры отдельных сценок был сформирован комитет. Построили передвижную сцену, на которой стояли столы и светильники. Из пятисот носовых платков, которые только что привезли в лагерь вместо обуви, сшили костюмы, а женщины из СС любезно предложили свою косметику.

Анни, журналистка из пражского издания «Прагер Тагблатт», написала оригинальную сценку про запертую в башне принцессу (Китти), ее кормилицу (А-4116) и белого рыцаря (Здена). Он спасает ее и убивает чудовище – марионетку, которую дергали за ниточки.

Также решили разыграть сцену из фильма «Шуберт. Песнь любви и отчаяния», но больше для того, чтобы удовлетворить тягу немцев к китчу. На главные роли были назначены три лагерные красавицы: Сильва, Ева и Герти, которых одели в кринолин из носовых платков. Гретта собиралась показать один из номеров, с которым она выступала в ночных клубах еще до того, как стала уважаемой миссис Кон, а А-4116 должны была представить на суд публики вольный пересказ монолога из пьесы Жана Кокто «Человеческий голос», который в Терезине как-то раз исполнила Вава. Бедный Кокто.

Но гвоздем программы была Здена с песнями из немецких оперетт, эстрадными номерами из репертуара Восковца и Вериха и других авангардных антифашистских авторов.

Все представление стало плодом огромной любви: для репетиций заключенные жертвовали дневными перерывами и ломали голову над тем, как поставить все действо на двух языках. У них и в мыслях не было подгонять чешскую версию под немецкую.

Репетировали ночи напролет и два воскресенья при тусклом свете одной керосиновой лампы. Все работали вместе, не думая о личной выгоде. Портные шили костюмы, не ожидая никакой награды, и даже Гретта и А-4116 были вежливы друг с другом.

К Рождеству 1944 года все было готово. Светильники проверили, занавес из четырех одеял был на месте, и оркестр – квартет, который должен был дуть на расчески, обернутые папиросной бумагой, – стоял наготове. В зале появились Шписс и его свита. Они заняли первый и второй ряды. На почтительном расстоянии от них сели остальные заключенные. Началась увертюра, и свет погас. Электричество отключилось.

С редким для себя добродушием Шписс послал своих подчиненных в Kommandantur за керосиновыми лампами, и шоу продолжилось. Занавес открылся: на тускло освещенной сцене с деревяшкой, прижатой к плечу, словно это была винтовка, стояла Здена в роли одинокого солдата и пела своим медным хриплым голосом удивительно подходящую песню из немецкой оперетты:

 

Господь на небесах, забыл ли ты меня?

Того, кто так жаждет любви.

Сонм ангелов окружает тебя,

Пошли же и ты одного для меня.

 

Оркестр не отрывал взгляд от немцев, пока дул в свои расчески-гармоники. Гретта в одиночку исполнила сладострастное танго, а Шписс смотрел на нее не отрываясь и облизывал губы, в то время как его подчиненные сидели рядом в полном недоумении. Публика не могла решить, что интереснее: происходящее на сцене или в первых рядах. Но как бы там ни было, вечер прошел на ура. А когда концерт закончился, Шписс приказал Гретте и ее помощникам пройти в Kommandantur, откуда они вернулись с салями, хлебом и маринадами для всех участников представления.

В следующие два вечера свет не отключали, а сам концерт только выиграл от того, что все актеры могли играть на родном языке. После этого отношение немцев немного изменилось, а Шписс даже обмолвился Мими, что прежде и не замечал, что заключенные – женщины, и очень даже симпатичные. И почему некоторые из них не немки!

Несколько дней все только и говорили, что о концерте, и, несмотря на ужасную погоду и бесконечные ежедневные страдания, они воспряли духом. В канун Нового года Шписс вновь завел одностороннюю беседу с А-4116 и уверял ее, что война скоро закончится:

– Теперь ждать осталось недолго, скоро ты отсюда уедешь. Видишь ли, наши ученые изобрели новое оружие. Конечно, это строго секретно, но с его помощью мы отколем Англию от Европы.

– Но Sturmbannführer, и что же будет делать Англия? Дрейфовать к Канаде?

– К Канаде? А это где? В любом случае, когда мы выиграем войну, тебя переселят на прекрасный остров Мадагаскар. Так сказал фюрер.

С этой забавной новостью А-4116 вернулась в лагерь, чтобы вместе с подругами отпраздновать Новый год. Ее опьянила простая водопроводная вода, оптимистическая сводка новостей от «сражающихся французов» и еще одна неожиданность: почти все охранники пришли к ним поздравить их с праздником.

1945 год начался тяжело. Стояли лютые морозы, очередь в больницу по утрам становилась все длиннее, и первая смерть от пневмонии не заставила себя ждать. Шписс настаивал на том, чтобы гроб изготовили в лагере своими силами, и вручил А-4116 чертеж конусообразного ящика. Все ее протесты касательно того, что по еврейским обрядам тело должно быть захоронено в гробу из шести досок, остались без внимания, и после того, как она безрезультатно пыталась распилить доски по его инструкции, он оттолкнул ее и сам сделал гроб.

Дров было мало, их запас ограничивался тем, что рабочим бригадам удавалось «организовать» из развалин городских домов. И даже если их было достаточно, маленькие чугунные печки в углу барака почти не грели. Все постоянно мерзли и кашляли, некоторые – кровью. Водопроводные трубы и слив у выгребной ямы замерзли, а ее содержимое оказалось кругом разлито. Осмотрев это зловонное месиво, Шписс выдал А-4116 пару высоких резиновых сапог, трехметровый железный шест и приказал ей зайти в эту жижу и проделать сливное отверстие. Она сделала несколько дырок во льду, и дерьмо осело, но на другой день эти дырки снова замерзли.

Раз в два дня А-4116 приходилось заходить в эту вонючую яму, и в конце концов ее запах намертво пристал к ней, а люди, даже издали завидев ее, сворачивали с дороги. Соседки жаловались, что им приходится спать с ней в одном бараке, но идти было некуда. Китти пыталась обратить все в шутку, но смешного было мало. На помощь А-4116 пришли теплые дни.

Однажды утром в конце месяца, согнувшаяся от боли Мими, шатаясь, при помощи Гретты прошла через лагерь к лазарету. А-4116 пошла за ними и осталась ждать у двери на случай, если им понадобится помощь. Но несколько часов все было тихо, ни звука. Большинство из тех, кто работал в лагере, даже не знали о той драме, что разыгрывалась сейчас в лазарете. Наконец, ближе к вечеру, перед тем как остальные вернулись с работ, раздался тонкий детский плач. Через мгновение он прервался, а еще через десять минут Гретта и доктор К. вышли на улицу с коробкой из-под обуви и направились к воротам. Они что-то быстро сказали охраннику, и тот проводил их в примыкавший к лагерю лес. А когда эта троица вернулись, в руках у них ничего не было. Все произошедшее покрыла пелена молчания, и через три дня Мими уже сидела за пишущей машинке в кабинете Шписса. Позже доктор К. сказала, что это был здоровый мальчик, который мог бы жить.

Наконец-то пришел приказ отправить в Нойенгамме (большой лагерь для мужчин) грузовик, чтобы забрать неоднократно реквизированную обувь. Когда группа доставки приехала на место, сопровождавший их охранник ушел подписать какие-то бумаги, а девушки под присмотром другого солдата ждали его на скамье в административном здании. Тот бросал на них откровенно похотливые взгляды, пока наконец не остановился прямо перед ними, широко расставив ноги.

– Вы, что ли, НОВЕНЬКИЕ?

– Новенькие? Вы о чем?

– О борделе, разумеется.

– Нет-нет, мы еврейки и приехали забрать обувь в лагерь Нойграбен.

Он тут же отвернулся, плюнул и больше не смотрел в их сторону, будто его гадюка укусила. Загружая в грузовик около сотни сандалий для пятисот заключенных, девушки сошлись во мнении, что есть и свои плюсы в том, чтобы быть еврейкой.