Глава 21

Бомбардировки повторялись каждую ночь в одно и то же время, с той лишь разницей, что теперь с первыми звуками сирены женщин поднимали с коек и гнали в подвал, который служил бомбоубежищем. Он был скошен к воде, и, поскольку с приливами и отливами она то поднималась, то опускалась, подвал частенько был наполовину затоплен. Там было холодно, женщины дрожали, сидя на земле в кромешной тьме, а у них по ногам то и дело пробегали крысы. Сверху доносились только звуки взрывов, и здесь, в подвале, одна мысль о том, как они выберутся в случае прямого попадания, страшила их куда больше, чем если бы они пережидали бомбежку наверху. Сестры ненавидели подвал и, если удавалось, просто прятались под койками.

Единственным преимуществом подвала было то, что он был связан арочным проходом, во время прилива полностью уходившим под воду, с другими зданиями. Это открыло удивительные возможности в период отлива, который длился несколько недель.

А тем временем жизнь вошла в привычное русло. Благодаря французам и итальянцам непреходящий голод немного затихал. Все ворчали из-за недосыпа, и остатки вежливости и уважения отошли на второй план.

Зависть к женщинам, у которых были ухажеры-иностранцы, со стороны тех, у кого их не было, усилила напряжение, и язык их общения превратился в грязный, трущобный, жаргонный. Это привело к разделению девушек на группы от двух до шести человек. Они называли себя коммунами и присматривали за своими участниками. Ожесточенные споры между этими группами были в порядке вещей.

Девушки болели мало, даже обычная простуда была редкостью. В санитарную часть обычно обращались из-за мелких травм, полученных на работе.

Как-то раз, спустя месяц после прибытия женщин, по дороге на другой стороне канала ехал Петрович и заметил, что у его склада творится что-то странное. А-4116, высунувшись из окна, беспечно болтала с Бруно, но мощный шлепок по попе прервал их занимательный разговор. Она раздраженно обернулась, чтобы узнать, кто этот шутник, и встретилась с холодным взглядом Петровича. Он стянул ее со стула, мгновенно вскочил на него, выхватил револьвер и стал палить в сторону итальянцев.

Петрович не причинил им серьезного вреда, потому что все они мгновенно растворились, но это событие положило конец их чудесным почтовым пересылкам. Как ни странно, иных последствий, кроме строгой лекции о том, как надлежит себя вести молодой даме, и предостережения впредь так не делать, не последовало. Все-таки чувство юмора у него еще оставалось.

Было ясно, что нужно найти другой способ общаться. У Веры, капо, которая не работала бок о бок с простыми заключенными, был ухажер-итальянец, обслуживавший весь комплекс зданий. Они познакомились, когда он пришел прочищать засор в канализации. Он умудрился подкупить часто дежурившего старого немецкого солдата Краута и частенько наведывался к Вере, пока другие были на работе. И вот он пришел на помощь и стал почтальоном для Бруно, Флавио и других ребят.

Через некоторое время старого Краута поставили на ночное дежурство в часы перед ночными бомбардировками в период отлива. Мальчики воспользовались таким удачным стечением обстоятельств и, изрядно потратившись и тщательно все спланировав, договорились с девушками встретиться в подвале. Только у троих хватило смелости решиться на такое. А-4116 изначально не хотела идти, но после некоторых раздумий присоединилась к ним и стала четвертой. Они выбрали ту ночь, когда Петрович был в городе. С наступлением отбоя немец тихо провел четырех девушек в подвал. Они пообещали вернуться через час, когда как раз должен был начаться прилив. Освещая себе путь слабым фонариком, они, по колено в воде, пробирались в соседний подвал, где их с нетерпением ждали итальянцы.

Когда все пары разбрелись и устроились на сухих местах, Бруно тут же забыл о своих братских чувствах и стал очень страстным. Его партнерша сопротивлялась не очень упорно, но, когда настал момент полностью сдаться, она застыла как вкопанная. Все чувства улетучились, уступив место мыслям о крысах, сырости и осознанию безобразности всей ситуации.

Бруно отпустил ее и, продолжая держать в своих объятьях, с бесконечной нежностью заверил в том, что любит ее и все понимает. Когда пришло время уходить, он поцеловал ей руки и поблагодарил за встречу. Не было ни обид, ни упреков из-за упущенных возможностей, и их дружба стала только крепче. И все же спустя годы она не раз жалела о том, что не проявила великодушия. Вероятно, подобные встречи повторялись еще не раз, но ни Бруно, ни она не искали возможности увидеться.

Однако обнаружив, что из похожих арок можно попасть в открытую реку, Бруно и Флавио разработали план, согласно которому они, А-4116 и Сильва переплывут на другой берег реки, через Гамбург доберутся до морского порта и убедят рыбака из нейтральной Швеции вывести их из страны.

План казался осуществимым, но у него был ряд недостатков. Во-первых, они не знали ни одного шведа. Такого рыбака им только предстояло найти, и это притом, что они не должны были привлечь к себе внимания, пока идут по Гамбургу. Во-вторых, это значило бы оставить Китти, а учитывая, что война близилась к концу, риск утонуть в Северном море из-за шторма или мин казался неоправданным. После долгих обсуждений все отказались от этого плана.

Пьер познакомил двоюродных сестер с еще одним французом, Марселем, который ни разу не принес им еды, но через дыры в уборной «Эрдоля» передавал целые сводки новостей. Казалось, будто он всю ночь как приклеенный слушал через свой самодельный радиоприемник Би-би-си. Он был убежденным коммунистом и утверждал, что теперь, после высадки американцев в Нормандии и коренного перелома на русском фронте, Германия окажется зажатой между двумя жерновами и это всего лишь вопрос времени. Самое главное – маневрировать так, чтобы не попасться на глаза немцам.

Все это было чистой правдой, но не отменяло ежедневной борьбы за выживание.

Зима пришла раньше обычного, и заключенные мерзли в своих легких комбинезонах, а ботинки были в таком состоянии, что закладывать в них бумагу и тряпки, чтобы ноги хоть ненадолго были сухими, стало чуть ли не основным занятием. Переутомление, недоедание и недостаток сна начали сказываться на женщинах постарше. Они стали чаще наведываться в санчасть, но старались держать это в тайне, чтобы их не отослали. Лишь немногим из них помогали военнопленные, которых больше привлекали молодые женщины. От отчаяния эти женщины начинали рыться в мусоре в поисках окурков, закручивали их в бумагу, какую могли найти и, если не выкуривали их сами, обменивали на кусок хлеба. Им еще не было пятидесяти, но они были не так выносливы, как молодые, которые, с присущей юности бесчувственностью, пренебрегали ими, если только дело не касалось их матерей.

В конце октября 1944 года прошел слух, что заключенных куда-то переправят, потому что здания будут переданы для других нужд. Петровича вызвали на фронт. Дни, когда эсэсовцы работали в глубоком тылу, подошли к концу. Итальянцы должны были получить гражданский статус и примкнуть к бесчисленной иностранной рабочей силе.

Грустно было расставаться. Парни отдали своим чешским подругам все что только могли и пообещали держать с ними связь, если им удастся узнать, куда их увезли.

Построение перед отправкой оказалось трагикомичным, потому что, когда женщины встали в шеренгу, а Петрович в последний раз осматривал свои войска, у каждой девушки в руках было по узелку, хотя четырьмя месяцами ранее они приехали чуть ли не голые. Размышляя об этом феномене, он ненадолго остановился перед А-4116, вытащил из ее нагрудного кармана несколько сигарет и спросил:

– Так-так, а это у нас откуда?

– Нашла, Hauptscharführer.

– Неужели? Где?

– Там же, где и всегда, Hauptscharführer.

Петрович кивнул, положил сигареты на место и пошел дольше. Девушек посадили на грузовики и отправили в Нойграбен, предместье Гамбурга, расположенное от него в двадцати пяти километрах. Через десять дней старый Краут рассказал им, что склад у реки сравняло с землей прямое попадание бомбы. К тому моменту итальянцев там уже тоже не было.