Первая кровь

Андрей Картавцев

В воздухе был разлит какой-то наркотик. Он подействовал даже на меня. Я забыл про две бессонные ночи и почувствовал себя бодрым. С людьми вокруг творилось что-то необъяснимое. Особенно с женщинами – мне показалось, что некоторые из них были в трансе. Они издавали крики, похожие на свистки гаишника, и прыгали на месте с какой-то нечеловеческой амплитудой. То, что я видел, не было банальным опьянением. Вместе с пущенной кровью из людей выходило наружу нечто, чего даже алкоголь не способен обнажить. Стихии, которые в человеке скрепляют социальные табу, словно услышали скрип заржавевшего сторожевого крана. Его начали откручивать – и оттуда потекло. Потом забило фонтаном. А теперь уже и с головой всех затопило.

* * *

«Ничего, поспишь в машине», – сказала мне Марианна Максимовская. На ее месте я рассуждал бы так же. Ехать 700 километров. Ночью. Завернулся в куртку, закрыл глаза. Спи. О чем тут вообще говорить? Но я говорил. Я отчаянно отговаривал. Затея мне очень не нравилась. Какие-то кулачные бои в мордовских лесах. Ни адресов, ни телефонов, ни времени на поиски. Уже утром там все начнется. Соберутся мужики из деревень, попьют водки и станут искать самого сильного. Разбитые губы и носы, из которых пузырится кровь с зашкаливающим промилле. Я все это увижу и сниму. Потом. Потом всем будет счастье. И мужикам, и людям из «ящика», добывшим эксклюзив. Но сейчас – пытаюсь возражать. Я не спал уже 36 часов: писал и монтировал под эфир. Сдаюсь, в итоге, этому «поспишь в машине». Заехать домой и пролить на себя душ времени нет. Забираюсь в микроавтобус, выезжаем с Зубовского в Мордовию. 9 вечера.

Нестерпимо пахнет бензином. В метре от меня стоят две полные канистры. Одна подтекает. Водитель Володя почему-то решил, что к югу от Москвы могут возникнуть проблемы с заправкой. Я лежал на спаренных сидениях и смотрел сквозь мутное стекло на звезды. Тяжелый Форд раскачивался на скорости, голову мотало, звезды подпрыгивали. Шли вторые сутки без сна, но сон в пропахшую бензином машину не шел совсем.

– У вас тут сегодня кулачные бои будут. Не знаете, где?

Я стоял в каком-то поселковом сельсовете. Восходящее солнце пробивалось через оконный тюль и ложилось на глянцевого Путина на бледных обоях в полоску. Чиновница нарисовала в воздухе маршрут чайной ложкой и опустила ее в остатки чая. Сведения о месте боя приходилось собирать по крупицам – в администрации, в магазинах «Продукты», во дворах с темными избами и напуганными курицами. Сарафанный навигатор – единственное, что могло указать путь. Предстояло отыскать некий луг за перелеском.

Асфальт кончился. Форд кидало по чернозему исторических мест. В 1920-е здесь случилось крупнейшее крестьянское восстание против советской власти – знаменитая антоновщина. Красноармейцы во главе с Тухачевским подавляли бунт долго и кроваво. Использовали даже боевой отравляющий газ и сгоняли людей в концлагеря.

«Банда Антонова здесь ходила!» – мужичок подошел к краю поля и протянул к нему руку с одноразовым стаканчиком. Он словно чокнулся с кем-то невидимым, сделал большой глоток и приземлил стаканчик на крышку багажника рядом с коркой от мандарина. Последняя долька исчезла еще за пару тостов до этого. Пассажиры «Жигулей» и еще нескольких машин выпивали и планировали, как будут брать последний рубеж. Нужно было проехать около километра по чистому полю. От прошедших накануне дождей оно раскисло, одна легковушка уже увязла. Мимо нее однако легко проходили мотоциклы с колясками советского производства. После себя они оставляли облака тяжелого синего дыма и чувство зависти.

Поле кончалось рощицей, а сразу за ней начинался луг, к которому все прорывались. Там уже начиналось. Из грузовиков выносили раскладные столы-прилавки. Среди них обнаружился старинный письменный стол. Тяжелый, дубовый. Из него тоже сделали прилавок. Торговцы явно учитывали солнечную погоду и готовились к наплыву участников. Счет приехавшим шел уже на сотни. Запахло жареным. Мужики крутили шашлыки. Их жены тем временем весело переговаривались в очередях. Автолавки предлагали бакалею и напитки в широком диапазоне крепости – от 5,3 до 40. Женщины-продавцы в синих фартуках щелкали косточками на деревянных счетах и взвешивали печенье на весах с гирями. Винтажное торговое оборудование никого здесь не удивляло, хотя был уже конец 2000-ых.

«Дорогие друзья, подходите, пожалуйста, к эстраде. Или, как у нас тут говорят, – к Голгофе», – ведущий говорил в микрофон, стоявший в чистом поле. Голос усиливали большие колонки. На одной из них лежала гармонь. На песни и шашлычный дым съезжались жители окрестных и дальних поселений. Мордва, русские, татары. Все походило на масштабный народный праздник. Так оно и было. Кулачными боями в Мордовии отмечают Троицу. Как на исконно крестьянских землях заплетаются такие причудливые смысловые узлы – православие, любовь, мордобой – одному богу известно.

«Ну, бля, держите!» – мужик лет 40 бросился к границе круга, образованного толпой, и начал охаживать людей по ногам длинной розгой. Круг визжал и послушно расширялся. Второй судья тем временем стоял неподвижно и сканировал публику прищуренным глазом. На нем была красная куртка с надписью Marlboro. Я видел такие на членах одной из команд «Формулы 1» в прямых репортажах из Монте-Карло. Судьи подбирали в толпе ребят покрупнее. Их длинные прутья помогали выуживать даже тех, кто притаился за первыми рядами. А в первых рядах были в основном женщины. Многие светились каким-то первобытным счастьем и истошно кричали.

«Мне на работу завтра!» – плотный парень в джинсовке виновато улыбался и измерял глазами противника, которого ему уже подобрал Marlboro. Толпу возмущала эта нерешительность, и она стонала – и разочарованно, и подбадривающе. Вспомнился ведущий, приглашавший всех на «Голгофу». Люди, жаждущие жестокого зрелища, видимо, похожи друг на друга, независимо от времени и места. Как все счастливые семьи. Парень нехотя скинул джинсовку. После этого отыграть назад он уже не смел. Толпа застонала громче. Соперники разделись по пояс и сняли нательные кресты. Они обменялись довольно сильными ударами и стали расхаживать друг перед другом, не решаясь снова атаковать. «Джинсовый» неожиданно отвернулся и замотал головой. Он сдался. Круг взревел, однако быстро отвлекся на новую пару кулачников. Но с «джинсовым» что-то случилось. Он перестал думать о завтрашней работе и еще два раза выходил драться. Уже с другими. Его первоначальное смущение ушло. На лице проступило какое-то наглое выражение. С уверенным видом он ходил по кругу и лично подбирал себе соперников. Подходил к самым робким. Однако и другие поединки, на удивление, закончились для него, как и первый.

Поначалу мужиков нужно было уговаривать, провоцировать и даже силой затаскивать в круг. Но очень скоро пришел азарт. Уговоры уже не требовались, кулачники выходили все крупнее, а удары и их последствия становились жестче. Правило «до первой крови» не очень-то соблюдалось. Мужики с рассеченными бровями и разбитыми носами продолжали биться. Судьи не спешили их разнимать. Иногда это пытались делать жены, но их оттаскивали. Я видел, как одного проигравшего с окровавленным лицом после боя принялась лупить по голой спине дородная женщина. Видимо, жена. Видимо, за то, что не послушал ее доброго совета не драться. Кровь бойцы отирали пучками травы. Салфеток никто не предлагал, хотя женщин на поле было в избытке.

В воздухе точно был разлит какой-то наркотик.

«Круга дай!» – судьи остервенело щелкали розгами по прыгающим ногам. К кругу сейчас сбегались даже те, кто уже насытился кулачным зрелищем и засел было полдничать в тени открытых автомобильных багажников. В центре истоптанного пятачка стояла молодая женщина. У нее было крупное красивое лицо с голубыми глазами, смотревшими из-под тяжелой темной челки. Девушка откидывала челку порциями сжатого воздуха, который она с шипением выдыхала через нижнюю губу. Ее руки были вытянуты вперед и согнуты в локтях. Ладони, направленные вверх, делали пригласительные жесты – так обычно молодые мамы подзывают к себе малышей, только-только начавших ходить. Девушка улыбалась. Ее соперница была тучной и чуть ниже ростом. С обесцвеченными волосами, частично схваченными в пучок. Она копировала стойку темноволосой, ее улыбку и тихо повторяла: «Ну, давай…» Что еще они успели сказать друг другу, разобрать было уже невозможно за раскатами истерического рева, который поднимался вокруг.

Это был самый продолжительный бой. Три или четыре «раунда». Соперниц разнимали, давали отдышаться и снова спускали друг на друга. Перед каждым новым броском, когда женщины переводили дух, я не видел на их лицах злобы. Скорее – дружелюбие и даже удивление: «зачем же мы так?». Однако очередные удары будто стряхивали с них всю эту привычную женскую «пудру» – все это доброе, миролюбивое, материнское. Лица становились похожи на раздавленные маски – от пропущенных затрещин и ненависти, какой я не видел в мужских поединках. Та пружина, которая заставляла прыгать в трансе девиц в толпе, здесь – в середине круга – разжималась полностью. Даже неуклюжие удары женских кулачков были сокрушительны из-за какой-то хтонической жажды уничтожения, которой они были заряжены.

Женщины стояли на коленях и вдавливали головы друг друга в землю за накрученные на кулаки волосы. Ближе к локтю в левую руку темноволосой впилась зубами противница. У нее была одышка. Сжатые челюсти мешали проходить воздуху, но она только сильнее их сдавливала.

«Уйдите!» – крупная тетка в пестром балахоне распихивала людей, облепивших спаринг-партнерш. Она принялась было распутывать клубок из двух женских тел, но вскоре растерянно отпряла, не зная, с какой стороны к нему лучше подступиться. Розги уже не могли сдерживать круг. Люди затерли судей и пробивались к клубку. С телефонами наготове. Какая-то женщина тянула голову из дальних рядов и ритмично двигала руками. Она танцевала, хотя никакой музыки не было. Казалось, что Хаос, который сюда чуть ли не ритуально зазывали, взял наконец и пришел.

«Может, поедем уже?» – оператор Денис выбрался из массы распаленных тел и опустил камеру на молодую сочную траву. Нам оставалось еще поговорить с бойцами и тогда уже ехать.

– Как тебя зовут?

– Лешка. Погоняло «Тигренок», если честно…

– Кем работаешь?

– Разнорабочим, в основном. На цикле. Куриц режем. Ну а там – куда начальство пошлет.

Из пластиковой бутылки я лил воду на руки Тигренка. Он умывался, отплевывался и, смущаясь, рассказывал о своей жизни. Лет ему было 25. Худой, жилистый.

– Четыре боя я сделал. Надо еще пару. И будет нормально.

– Может быть, хватит уже?

– Брось ты! Я три выиграл, один проиграл. Надо за этот бой отыграться. Пойми, братишка.

На обратной дороге заехали переночевать на какую-то турбазу под Тамбовом. Лес. Деревянные домики. Вежливые люди. На подчеркнуто грубых дубовых столешницах лежали широкие отутюженные салфетки. Дымился борщ, налитый до краев. Вконец осоловелый, я смотрел на людей за соседними столами, на проворных смешливых девиц с подносами и в тугих фартуках. Плоть от плоти тот народ, в гуще которого мы провели эту Троицу. Только здесь он был в лучшей своей ипостаси. Добродушный, говорливый, шевеливший ложками тягучую сметану в борще. Веяло миром и покоем. Те неуправляемые силы, которые носит в себе человек, крепко спали.

«Не будите только!» – я распрощался с группой и на ватных ногах поплелся отсыпаться.