Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Как-то раз я оказалась в церкви на сеансе массового экзорцизма. Не то чтобы я хотела избавиться от пожирающего меня демона, просто решила написать репортаж о человеческом безумии. Так вот, там я видела все: маленьких детей, которые орали басом и грозились сжечь церковь, девушек, которые спотыкались и падали на пороге, блеющих и орущих петухом прихожан. Как потом объяснил мне психолог, большинству из этих людей на самом деле нужна медицинская помощь. А еще есть здоровое меньшинство, которое, попав в толпу бесноватых, подчиняется массовому безумию. С точки зрения психологии все это нормально и вполне объяснимо. Но в России как-то больше принято уповать на бога. Или звезды, космогонию, память матки – на что угодно, кроме науки. Впрочем, сами мы в самиздате периодически начинаем верить в гороскопы и даже дружно не пьем по пятницам, если звезды того не велят. Даже самым здравомыслящим из нас иногда очень хочется знать, что будет дальше и зачем это все вообще нужно. Особенно что касается Росии – страны, в которой мы с вами живем и будущее которой пугающе и туманно. Главный вопрос, на который мы пытаемся ответить в следующей главе – что станет с нами, нашей страной и президентом в будущем.
Юлия Дудкина
Ольга Бешлей
Одним зимним вечером я ужинала с друзьями в ресторане на Белорусской. И у нас зашел разговор о депутатах, которые пользуются услугами гадалок. Или вернее – о гадалках, услугами которых пользуются депутаты. Оказалось, что одна моя подруга такую гадалку знает.
– И вот я ее спрашиваю: «А когда Путин умрет?», – рассказывала подруга. – А она говорит: «Вот и на Охотном ряду все спрашивают».
Мы посмеялись. И я, набравшись смелости, решила рассказать о своих путешествиях «за линию». «Почему нет? – подумала я тогда. – Катя уже умерла, да и вряд ли бы мой рассказ ее обидел».
«За линией» – это такое место в городе, в котором я родилась и жила 17 лет. Общественный транспорт «за линию» не ходит. Чтобы туда попасть, нужно взять такси или, добравшись на маршрутке или автобусе до вокзала, идти пешком.
Очень хорошо я помню эту дорогу на машине от своего дома: по проспекту Маркса, мимо торгового центра, мебельных и обувных магазинов, потом на проспект Ленина, который тянется через весь город – мимо приборного завода, бассейна, серой высотки городской больницы. Рядом с желтым зданием мэрии поворот на Комсомольскую улицу, потом в туннель за вокзалом. Дальше дорога почти исчезает, машину подбрасывает и заносит на земляных ухабах.
То, что называется «за линией», начинается с улицы Чайковского, продолжается на улице Льва Толстого и заканчивается улицей Маяковского. Дома здесь по большей части деревянные, двухэтажные, очень старые, почерневшие и как будто сырые. Катя жила в синем облупившемся домике, рядом с которым всегда стояли несколько иномарок. Зимой в этих машинах грелись женщины в шубах, которые приезжали засветло из Москвы.
Ржавая калитка, косое прогнившее крыльцо. За набитой ватой дверью – теплый, надышанный предбанник. Две лавки, грязное зеркало, желтые обои в цветочек, белая безухая кошка. И Катина помощница, Зульфия, кажется. Она пекла хлеб и всех угощала теплыми еще булками. Она же следила за порядком и вызывала по очереди посетителей.
Такую пеструю, неоднородную компанию, что я заставала в Катином предбаннике, мне приходилось наблюдать лишь в очереди ко врачу: суровые деловые женщины с хорошим маникюром, толстые девицы с сумками Louis Vuitton и надменные девочки из хороших семей, грузные мужики с борсетками и неприметные менеджеры в костюмах, старухи с авоськами и хабалистые тетки с магазинными пакетами – все они сидели бок о бок, молчаливые и мрачные. Объединенные стыдом.
Стыд этот связывал всех, как общая тайна. Каждому в этой очереди было неловко за то, что он здесь. И всегда находился какой-нибудь человек, который пришел впервые. И именно он нарушал тишину.
– А вы тут не первый раз, да? А вам помогло? – спрашивал он шепотом соседа. И тогда все в этой очереди начинали переглядываться, и кто-нибудь говорил «Да», а другие пожимали плечами.
К Кате я впервые приехала еще старшеклассницей – увязалась за маминой подругой, тетей Таней, которая, бывая у нас дома, часто рассказывала «о чудесах» «за линией».
Тетя Таня по дороге рассказала мне, что «дар» есть у всех в Катиной семье:
– Катя – она видит. А ее мать и брат лечат.
– Как лечат? – спросила я.
– Ну как-то лечат, – ответила тетя Таня. – Может, внушают что-то.
В тот, первый, приезд при мне привезли девочку в инвалидной коляске, ее укатили куда-то вглубь дома, а вышла она уже на своих ногах – нетвердо, опираясь на руку своей матери, робко и счастливо улыбаясь.
– Ничего себе! – воскликнула я шепотом.
Старушка, сидевшая рядом, наклонилась ко мне:
– Не первый раз уж привозят. Всегда вот так – приезжает на коляске, выходит сама.
Наконец, пришла и моя очередь. Я скинула обувь и верхнюю одежду и прошла за темную дверь. Там была комнатка, вся сплошь завешанная коврами. Из мебели – две кушетки, между ними стол и стул.
Катя сидела на одной из кушеток – красивая, смуглая женщина лет 35. В глухом цветастом платье и платке. Ножки ее – очень маленькие – были обуты в голубые тапочки.
Я села на стул. Она взяла мою руку, глянула, покачала головой и сказала:
– Приезжай, когда двадцать будет. А сейчас про тебя и сказать нечего.
– Как же нечего? – расстроилась я. – Ну хоть в институт-то я поступлю?
– Поступишь, – ответила Катя, уже на меня не глядя.
– А в какой?
Она неохотно вновь взяла мою ладонь, приложила к ней четки из зеленых бусин и принялась что-то высчитывать, бормоча цифры и названия планет.
– Писать будешь, – наконец сказала она. – Все, иди.
Денег она с меня не взяла. Да я бы за такой прием и не заплатила. Писать буду! Ха! Я собиралась поступать на экономический.
О том разговоре я вскоре забыла. И вспомнила лишь через несколько лет, когда приехала к Кате снова – уже студенткой журфака.
Дома я ее не застала. Она уехала рожать к родне в Самарканд. В тот день принимала ее мать, Соня. Я осталась. В очереди мне рассказали, что Катя строит здесь, «за линией», новый дом и планирует перевезти сюда всю семью.
– А правда Соня вылечивает? – спросила я мужчину рядом со мной.
– Облегчает, – ответил тот.
– И что, за любую болезнь берется?
– Нет. Сумасшедших не лечит. И раковых тоже.
– А у вас что?
– У меня… кхм… – мужик замялся, покраснел и не ответил.
Наконец меня провели в комнату – почти точную копию той, где принимала Катя. Сколько лет на вид было Соне, сказать я не могу. Это была очень маленькая, высохшая старушка с круглым, добрым лицом.
Она посадила меня рядом с собой на кушетку. Я сказала, что у меня болит спина. Она кивнула, положила руки на мою поясницу и принялась петь на незнакомом языке. Я решила, что она молится.
Там, где лежала ее рука, стало очень тепло. Соня периодически прерывалась, широко открывала рот и выдыхала из себя воздух. Мне вспомнился фильм «Зеленая миля», где чернокожий мужик, забирая чужую скверну, вот также выдыхал ее – через рот.
Когда она закончила, я спросила, сколько стоит ее работа.
– Положи, сколько хочешь, – ответила она и похлопала по столу. Я так и сделала.
Спиной я периодически мучаюсь до сих пор, но тогда, по дороге к вокзалу, оскальзываясь на ледяных ухабах, я чувствовала себя легко и радостно. Просто помню вот это чувство – легкость и радость. И как будто смеяться хочется.
В третий раз я приехала к Кате, уже окончив институт.
Людей в предбаннике было немного, я разговорилась с одной женщиной, она тоже приехала из Москвы. Приятная блондинка в дорогом пальто. Рассказала, что муж у нее в тюрьме по 159 статье, мошенничество.
– И что, думаете, Катя вам поможет?
– Не знаю. А что? Ментам деньги носим, чего ж и гадалке не носить?
Меня позвали к Кате. Мы поговорили минут десять, я что-то спросила про работу. Она вдруг сказала, что работать я буду в розовом доме.
В конце я спросила ее:
– А когда Путин уйдет?
– Куда уйдет?
– Ну куда-нибудь уйдет.
– Тебе-то что?
– Ну а как же.
– Тебе Путин кто – сват, кум, брат? Он к твоей судьбе как относится?
Катя выглядела недовольной и смотрела на меня жестко.
– Ну я не знаю… может, мне уехать надо?
– А Путин тут при чем? Захочешь – уедешь. Возможности у тебя будут.
– Нет, это очень важно, – настаивала я. – Путин на всю страну влияет, а значит, и на меня тоже.
Катя взяла мою руку, долго ее разглядывала и наконец сказала:
– Не вижу я ничего такого. Иди уже!
Больше мы с Катей не встречались.
Как-то мне позвонила мама и сказала:
– Катю-то помнишь? Ну, гадалку-то эту.
– Ага.
– Умерла она.
– Как умерла?!
– Да вот тетя Таня на днях ездила, а там пусто, нет никого. В соседнем доме сказали, что умерла от сердца.
– Да ей же и сорока не было!
– Так-то. В будущее, значит, заглядывала, а себя не уберегла. Вот тебе и гадалка. В Библии, между прочим, сказано, что гадалок серою и огнем…
– Мама! По Ветхому Завету всех надо серою и огнем…
– Не мамкай! Кстати, она тебе не сказала, ты замуж-то выйдешь?
И я вдруг поняла, что так Катю об этом и не спросила. Зато следующим днем, подходя к редакции, впервые обратила внимание на цвет здания.
Смерть Кати сильно меня тронула.
Мне все вспоминались ее крохотные ножки в голубеньких тапочках и жесткая ее красота. Всех было жалко – и Катю, и девочку в инвалидной коляске, и даже тетю Таню, которая теперь один на один осталась с любовными своими несчастьями.
Вспоминала я и странное это чувство невесомой радости, которое оставалось после визитов к Кате. Я поняла, что никогда больше не поеду «за линию», да и никто теперь не поедет, разве что местные жители, потому что делать там больше нечего.
Когда подруга за тем ужином рассказала про Галю – гадалку, которая пользуется успехом на Охотном ряду – я неожиданно для себя спросила ее телефон. Мне вдруг пришла в голову мысль, что о гадалке такой можно бы сделать отличную журналистскую историю. Хотя на самом-то деле мне просто снова хотелось «за линию».
Гале я звонила не без трепета – как-то не верилось, что депутатская пифия к простому смертному снизойдет. Ответил мне голос простой украинской бабы. Галя сказала, что может приехать ко мне в редакцию, но это «дорого выйдет, потому что дорога». А можно приехать к ней в дом, и тогда она мало возьмет. Я поехала к ней домой.
Живет Галя в подмосковном поселке, не то чтобы элитном, но и не захолустье – роскошные, обнесенные заборами дачи соседствуют с простыми деревянными домиками.
У Гали двухэтажный кирпичный особнячок, совсем новый. Во дворе собаки. Внутри ремонт. Просторная гостиная, красные обои с позолотой. На стенах картины с пионами. Как только я присела, на колени мне мягко вспрыгнула черная бесхвостая кошка.
– К врачу сходи, проблемы с гинекологией, – тут же сказала Галя, приземистая хохлушка с золотыми зубами, лет 45–50. Добродушная, говорливая, гостеприимная, сразу же накормила меня какими-то пирогами. Пожаловалась на ремонт, рассказала, что перевозит в Россию семью.
Я спросила ее, как она оказалась в России и кому из высокопоставленных лиц ей приходилось гадать.
– Да вот Путину гадала!
– Как Путину?!
– Ну вот как всем гадаю, так и Путину.
– Расскажите!
– Да что рассказывать-то? Было это лет семь назад. Приехала я как-то к одной депутатше на дачу. Ну к этой… блондинка такая, с прической, – тут Галя изобразила на голове башню. – Она меня в комнату заводит и телефонную трубку мне сует. Я беру, а там голос. Ну, голос, понимаешь! Тот самый, не спутаешь. Я ему и говорю…да что ж ты за свинья-то такая!
– Так и сказали?!
– Да таджик этот! – закричала Галя, тыча рукой в плазменный телевизор на стене, где шло ток-шоу «Пусть говорят». – Смотри, приехал в Россию на заработки, нашел себе русскую бабу, обрюхатил ее, наобещал всего, а у самого в Таджикистане вторая семья! Ну и вот, голос, значит. Он меня спрашивает: «Ты мне скажи, Дима или…» …как там второго-то звали?
– Кого второго?
– Ну там их двое таких было. Один Дмитрий, а второй…
– Сергей?
– Да! Вот он говорит: «Дима или Сережа?» Я ему отвечаю: «Дмитрия выбирайте, не прогадаете».
– А вы почему так решили?
– Да потому что… дурак! Вот дурак! Козел нерешительный!
Тут я уже сама поняла, что вниманием Гали вновь завладел телевизионный таджик, который в этот момент метался на экране от одной рыдающей женщины к другой.
– А в Москву я к Алине приехала из Ташкента. У нее там родственники, они меня посоветовали.
– Так вы же с Украины, нет?
– С Украины! А потом в Ташкенте жила. Они ведь с Алиной еще в 2007 поженились. Она его бросала ненадолго, к другому уходила, а потом вернулась опять. И ребенок у нее от него, мальчик, похож очень. А он…да ну какая же скотина! На две семьи живет, сволочь! Ну как же так можно?!
На экране появилась вся большая таджикская семья главного героя, который, упав на колени, уткнулся лицом в юбку одной из женщин.
– Ну а потом Алина перестала меня к себе звать. Гордая стала. Вот депутатам гадаю, сенаторам. Вот, смотри, грамота у меня есть, от мэра нашего.
Галя действительно показала мне гербовую грамоту с чьей-то подписью.
Была я у нее и сразу после Крымского референдума.
– А что так будет, это я знала. Олимпиада только началась, а я уж все деньги в доллары поменяла. Вот они сейчас Крым взяли, но ты послушай меня – война будет.
– Да какая война, что вы!
– Будет, говорю, война на Украине. Пойдут в Восточную. Зря пойдут, но пойдут.
– Это вы, Галя, стращаете, – засмеялась я.
На экране телевизора, который, кажется, в этом доме не выключают никогда, вдруг мелькнуло знакомое лицо. Тот самый голос что-то сказал.
– Люблю я его, – улыбнулась Галя. – Сукин сын, а люблю. Щедрый он был со мной. Они все жадные, а он один щедрый. Хочешь, я пионов тебе нарисую?
– Зачем пионы?
– Для сексу. Над кроватью повесишь. Три тыщи рублей картина.
– Да я уж как-нибудь… без пионов. Скажите, а Путин, он надолго?
– Надолго, надолго.
– Ну вот насколько?
– Да чего он дался тебе, этот Путин! Как будто без него других дел нет! Тапки у кровати поставь мужские, жених придет.
– За прием-то сколько возьмете?
– Да вот что хочешь на стол положи.
Галя очень меня занимала, и я многим своим друзьям о ней рассказывала. Меня удивило, какое количество моих знакомых тут же захотели ее посетить. Рассуждали они примерно так: «Раз депутатам гадает, наверное, настоящая».
И вот одним летним вечером собрались мы ужинать на Никитском бульваре. И одна моя подруга рассказала, как она к Гале съездила:
– А умру я, говорит она, за границей, очень старая.
– И мне так сказала, – ответила я. – Тоже старая и тоже за границей.
– Вот! Странно, да? Я ее спрашиваю, мол, уеду я, что ли, эмигрирую? А она мне – ну, типа, захочешь – эмигрируешь, возможности у тебя будут. Это как так? Уезжать не хочу, а умру за границей.
Мы помолчали.
И я вдруг подумала – да ведь ничего мы и не знаем о том, где будет Россия спустя десятилетия. И где пройдет эта линия. Вот и Галя об этом ничего не сказала.
Одно она точно заметила.
Мы все умрем.
Войти с помощью соц. сетей: