Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
По кладбищу прошелся, посмотрел, вокруг – почти все свои, как живые с эмали смотрят. Вот и думаю. Очередной товарищ, черт, моложе меня. Поневоле задумаешься.
Странные способности обнаружились в последнее время, заниматься организацией похорон. Родня просит, пусть и не очень близкая, друзья. Ну ты ж все знаешь, как, что, куда. Ну знаю только, ребята, есть похоронные агентства, все исполнят. Недорого, быстро, с гарантией. Но нет, близкий человек должен заниматься, ну пусть не очень близкий, но и недалекий. А то не по-людски. И как тут откажешь? Действительно, знаю, как все организовать, тема в общем-то близкая. И договориться могу со всеми, от врачей, получить справку о смерти, до могильщиков. Причем, что интересно, с кладбищенскими работниками разговаривать легче. Смотрят с уважением, когда свободно оперируешь их терминами: временное надгробие, полуторный гроб. Любому приятно, когда твоей работой интересуются. Пришлось заняться в очередной раз, смотрю, над входом в администрацию на стене висит знакомая эмблема, та, что была когда-то на бутылках технического спирта, в народе на «Красной шапочке». Фирма «Камея». Интересуюсь, это что, все та же? Ну да, отвечает, а что? Да так, говорю, это вы, значит, на всем пути человека сопровождаете, от колыбели до могилы? Как-то посмотрел он на меня задумчиво, почему-то спросил:
– А вы, случайно, не в реанимации работаете?
– В реанимации, а как догадались?
– Похоже, – говорит, – шутки у вас… Вам бы у нас работать, вы подумайте.
– Хорошо, – говорю, – подумаю, а пока до свидания.
Администратор:
– У нас не принято говорить до свидания, мы говорим – прощайте. Но вам советую – подумайте о моем предложении. Скажем так: до скорых встреч.
Товарищ, врач-реаниматолог, после праздников рассказал историю. В правдивости можно не сомневаться, приятель давно потерял способность что-либо сочинять, эта способность у него атрофировалась за ненадобностью. Поделюсь.
В праздники с утра звонок в реанимацию, нетрезвый женский голос:
– Алло! Реанимация? Как там Прохоров себя чувствует?
Прохоров, алкаш сорока лет, допившийся в праздники до панкреонекроза, от которого благополучно и помер. Шансов выкарабкаться у него не было, сепсис, шок. Ночью перенес две клинические смерти, на третий раз реанимировать не смогли.
– А вы кем ему приходитесь?
– Я его знакомая! Как он?
– Вы знаете, он сегодня рано утром скончался. Телефон для связи никто не оставил, поэтому вам не сообщили, вы уж извините.
Откуда-то издали доносятся звуки праздничного застолья: громкие голоса, звон столовых приборов, чавканье.
– Да вы чего, с ума сошли? Как умер? Вот он, рядом сидит, разговаривает. Что нам теперь делать?
– Закусывайте, прошу вас, закусывайте…
– Нет, я спрашиваю, что с документами делать?
– А что с документами? Завтра приходите, когда протрезвеете. Идите сразу в морг, за справкой о смерти, без вскрытия вам ее не дадут.
– Какое, на …, вскрытие, он живой! Вы там ох…, что ли?
– Извините, мне некогда ваши выражения выслушивать, вам говорят, приходите завтра. И не к нам, а сразу в морг.
Отбой. Звонок как звонок, таких звонков десятки, особенно в праздники, повесил трубку и забыл. Панкреатит косит население.
На следующий день звонок из приемного отделения:
– Слушайте, у вас такой Прохоров лежит или уже перевели?
– Перевели, в морг. А в чем дело? В сводку не записали?
– Да нет, все нормально. Просто пришел мужик, говорит, что он Прохоров, требует ему паспорт вернуть. Адрес прописки правильно называет.
– А его паспорт?
– Да вроде похож… Чего мне с ним делать?
– Гоните его к чертовой матери. Пусть в морг идет, справку о смерти забирает. Допились, козлы. Паспорт посторонним не отдавайте, Прохоров вчера умер, тут никакой ошибки.
– Хорошо.
Через пару часов прилетает бригада полицейских с местного райотдела:
– Кто у вас тут помер?
Показываю журнал, вот, Прохоров, имя-отчество, время поступления, время смерти.
– Да это совсем не он. Кого вы тут похоронили? Вы что, не смотрите, кого принимаете? В паспорте совсем другая фотография!
– Мы особенно паспорта-то не разглядываем, разве что в приемном отделении посмотрят, да и потом в праздники половина лиц похожи друг на друга, как желуди. Все опухшие. Больше китайских пчеловодов напоминают, чем европейцев. Ловите теперь этого самозванца, адрес есть, разбирайтесь.
Один из оперов старый знакомый, прошу рассказать о результатах следствия.
Не подвел, на следующий день позвонил, рассказал подробности. История такова: два друга мучительно пьянствовали больше недели, пока один из них окончательно не потерял свою основную способность: пить. Потерял ее одновременно с даром речи, способностью передвигаться и прочими, для него второстепенными функциями организма. Видя, что друг готов отдать концы, реальный Прохоров мечется в поисках. Друг – украинец, приехал в гости. Страховки нет, за лечение придется платить. Смекалка подсказала выход: поскольку друг уже не разговаривает, только мычит, и никто по выговору не заподозрит в нем коренного западенца, кладет ему в карман свой паспорт, полис и отправляет лечиться. Но друг подвел, хоть напоследок, но обманул русского, помер. Вот как теперь паталогоанатом будет объяснять, что свидетельство о смерти выписал на живого, но это уже его проблемы.
В операционной оживление, крики. На столе мужичок средних лет. Травматолог уже шестой час оперирует ему сломанную голень, никак не может остановиться, постоянно недоволен результатом. Доктора обуяла гордыня, хочет сделать красиво, лучше, чем было, хочет превзойти творца. Надо сказать, творец о красоте не позаботился, кривая нога сломана в двух местах. Вместо обычных полутора-двух часов операция затянулась. Больной под местной анестезией истомился лежать на операционном столе:
– Мужики. Ну вы скоро? Мне отлить надо.
Травматолог:
– Сейчас, сейчас, мы уже заканчиваем, зашиваемся.
Удар молотком по стамеске, хруст костей.
– Как-то странно вы зашиваетесь! Короче, если вы мне сейчас не дадите поссать, я сдохну!
Дневной анестезиолог:
– Слушай, ты имей совесть. Я из-за тебя тут ночевать не собираюсь, у меня рабочий день давно закончился. – Обращаясь к больному: – Потерпи, дорогой, извини, я не знал, что все так надолго затянется, мочевой катетер бы поставил.
В дверях операционной маячит дежурная смена:
– Вы скоро там? Нам операционная нужна. Экстренные поступают.
Травматолог:
– Скоро. Тут все непросто.
– Тебе дай любую операцию, и ты ее сделаешь сложной. У нас парень уже час как на каталке в коридоре лежит, аппендицит.
– Мужики, дайте поссать! Сдохну!
Операционная сестра посылает всех сразу:
– Как закончат, полчаса, не меньше. Мне еще тут стол накрыть, белье поменять.
Но все, что на этом свете имеет начало, когда-нибудь заканчивается. Завершилась и операция. Последний шов, гипсовая лангета. Счастливый мужичок с облегчением наполняет до краев утку. Уборка, закатывается новый больной. Двадцать пять лет, курсант академии наркоконтроля. Аппендицит. Парень заметно нервничает перед операцией. Двух часов ожидания в коридоре на холодной каталке почему-то не хватило, чтобы успокоиться.
– Не волнуйся, сейчас поспишь, все будет нормально.
На помощь приходит дежурная санитарка, Степановна, человек необычной доброты, редко понятной посторонним. Как всегда, находит слова утешения:
– Мил человек, а ты писать-то не хочешь?
– Да нет, не хочу.
– А то смотри, у нас тут все умирают.
Парня начинает трясти от страха, пульс подскакивает до 140. Приходится вмешаться:
– Степановна, да вы что говорите? Иногда ведь и выживают.
– Да что вы, доктор, такое говорите! Вон перед ним больной лежал. Как он умирал! Ах, как он умирал…
Парень собирается сорваться с операционного стола. Приходится схватить первое, что попалось под руку, а попался фентанил, и ввести сразу пару ампул. Клиент немного успокаивается и, почувствовав начало действия наркотика, как говорится – приход, облизывает губы, смакует.
– А что это было? Это наркотик?
– Да, наркотик. Это как раз то, с чем ты должен будешь бороться.
– А ничего…
Похоже, наркоконтроль потерял своего молодого перспективного сотрудника.
Три доктора-гинеколога копошатся над операционным столом. Все девчонки рослые, как на подбор, по 150 см. Анестезиологу скучно, смотрит на всех сверху, хотя все операторы стоят на табуреточках.
– Вас что, по росту принимают на работу? А то получается как в песенке: «На моем уютном столике танцуют рожицы смешные польки. Эти рожицы росточком с гномиков, но эти гномики – такие комики». Молчат, заняты, разговаривать некогда. На уютном столике пациентка, размером с лося. У докторов не хватает длины рук, чтоб добраться до ее внутренностей. Музыку даже им поставил, Пашу Кашина, чтоб веселее было, не помогло.
Хорошая, кстати, песенка. Часто привожу ее студентам в качестве примера кислородного голодания мозгов. В свое время заметил, первый признак горной болезни – люди начинают употреблять в разговоре уменьшительно-ласкательные суффиксы. Но с горной болезнью мы дело имеем редко, уменьшить содержание кислорода в воздухе ниже атмосферного трудно. Анестезиологу надо быть полным мудилой, чтоб перекрыть подачу свежего газа в контур наркозного аппарата и не обращать внимания на его вопли тревоги. Хотя многим такое удается. Зато с маразмом мы имеем дело часто. Примерно то же самое, кислородное голодание мозгов.
Приятно встретить человека, настроенного по отношению к тебе позитивно, несмотря на причиненные ему некоторые неудобства. Который до сих пор не сомневается в возможностях сельской медицины и ее справедливости.
Лет пять назад человека нашли в соседнем лесочке с разбитой рожей. Решив, что его кома связана с черепно-мозговой травмой, и чтоб проверить, нет ли внутри каких гематом, не долго думая, в пяти местах просверлили череп. Наложили, как это красиво называется, диагностические фрезевые отверстия. Операция не сложная, известна со времен каменного века, но с успехом широко применяется и в наше время. Компьютерных томографов в селе нет. Хотя во времена палеолита показания к ней были более развернутые, типа изгнания злых духов. Сама процедура очень мне напоминает игру в морской бой. Дырки в основном сверлятся наугад с тем же результатом: мимо, мимо, попал, убил. Гематом у мужичка не нашли, кома оказалась чисто алкогольной. Через пару дней настало пробуждение. Ощупав свой череп, голова болела, но не так, как обычно по утрам, мужичок произнес:
– Ну бля, крепко же я вчера дал…
Начали как-то оправдываться, мужик, извини, мы думали у тебя в голове гематома, вот и насверлили дырок. Больших неудобств они тебе не доставят, разве что будешь за ямки в черепе цепляться расческой. Но ты же не сикх, тебе расческу с собой носить не обязательно, да и вряд ли ты ею вообще пользуешься.
– Не, мужики, это я вчера в лесу на ветку напоролся. Надо ж так было нажраться.
С этим убеждением и был выписан. В последние годы встречаемся часто, и сколько ни пытаемся объяснить, что дырки в черепе насверлены нами, мужичок только укреплялся в своей мысли:
– Не, это я тогда в лесу на ветку упал, это она мне череп проткнула. Вам-то с какого хера мне дырки в башке сверлить?
И действительно, с какого?
Почти всю ночь неторопливая перебранка хирурга и анестезиолога в операционной.
– Слушай, ты не можешь работать быстрее? Минут через десять не жалуйся, что клиент начнет напрягаться. Релаксанта больше не получишь.
– Бля, ну ножницы, совсем не режут. Вроде недавно точил. Представляешь, на Удельном рынке заточить ножницы – четыреста рублей!
– А чего так дорого? Там один чучмек сидит в будке, я у него цепи для бензопилы затачиваю. Восемьдесят рублей. А ножницы почему так дорого?
– Так то же инструмент, импортный, работа кропотливая.
– А бензопила что, не инструмент? У меня тоже импортная, немецкая. Заточи бензопилу, она тебе все остальные инструменты заменит.
– А тебе самому бензопила зачем?
– Как зачем? Баню строил. И в поселке все знают: у меня есть бензопила. Уважают. Чего не так – распилю.
У всех свои проблемы. Пожилая женщина, сахарный диабет, гангрена стопы. Предстоит ампутация бедра. Слезы. Понятно, психологическая травма, операция калечащая, но другого выхода нет. Иначе смерть. В таких случаях стараешься быть поделикатнее с пациентом, успокоить не только препаратами, но и словами. Анестезиологу как-то даже неудобно даже задать обычный стандартный вопрос перед операцией, спросить рост, вес. На вид больная весит не менее ста двадцати. Спинальная анестезия уже подействовала, доктор ждет прихода хирургов, во время операции собирается ввести снотворное. Возраст, общий наркоз опасен. Бедняжка пытается приподняться на локтях, крестится, вдали за окном виден купол местной часовенки.
– Ой, ну и дура я, зачем согласилась, лучше бы я с ногой умерла!
Доктор испугавшись:
– Осторожней! Стол ведь узкий, не дай бог. Если свалитесь, мне же вас не поднять.
Степановна, санитарка, ходит вокруг стола. Примеряется:
– Ну и нога! Вот это нога! Как же я ее унесу? Тут надо пододеяльник брать.
Двое реаниматологов перебрасывают на операционный стол пожилого мужчину. Острая кровопотеря, шок, дед уже не с нами, где-то по пути на небеса. Торопятся, еще есть шанс вернуть человека на землю. Из прямой кишки льется чистая кровь, как оказалось, язвенный колит. Санитарка:
– Вы чего делаете! Я только полы вымыла, а вы опять! Совести у вас нет!
– Уйди, простыню бросишь на пол.
– Во народ! Нет, доктор, ну вы посмотрите на него, уже совсем обнаглели, уже срать сюда приезжают! Скажите ему, чтоб прекратил!
Ночь, скука. Беседуем с санитаркой оперблока о творчестве Набокова. Степановна человек разносторонний, готова поддержать беседу на любую тему, от биологии морских млекопитающих (регулярно посещает дельфинарий) до проблем адронного коллайдера. Человек одинокий, всасывает всю медийную информацию, охотно делится.
– Доктор, а вы не знаете, где музей Набокова?
– Не, Степановна, не знаю. Не был.
– А мне сказали, что вы знаете.
– Знаю, в Рождествено есть усадьба, а есть там музей или нет, не интересовался.
– А где это?
– За Сиверской, вернее, по Киевскому шоссе сразу за Вырой, далековато.
– Надо съездить.
– А вы так Набокова любите?
– Да, люблю.
– Много читали?
– Не, не читала. Хочу в музей сходить, а потом почитаю.
Пора учить узбекский язык. На операционном столе товарищ из Средней Азии. Пытаемся наладить вербальный контакт:
– По-русски говорим?
– Русский, да, говорим.
– Что болит?
– Болит… (Показывает на низ живота, в область аппендикса.)
Черт, живот весь в следах от чесотки.
– Какой… его сюда притащил?! Почему в приемном не обработали? Сам-то ты давно чешешься?
Молчит, похоже, не понимает.
– Где чешешься?
– Болит… – Показывает на низ живота.
– Ну там болит, а слово «чесаться» ты понимаешь? Вот так ты делаешь?
Вместе с хирургом изображаем процесс чесания. Хирург скачет вокруг стола, задрав футболку, скребет двумя руками свой волосатый животик, напоминая маленького Кинг-Конга.
– Так делаю…
Пока ждем из приемного специалиста по обработке чесоточных, коротаем время за беседой.
– Ты давно в России-то?
– Давно в России…
– Чего говорить не научился?
– Говорить научился.
Похоже, товарищ повторяет первые слова из сказанной тобой фразы.
– Сам чем занимаешься? Плитка кладешь?
– Занимаюсь… Плитка кладешь…
Слово «плитка», похоже, знакомо. Смотрит на меня со страхом: «Шайтан! Откуда знаешь?»
– Плохо плитка кладешь. У тебя кончики пальцев стерты, такое только у неопытных облицовщиков бывает. И еще у тех, кто только учится играть на арфе. Но думаю, что это вряд ли.
– А где успел побывать? На что посмотрел? Куда вас на экскурсии возят?
– Много успел побывать.
– И Эрмитаж, наверное, уже посетил, да? Даже завидую тем, кто в первый раз.
Беседу прерывает появление санитарки с флаконом бензилбензоата от чесотки. Жаль. Так и не узнаем о программе посещения культурной столицы.
Новогодняя ночь, хирургу плохо, хирург трезв. Пот со лба капает в рану. Руки уже работают, голова еще нет. На столе парализованный дедушка, 92 года, призреваемый сестрами милосердия в богадельне при местном соборе. Гигантская паховая грыжа, наследие еще советских времен. Ущемление в таком возрасте редкость, видно, дедок из последних сил потянулся к тумбочке за стаканом воды, пить. Когда – неизвестно, два, три, четыре дня назад? Дара речи дедушка после паралича лишен, пожаловаться не смог. Двоюродные сестры милосердия насторожились, когда началась кишечная непроходимость, заметив рвоту.
Операция долгая, скучно. Пытаюсь завязать разговор:
– Слушай, не пойму, а ты по какому автору делаешь пластику?
– Да тут получается что-то среднее между двумя способами, по Жирару – Спасокукоцкому и Кимбаровскому.
– Интересно, а где же у тебя канатик?
– Черт, не заметил! Вот же он, засохший, сверху остался.
– Так что получается, по Постемпскому? Не удержится, ткани-то говно. Сетку ведь сейчас не поставишь. Дед еще раз за стаканом потянется, и вся твоя работа псу под хвост.
– Не потянется уже… Ну а чего тут еще сделаешь?
– Отсеки его, этот канатик, один хрен передавится. Знаешь песню: «Как дружно рубились канаты…»?
– А яйцо? Его что, тоже? Одно оставить? Неаккуратненько…
– А яйцо-то ему зачем, кому показывать? Потом, если захочет – шарик ему в мошонку закатаешь, для эстетики. Хотя вряд ли.
– Ладно, я ему еще дупликатуру апоневроза сделаю, типа как по Мартынову. Удержит. А канатик, да пусть сверху болтается.
– Ты чего, хочешь все известные способы в одной операции объединить? Думаешь, дед скоро сразу со всеми авторами встретится, всем им от тебя привет передаст?
– А куда он денется…
– Не волнуйся, ты его еще выпишешь, ты его еще будешь в богадельню обратно устраивать. А то обрадовались там, понимаешь, спихнули деда.
Хорошо, что люди спят во время операции, не слышат профессиональных разговоров.
Разговорились со знакомым инспектором госнаркоконтроля. Анестезия местная, ему скучно лежать на операционном столе, мне нечем заняться. Хирургам работы часа на два-три. Товарищ нетрезвым упал с крыши гаража, перелом голени.
– А ты чего так бухаешь? Тебя с работы за пьянку не попросят?
– Да нет, у нас разрешают, ну так, в меру.
– Чего, прямо на работе?
– Ну а ты представь, в иной притон к нарикам трезвым не зайти. Или проблюешься, или крышняк съедет.
– Ну а я чего, по притонам не болтался? Девять лет отработал на «Скорой».
– А ты видел, как наркоман себе маникюрной пилочкой голень отпиливает? Мясо с ноги слезло, кость торчит. Так он ее перепиливает, мешает она ему.
– Маникюрной пилочкой не видел. Видел – ножовкой. Мужик подруге отпиливал отгнившие куски с крокодиловых ножек. Нормально им было, весело, по приколу.
– Ну вам-то проще, вы в медицинском учились, должны привыкнуть. А я сразу с педагогического института туда попал. А как они свое ширево варят, видел? Ширнулся, пока действует, часа три, надо сразу начинать варить, как раз будет готово. А «Белый китаец» помнишь? То была вообще песня.
Мне ли не помнить «Белого китайца»? Синтетический опиат, от которого дохли целыми семьями и коллективами. Были времена…
– Давай спи, хватит воспоминаний, после таких разговоров самому выпить захочется.
Под Новый год приказ – никаких праздников на работе, желающие – в ресторан. В больнице не сметь. Все отделения разбрелись отмечать в своем узком кругу. Заведующий хирургией после ночного дежурства принял 150, поплясал с сестрами оперблока и едва не заработал второй инфаркт. Черт, молодой мужик, успокаивает одно, он все-таки немного постарше меня, почти на неделю. Медсестры притащили в реанимацию в холодном поту. Предупреждают, если с ним что случится, вам придется его сегодня заменить. Так я же не хирург, как я его заменю? Дежурная смена трезвая, если что, пусть оперируют. Объяснили, что весь год он нам угрожал, обещал, что когда-нибудь он нас всех трахнет. Вот мы и решили, что сегодня мы заставим его свое обещание сдержать. Мы готовились. Так что если с ним что случится, придется вам…
Девушки были настроены решительно, пришлось лечить. К счастью, обошлось.
Урок анатомии малого таза. Взгляд изнутри. Оперируют хирург с гинекологом.
Хирург:
– А это что за хрень? Откуда это?
Гинеколог:
– Это влагалище. Вернее, то – что от него осталось.
– Да какое тут, на хер, влагалище?
– Просто у всех нас всегда между пузырем и прямой кишкой находится влагалище.
– Да ты не обобщай, не у всех!
– Просто ты его изнутри редко видишь, вот и не узнаешь.
– Выглядит, сказал бы, не эротично.
Внематочная беременность. Оперирующий гинеколог устраивает истерику:
– Нет, невозможно работать! Какой мудак ее оперировал в прошлом году? Вся анатомия нарушена, где тут что, найти невозможно!
Видя, что анестезиолога его истерика забавляет, срывается на визг:
– А вас что, это не касается? Больная напряжена, свет поправьте. Невозможно работать!
Приходится вступить в дискуссию.
– Простите, но если безмозглый сперматозоид папы-штукатура в темноте ловко распорядился, без проблем трубу нашел, то вам на свету сам бог велел. Кто из вас умней? Это только хорошему танцору ничего не мешает. Правда, мужика жаль. А за прошлый год вот у нее выписка, посмотрите, я без очков, кажется, это ваша подпись? Так что вы ошибаетесь, не козел ее оперировал, а коза.
Хирург матерится в перевязочной, зашивая бедро пьяной бабе:
– Да не ори ты, сука, артерия не задета, сейчас зашьем, и пойдешь на х… Это кто ж тебя порезал?
Женщина с гордостью:
– Родной муж! Моим любимым кухонным ножом.
– Мудила твой муж, козел.
– Да нет, он хороший, он дерется только когда выпьет. Мы с ним уже тридцать лет прожили. Сейчас он пьет две недели.
– Скотина пьяная. Наверняка не в бедро целился, а посередине. Попал бы, куда хотел, отдал бы тебя гинекологам, пусть бы они зашивали.
Дедушка три дня мучился с ущемившейся грыжей. Может опасался обратиться, и не без оснований – праздники. Трезвый врач в Новый год редкость, не пивший накануне – чудо. А может быть, просто был не в состоянии, лежал дома, на праздники забытый своей родней. Из последних сил потянулся за стаканом с водой, этого усилия хватило для ущемления грыжи.
– Доктор, вы сегодня не сильно выпили? Чисто символически?
Хотелось сказать правду, не пил ни сегодня, ни накануне. Не стал, все равно не поверит.
– Не волнуйтесь, мы на работе не пьем, разве так, чисто символически, за Новый год.
Хорошо, думаю, когда приведут хирурга, ты будешь уже спать. Не волнуйтесь, дышите глубже. На втором вдохе дедушка засыпает. Дедушке везет, хирург приходит самостоятельно, без поддержки.
В операционной скука. Гинекологи копаются в придатках, извлекая зародыша, застрявшего в трубе. Недовольны всем: спайки, больная напряжена, стол не наклонен, потеряли много времени, долго готовились к наркозу. Надоели.
– Слушайте, у женщины на вечер сегодня были другие планы. Смотрите, ресницы накрасила, губы. Зубы почистила. Наверняка планировала сегодняшний вечер провести не на операционном столе.
– Да откуда вы знаете? Тоже мне, знаток женщин. Всегда нужно хорошо выглядеть. Столько лет прожили и не разбираетесь. Я, например, всегда ресницы накрашу.
– Даже если будете ложиться на операцию?
– Да, даже перед операцией.
Обидеть хотят. Ладно, проглотим.
– Это правильно. Только я не видел, чтоб вы когда-то ресницы накрасили.
– Это почему?
– Так они же у вас накладные, приклеены. Думаете незаметно?
– Странно, никто раньше не замечал…
– А специалист сразу заметит. Кстати, как и контактные линзы. Может просто никто не говорил?
Не могу больше видеть наших гоблинов. Один краше другого. К примеру, разговор с одним из типичных пациентов. Возраст – чуть за тридцать. Имя – Иван. Призвание – грузчик птицефабрики. Не женат. Перелом голени, обстоятельства: по-пьянке упал с мотороллера.
Идиотская привычка разговаривать с больными во время операции. Анестезия местная. Скучно. Ему скучно лежать, мне стоять.
– Иван, расскажи мне, а как ты ногу сломал? Предупреждаю, Ваня, я знаю всё, просто хочу услышать твою версию.
– Я с мотоцикла упал.
– Пьян был сильно?
– Нет, трезвый был.
– Обманываешь, Иван, нехорошо.
– Да нет, только баночку пива выпил. Меня ящиком ударило.
– Каким ящиком?
– Я два ящика с окорочками на мотоцикле вез с работы.
– Спиздил, Ваня?
– Нет, не спиздил, просто взял на работе.
– Значит, спиздил. Ты вор, Иван.
– Я не вор, я не пиздил окорочка, мне свою собаку надо было покормить.
– Собакам вредно куриное мясо. Ты должен это знать, Ваня. Не любишь ты собак.
– Я люблю собак, я люблю лошадей, я хочу завести лошадь.
– Чем кормить будешь лошадь? Ворованными окорочками?
– Нет, комбикормом.
– С птицефабрики?
Ответа я уже не услышал. Все. Достаточно. Пишу в наркозной карте: в связи с анатомическими особенностями и т. д., и т. п. спинальная анестезия не удалась. Общий наркоз. Сон на три часа.
Сижу, думаю. В моем доме открыты две вакансии: дворника и сантехника. Завтра попрошу председателя ТСЖ пока никого не брать на постоянную работу. Еще немного подумаю и скорее всего соглашусь.
Говорят, на святки принято гадать. Сплошное суеверие. Первый рабочий день. Народ обсуждает, как сложится дежурство. Работать не хочется.
Первый поступивший с утра – мужчина. Хорошая примета, к удаче. Молодой – прекрасно, возможно – к деньгам. Кишечная непроходимость? Пока непонятно, посмотрим по ходу операции. А вот вскрывать перераздутую толстую кишку электроножом – примета плохая. Точно знаю, сталкивался, хоть в приметы и не верю. Успеваю только крикнуть хирургу: «Не делай этого!» и присесть. Не поверил… Редко такое бывает, но иногда кишечный газ горюч. Даже взрывоопасен. Слышу хлопок, крик: «Е… твою мать!» Вспышкой хирургу обжигает пальцы. Содержимое кишок разлетается в стороны. Запах жареного говна и горящей резины. А виноват кто? Я и виноват. И не потому, что не предупредил, а потому что вылез из-под стола единственный в белом халате.
Эх, нет в России веры… Одно утешает. Случай и так был неоперабельный, рак. До утра все равно не доживет.
Странный народ, недоволен. Капризничает народ.
– Это почему вы меня катите ногами вперед?
– В операционную всегда ногами вперед закатывают. Лучше головой вперед выкатить. Или у вас есть другие пожелания?
– Я хочу, чтобы меня мужчина оперировал.
– Еще?
– Музыку поставьте, хочу под музыку заснуть.
– Это можно, будет сейчас тебе музыка, будет. Будет Моцарт. Шопен…
Беседую с узбеком в операционной. Ну приехал ты в Россию, пожалуйста. Но зачем тебе пить водку? Все тут пьют? Ну не можете вы водку пить, так не пейте. Это же наш национальный напиток, а не ваш. Пейте свои. Какие там у вас любимые? Кумыс? Ослиная моча?
Пациентка на гинекологическом кресле. Доктор готовится к осмотру. Отвернувшись в сторону за зеркалами:
– Пожалуйста, оттяните губы, да-да, двумя руками.
Поворачиваясь к больной:
– Ты что, дура, свистеть сюда пришла? Рот закрой!
Утро в операционной. Товарищ еще на каталке, рядом история болезни. На обложке диагноз: «Отморожение среднего пальца правой кисти». Остальные пальцы целы? Целы. Тогда дел на пять минут. Аллергии нет? Хорошо.
А вообще-то странно, вроде уже весна, тепло. Пусть не тепло, но и не холодно. Как можно отморозить один палец? Тем более средний? Мизиниц еще бывает в мороз или сразу все. Куда он его засунул? Или просто так бог наказал его за частую демонстрацию известного жеста? А может быть, он на спор показал свой средний палец Деду Морозу, сжав в кулак остальные? Даже лень спрашивать, наверняка версия обмороженного не более превдоподобна, чем все прочие. Говорит, на рыбалке, а как?
Любитель ночных велосипедных прогулок (баня, пиво, поездка за добавкой) просыпается в шесть утра после операции.
– Доктор, все нормально?
– Нормально.
– Тогда с меня кабак. Как только выпишусь – сразу.
– Не беспокойся. С тобой в кабак ходить бесполезно, даже за твой счет. Ты пищу не прожевываешь, кусками глотаешь. Сам все съешь. Предупреждали ведь классики, наверняка читал. Пережевывая пищу, ты помогаешь не только обществу, но и хирургам.
– А чего было?
– А было то, что ты полный желудок набил креветками до плотности камня. И когда с велосипеда еб…ся, ты этим булыжником себе селезенку разнес в клочья. Говорят, ты просил ее тебе показать? Не покажу, выглядит не очень, я ее даже своей собаке предложить стесняюсь. Обычно беру.
– Да ну вас с вашими шутками…
– А я серьезно, не веришь, можешь убедиться, там полное ведро креветок в оперблоке стоит, можешь забрать, помыть… Полный желудок, до селезенки не добраться, я больше часа их из твоего желудка высасывал. Так что в кабак – это без меня.
Вывод: пьете – не закусывайте, закусили – сидите дома, пережевывайте.
Кабака, впрочем, мы так и не дождались, приглашения не получили.
Пора бросать работу. С возрастом соображаешь медленно, пусть и не так медленно, но уже не так быстро, как хочется. Порой просишь окружающих из тех, кому можно доверять: заметите, что косячу, забываю про элементарные вещи, – говорите. Сам еще никогда не замечал приближения собственного маразма. Пока из деликатности молчат, говорят, есть у нас и поглупее. Но сам чувствую – пора. Хорошо, когда в голове у тебя есть одна мысль, и ты ее не спеша думаешь. А как быть, если приходится одновременно думать о разных вещах? Записываться в шизофреники? Поздно.
Вечер, занимаюсь поиском решения проблемы: ДТП, ко всем прочим травмам ушиб легкого. Кровь течет из разорванного бронха, девчонка тонет в собственной крови. Старый надежный друг наркозный аппарат «Дрегер» пищит от бессилия, жалуется, не может накачать в легкие воздух. Отсасываешь кровь, одна-две минуты, и трахея наполняется снова. Было бы разорвано левое легкое, бог с ним, засунул трубку поглубже, в правый бронх, вентилируй одно правое. Спадется левое, ателектаз, – хрен с ним, это потом, сейчас другие проблемы, кровопотеря, давно нет никакого давления. Еще немного, и будешь объяснять, почему ты шестнадцатилетнюю мокрощелку оставил на столе. Да, дура, да, нечего кататься в чужой машине с такими же пьяными подростками. Но никто на это не посмотрит, а спросят, например, а почему не заинтубировал каждый бронх раздельно? А чем, хером своим? А не е…т! А где у вас двухпросветные трубки, где бронхоскоп в операционной? Не купили вам? А почему вы об этом не просили? Просили? А главврач говорит, заявок не поступало. И вперед, в дальний путь. И что делать? Устроить пневмоторакс справа, появится шанс, что остановится кровь? Никогда не накладывал, прошу хирурга, сможешь накачать воздуха в плевральную полость? Не, говорит, не умею, могу только пневмоторакс дренировать, а самому сделать – никогда. Попробовать заткнуть мочевым катетером, протолкнув его в правый бронх, и раздуть его там? Бред, как тогда присоединить коннектор к трубке? Хотя как-нибудь потом можно попробовать. Позвонить эндоскопистам? Вечер, пока кто-нибудь из них доберется из дома, пройдет полчаса, не меньше, будет поздно. Рядом висит рентгеновский снимок девчонки. Прикидываю расстояние до бифуркации, изгибаю проводник, с какой-то попытки трубка по нему, кажется, пролезает в левый бронх. Высасываешь из него кровь, одного легкого пока хватает. Остаются мелочи, центральная вена, зонд. Желудок полон смеси наспех проглоченной шавермы с кока-колой и какой-то спиртосодержащей жидкостью. Ну и смыть с халата кровь с блевотиной, черт, новый халат, первый раз надел.
А еще третья проблема: зрители. Вокруг стоят хирурги, все ждут твоей отмашки: начинайте! Их можно понять, полный живот крови, наверняка оторвана селезенка, черт знает что с печенью и в лучшем случае ушиб почки, вместе с мочой течет кровь, ну и хорошо. Хорошо, что что-то еще течет. И нельзя показать, что у тебя ситуация выходит из-под контроля. Попутно приходится развлекать публику своими наблюдениями:
– Вот смотрите, всего шестнадцать, на вид совсем зассыха, а как серьезно подошла к вопросу. Видите, побрила интимные места, ноги. Маникюр на пальцах такой, что датчик не пробивает. Кстати, ни у кого нет ацетона, хоть на одном пальце лак смыть? Так что, девчонки, если вас пригласят на автомобильную прогулку, вы смотрите, готовьтесь заранее.
Операционная сестра:
– А что, если я вас завтра попрошу меня до города подвезти, мне прямо сейчас побриться?
– Ну это смотря на что вы надеетесь. Да, и никогда не приглашайте девчонок покататься в конце цикла, мне уже не раз приходилось кресло от крови отмывать, я езжу быстро. Я всегда пятновыводитель с собой вожу на всякий случай.
Наконец все, потрошите, товарищи, пора. Теперь можно не спешить, заняться кровью, перелить, позвонить эндоскописту, пусть приедет. Сможет помочь – хорошо, нет, не судьба. Доктор недоволен, оторвали от ужина. К его приходу легкое частично спалось, кровотечение уже жизни не угрожает. Но доктор приехал не зря, нанес пользу, отмыв бронхи от сгустков крови. Теперь оба легких могут дышать относительно свободно, можно расслабиться, спросить хирургов, распоровших живот сверху донизу:
– А у меня все хорошо, а у вас?
И услышать ожидаемое:
– А у нас полный п…ц! Печенка, бля, расползается, не прошить. Прорезаются все нитки.
– Ничего, привыкайте к хорошему. Это вам не свинцовая печень наших граждан, которую так просто не проткнешь, это ребенок. Работайте, а я по-быстрому сбегаю на ингаляцию, покурю.
Смотрю, у дверей оперблока собрался народ. Родители ублюдка, сидевшего за рулем:
– А вы доктор? Вы знаете, наш мальчик так пострадал, у него сотрясение мозга, его положили в больницу. А как там девочка?
Думаю, что ответить. Сейчас наверняка будут предлагать помощь, спросят, не надо ли чего? У них живой интерес, чтобы девчонка выжила, их сынок уже совершеннолетний.
– Доктор, у нас к вам большая просьба, если она умрет, вы сыну не говорите, он так расстроится…
И тут в голове первая мысль, в верности которой не сомневаешься. И сразу находятся слова ее выразить:
– А не пошли бы вы на хуй со своим ублюдком.
– Что вы сказали?
– Я сказал: на хуй отсюда! Чтобы я вас тут не видел. Если она умрет, ему об этом сообщат.
Родители девочки обо всем узнали только ночью, приехали из города. Прошу оставить свои подписи в истории, это о том, что вы согласны на операцию, тут – что вы согласны на переливание крови. Зачем? Так положено, хотя кровь я ей все равно уже перелил. И операцию все равно уже сделали. Папу интересует только один вопрос: жить будет? Должна, но поправляться будет долго, возможно, придется удалить часть легкого. Маму интересуют детали:
– Вы что, хотите сказать, что у нее теперь на всю жизнь шрам на животе останется? Вы ей хоть косметический шов наложили?
– Что?!
Папаша не дает продолжить, выталкивает родительницу в коридор.
– Доктор, вы на нее не сердитесь, вы же понимаете… Мы зайдем завтра, большое спасибо скажем.
– Да не беспокойтесь, я не сержусь, а завтра не моя смена, и надеюсь, что меня тут уже не будет.
Развеселила ситуация. Старого деда, по виду явного отставника чином не ниже подполковника, на каталке заталкивают в лифт. На операцию. Лифтерша, немолодая узбечка, закрывая двери, о чем-то громко говорит по телефону со своим тюркоязычным собратом. Старый пидор не может не высказаться:
– Вот, смотрите! Когда я последний раз лежал в госпитале в Германии, там тоже была лифтерша. Немка! Так вот, она никогда не смела на работе разговаривать по телефону.
– Я даже, наверное, догадываюсь, почему…
– Правильно, доктор. Дисциплина!
Узбечка не выдерживает:
– Да? А ты когда в Германии последний раз по телефону говорил? Тюлпан, Тюлпан, я Рамашка, отвэть…
Очередной доктор-гинеколог в операционной делится планами:
– Все, увольняюсь.
Из вежливости деликатно интересуюсь:
– Ну и куда, если не секрет?
– Зовут в поликлинику метрополитена. Там им нужен гинеколог.
– Естественно, нужен. Решать старый спор сотрудниц?
– Какой?
– Ну как же, бабы спорили в метро…
Под утро неохота будить дежурную медсестру, пусть спит. Сам заполняю журнал поступлений:
– Фамилия?
– Фахрутдинов Равиль Ришатович.
– Татарин, что ли?
– Татарин.
– А хер ли ты нажрался в священный месяц рамадан?
– Знаю, грех это, большой грех. С друзьями после работы посидели. Хорошо так посидели.
– Где работаешь?
– В ТСЖ. Сантехник.
– Чего, цеховая солидарность сильнее заповедей пророка?
– Доктор, не могу, дайте попить.
– Сушняк? Не волнуйся, дам, как только стемнеет, сразу дам. Как только закончатся белые ночи – сразу. Недели через две.
Хорошее отношение к людям порой настораживает, открытое выражение симпатии пугает. Хирург разговаривает с коллегой по телефону:
– Слушай, ты долго еще на больничном будешь? Да нет, все нормально. Ты, это, не торопись выписываться. Держат пока? Ну и сиди дома. Да тут один твой больной поступил. Не помнишь такого? Нет? А он не знал, что ты на больничном. Пришел в палату. Молоток с собой принес. Первым делом гвоздик в стену вбил, твой портрет повесил. Не знаю, где взял. В рамочке, 20 на 30. Рядом полочку наладил, букетик цветов положил. Да не, серьезно, я в палату зашел и просто охуел, портрет твой висит на стене. Так что ты не торопись, смотри, будь с ним поаккуратней, а я к твоему приходу постараюсь его выписать.
С утра зачем-то звонит травматолог:
– Ты чего сегодня делаешь? А то зашел бы в гости, водочки бы выпили.
– Я вообще-то на работе.
– А жаль. Я тут шкаф в «Икее» купил, заодно бы собрали. Дома у меня и шуруповерта нет.
– Возьми на работе, у тебя инструмента полно.
– Да лень приезжать, все равно там одному не разобраться.
– Слушай, ты на работе поломанные из кусков собираешь, а новый шкаф не можешь? Или без анестезиолога уже шурупа не закрутить? Завтра зайду.
Два пациента в коридоре. Уролог объясняет одному из них:
– Да, ты должен после операции ежедневно промывать свою уретру раствором фурацилина. Как его сделать? Две таблетки на пол-литра воды. Промывать шприцем, через катетер, желательно трезвым, повторяю, желательно в трезвом состоянии.
Оба смеются. Понимают. Удивительно умные лица. Спрашиваю:
– Слушай, а почему желательно? Скажи, что обязательно трезвым, а то разорвет свою уретру к чертовой матери.
– Да вот даже не знаю, как быть. Скажу, что обязательно трезвым, то он, может, раз в году и промоет. А так действительно снова к нам попадет.
Смотрю на своих коллег, удивляюсь. Вроде как прослойка, люди с образованием, а разговор на уровне сезонных рабочих. Хирург:
– Уважаемые коллеги, я бы попросил об этом случае на стороне не распространяться, больной – человек известный, операция, можно сказать, интимная.
– Вам дай любую операцию, так вы ее сделаете интимно, через жопу.
Обсуждаем с хирургом вопрос, надо бы завтра сходить на день рождения к коллеге. Страшно, но идти надо, уважаемый человек.
– Слушай, – говорю, – давай, если что, сразу валить. У него не бывает, чтоб все прошло тихо. Ты помнишь, как лет пять назад у него на дне рождения одному из гостей профессор из Питера бутылкой по голове зае…л. Разбил. Потом пришлось на работу ехать, тыкву зашивать.
– Я-то хорошо помню. А вот ты-то забыл, что я и был тем самым гостем.
– Вот это не помню. Зато помню, был крик, паника, надо «Скорую» вызывать! А какой-то мудак с разбитой головой народ успокаивает: «Смотрите, ничего страшного, все хорошо, не волнуйтесь», – и сам себе бутылкой по голове херак! Вдребезги! И еще одну со стола тащит, с трудом оторвали.
В любом занятии главное – нацеленность на результат. А когда руками работают с душой, настойчиво, вкладывая умение и мастерство, результат поражает воображение.
Любимый жених воспитывал свою молодую невесту, лечил от блядства и алкоголизма. Бил лицо, кусал за ноги. Судя по цвету синяков от бордово-красного до желтоватого – работал дня три. Не помогло. Победить пороки удалось только пинком в живот. Еще не встречал кишок, полностью разорванных от удара. Хирург признается, за 25 лет работы один раз видел, но при подрыве на фугасе, и не так, чтобы почти до самого корня брыжейки. Век, как говорится, живи…
В районной больнице роды редкость, крайний случай, если уже совсем никак не доехать до роддома. А экстренное кесарево сечение вообще из ряда вон, соответственно опыта мало. Но бывает, приходится. Случай занес роженицу, стремительные роды, крупный плод, кровотечение. Будущая мать была сильно навеселе и сопротивлялась активно. Пока не завалили на стол и не пристегнули наручниками. Времени на подготовку нет, и как только существо извлечено из утробы, погасили мамашу от души, не заботясь, когда проснется. Радость первого кормления можно отложить, пусть протрезвеет. Про новорожденное чадо нельзя сказать, что оно очень крупное, крупное у него только одно, голова. Гидроцефал. К счастью, его быстренько забирает детская реанимационная бригада, а маман едет в реанимацию просыпаться.
Счастливый отец, как положено, мается под окнами. Вечер, охране строго указано, не пускать. Сказали, в реанимации, вход запрещен, но товарищ не понимает, товарищ пьян. И как можно не повидать любимую, подарившую наследника? Реанимация на втором этаже, неожиданно кто-то стучится в окно. К стеклу прижата расплющенная рожа, просунутая между прутьями решетки.
– Ты кто?
– А я, это, у меня тут жена!
– Ну и иди гуляй, спит твоя жена.
– А кто у меня родился, сын? У меня должен был сын родиться.
– Сын…
– А он на меня похож? – рожа крепче прижимается к стеклу.
– Вот теперь, пожалуй, похож. Только…
Как сообщить, что у ребенка гидроцефалия, что, если выживет, будет идиотом на радость родителям?
– Чего – только?
– Ну понимаете, у него гидроцефалия, голова очень большая.
– О! Это здорово! Будет умный, как я. А я умный, я – следователь.
– Да нет, вряд ли он будет умный.
– Ну как так он не будет умный? Я следователь, жена у меня следователь, и он будет умным.
– Слушай, умный, слез бы ты с березы, пока она под тобой не обломилась. Супругу твою, как только проснется, мы в роддом переправим. Туда езжай. Дорогу найдешь?
– А то!
Голова стремительно исчезает, предсказание насчет березы сбылось. Врачи открывают окно, всматриваются вниз, в темноту.
– Не разбился?
– Да вроде нет, под окнами земля мягкая. Если что, прохожие увидят, принесут.
К сожалению, многое начинаешь ценить слишком поздно, только потеряв. Будь то иная вещь, явление или живое существо. Только тогда понимаешь, насколько было необходимым для тебя то, что ты не сберег.
Возьмем простой пример – носки. Совершенно незначительный предмет, никто не обратит на них внимания, если, конечно, они у тебя из одной пары, не очень рваные и не хрустят при ходьбе. И естественно, не раздражают до слез обонятельные рецепторы окружающих. Но поскакав сегодняшней ночью пару часов на кафельном полу операционной в одних мокрых сандаликах, с каждой минутой начинаешь все больше осознавать их пользу и необходимость. Под конец понимаешь, что носки можно ставить в один ряд с такими достижениями цивилизации, как изобретение паровоза или летательного аппарата. А их значение для человечества гораздо выше, чем все открытия Ньютона, Резерфорда и академика Павлова вместе взятые. Хорошо еще, в больнице сравнительно тепло.
Торопишься, хлопаешь по щекам пациента:
– Николай Иванович! Просыпаемся! Поехали в палату, замерзнем.
Еще не пришедший в окончательный рассудок больной с удивлением смотрит на мои ноги:
– Доктор, а чего это вы без носков?
– Да так. Один страдалец взял и нассал мне на ноги. Может, хотел выше, но не хватило роста и силы струи.
– Это зачем он?
– Не знаю, просто так, неожиданно, взял и нассал. Пошутить, наверное, хотел, смеялся потом сильно, козел. Брюки-то я переодел, а вот запасных носков, как назло, не оказалось. На батарее сохнут. Поехали!
– Во урод! Да за такие дела надо сразу в дыню, а вы чего?
– Надо, только при свидетелях нельзя. Заехал один такой, из Воронежа или Липецка, не помню, теперь резонанс. Пишут, что сел.
– Так вы скажите, в какой он палате, мне как встать разрешат, я разберусь.
– Спасибо вам, конечно, добрый человек, только вставать вам нельзя не меньше недели, иначе снова тут, в операционной? встретимся. А страдалец у меня лежит в реанимации, к кровати прикручен. Поехали, может, носки уже высохли.
Подсчитал, что для полноценного общения с представителями среднеазиатских республик, кроме жителей Таджикистана, врачу достаточно запомнить пять слов на любом тюркском языке, лучше узбекском. Надо знать слова: «встать», «больно», «лежать», «молчать» и «нельзя». А если еще к ним добавить слова приветствия, например «Добро пожаловать» (кто бывал в Узбекистане, наверняка помнит вывеску над каждой чайханой: «Куш келибзис!»), «мудила» (можно по-русски), «пить», «можно» и «до свидания», тогда можно построить любую необходимую в разговоре фразу, и азиат будет на тебя смотреть с восторгом и уважением, обращаясь не иначе как «Брат!». К сожалению, редкие таджики понимают тюркские языки, но для общения с ними обычно слов и не требуется.
Труднее с жителями других бывших республик, напрочь забывшими русский язык в пылу национальной белой горячки. Вот, например, к немолодому армянину пришлось звать в оперблок переводчицу-санитарку.
– Амест, переведи, что он говорит?
– Он не говорит, доктор, он поет. Песню поет.
– А ты спроси, что с ним случилось?
– Говорит, мама умерла.
– А сколько времени он пьет?
– Не говорит, говорит, мама умерла. Говорит, с похорон пьет.
Тогда поставим вопрос по другому:
– Когда умерла мама?
– Не говорит, только повторяет, мама, мама. Плачет он, доктор.
– Ну не знаю, что делать, мне надо знать, сколько времени у него запой. Неделя или год. А может, его мама вообще при родах умерла? Может, не перенесла кесарево? Где его паспорт?
Паспорт российский, место рождения – Армянская ССР, город Ереван. Выдан пять лет назад. На фотографии мужественное гладко выбритое лицо, лишь отдаленно напоминающее нынешнюю небритую рожу. Временной интервал сужается, скорее всего пять лет назад мама была еще жива.
Смех не всегда полезен. На операционном столе веселый человек.
– Дед, ты чего-то тут развеселился. Хватит шутки шутить, тут шутить могу только я.
А дед разошелся не на шутку:
– А я такой сопливый после наркоза, в прошлый раз как харкнул хирургу в рожу! Ха! – и трясется от хохота.
– Хватит ржать! Короче, протез на верхней челюсти болтается, знаете?
– Так он уже пять лет болтается на одном зубе. Клык, ха-ха-ха…
– Предупреждаю, будет мешать – вытащу. Претензий не будет?
– Ой, будут претензии, еще какие претензии будут! Будут такие претензии, мало вам не покажется. Я думал зубами с пенсии заняться, а пенсия через месяц. – И снова ржать. – А разрез будет маленький? Я хочу на весь живот, во такой, – разводит руки, показывает.
Очередной приступ хохота.
– Это в следующий раз. Тут аппендицит, сантиметров десять.
Зря, думаю, ты смеешься, дед, не к добру. Аппендицит аппендицитом, но бывает всякое. Ладно, давай спать. Зубы пришлось вырвать сразу, остатки вставной челюсти опасно качались. Упаковал в конвертик, подписал: «Зубы гражданина такого-то». После этого всякое и началось. Не найти аппендикс, а такое бывает, особенно если он здоровый. Пока идут поиски, пока привлекаются старшие товарищи, часть кишки погибает. Метр кишечника улетает в тазик. В животе становится свободней, находится аппендикс, зато теряется культя отрезанной кишки. Очередные поиски. На шестом часу операции отказывают почки, наверное, они и болели, а не аппендикс. Разрез, как дед и просил, постепенно расширяется до грудины.
Просыпается дед на следующий день в реанимации, удивительно серьезный. Спрашивает, почему? Да так, говорю, операция затянулась, пришлось просыпаться долго, в реанимации. А надолго? Да нет, часов на восемь, бывает. Про вырванный зуб дед даже не вспоминает, да и не скоро он ему понадобится, а там и пенсия подоспеет, вставит.
Я люблю смотреть, как работают профессионалы. Не важно кто, будь то водопроводчик, пусть это плотник или сантехник. В плановой операционной анестезиологу делать нечего, медсестра со стажем в 40 лет с твоей работой справится лучше тебя. Но и по инструкции не отойти. И тут главное правило, с утра не смотреть в окно, иначе нечем будет заняться после обеда. Но зрелище за окном завораживает. К приезду высоких гостей решено возродить фонтан в больничном дворе, в середине заброшенной клумбы. Фонтанный мастер, он же больничный сантехник, и его приятель газовщик трудятся над водометами, добиваясь требуемой мощности и равномерной высоты струй. Наконец мастера довольны результатом. Водяные струи направлены точно в центр фонтана, а не на окружающие скамейки, и очень красиво смотрятся в зарослях цветущих одуванчиков. Наш маленький Версаль. Полюбовавшись на свою работу, друзья идут обедать в кафе. Их рабочий день закончен. Приходит узбек с газонокосилкой, скашивает траву.
Но тут срабатывает закон сообщающихся сосудов. Операция закончена, пора мыть инструмент, но на пятом этаже больницы, в оперблоке, пропадает вода. Мелочь, комиссия в оперблок подниматься не будет.
Однако находится на что посмотреть и после обеда. Вечером наблюдаю, как два хирурга на асфальте больничного дворика раскладывают фрагменты человека. Не послушались совета, зря.
Было так. В конце недели поступает очередной алкоголик. Кем он был избит, зачем, били конечностями или использовали предметы – никто, понятное дело, не разбирался. Это хлеб правоохранителей, пусть они. Разорванная селезенка выброшена в тазик, печень зашита, алкаш отправляется трезветь на отделение, так и не поняв, что с ним произошло. Все хорошо, но беда, в больнице никто не дает опохмелиться, и не потому, что жалко спирта, а потому, что алкоголь – яд. Но например, я – даю, чем не одну душу спас от белой горячки. Друзья, притащившие его в больницу и, вероятно, сами его и отоварившие, про своего больного не вспоминают. И естественно, на третий день к нему приходят голоса. Алкаш, сделав из простыни крылья, улетает в окно четвертого этажа. А так как санитарка отобрала у него швабру, на которой он и хотел улететь в окно, как Гарри Потер (Не смей! Казенное имущество!), летит недалеко и приземляется не совсем удачно, разбросав куски черепа и мозгов по асфальту. А поскольку из одежды на нем были лишь повязка и мочеприемник, на животе рвутся швы, и кишки вывалились наружу.
Прибегает хирург:
– Нужна срочно помощь!
Да нет, говорю, моя помощь уже не нужна. А что делать? А что, в первый раз? Вызывайте ментов и везите в морг. Ребята послушались совета, но почему-то изменили последовательность мероприятий. Собрав куски мозгов в пакет, засунув кишки обратно в живот, накинули на кожу пару швов, чтоб не вываливались обратно, и взяв ключ от морга в приемном отделении, потащили останки туда. В морг, где их с пятницы ждала отрезанная селезенка. Благо рядом. Вернувшись из морга, звонят в органы. Дежурный откликается с пониманием:
– Сейчас, мы приедем мигом. Только до нашего приезда ничего не трогайте, пусть так и лежит.
Б…! Срочно за трупом в морг, бегом обратно. Труп выкладывается на асфальте, вокруг раскладываются кишки, мозги. Пытаются восстановить затертую лужу крови в районе бывшей головы. Тут уже не удается сохранить чистоту халатов. Правоохранители, к счастью, не вдаются в детали. Прыгал сам, есть свидетели прыжка. Ну не уследили, кто знал. Сделав пару фотографий, полицейские отчаливают, предупредив:
– Ребята, труповозка на район одна, ждать будете долго. Если не сложно, вы как-нибудь сами.
Процесс повторяется, останки снова собираются в кучу и снова едут в морг.
И чего они теперь со мной не здороваются? Не пойму.
Следуя этическому кодексу, реализуем право пациента на выбор врача. Пожилой узбек интересуется:
– А мне больно будет? Вы мне заморозите?
– Посмотрим, покажите свою грыжу.
Достает из штанов два футбольных мяча. Размер внушает уважение.
– Нет, заморозить не будем. Очень большая грыжа, будет общий наркоз.
– А… Значит, больно будет. А зачем мне доктор сказал плавки купить? Я не умею плавать.
– Нет, больно не будет, вы будете спать. А плавки носить после операции, типа бандажа.
– А где я буду плавать?
– Не знаю, где вы будете плавать, дня три после операции вам вставать запретят. Еще вопросы?
– А можно меня мусульманин будет оперировать?
– Это не ко мне, это к завотделением. Если он даст указание – пожалуйста.
Но про себя думаю, напрасная, дед, просьба, есть у нас два хирурга-мусульманина, но им явно в детстве обрезали что-то не то. Оставят тебя, дед, без яиц. Но ничего не поделаешь, право гарантировано законом, просьбу придется удовлетворить.
Разве в армии не учат: отдавая приказ, в первую очередь думай о последствиях? Если учат, то наш новый хирург учился плохо. Уволившись в чине майора, устроился к нам. И как-то захотелось ему поздним вечером прописать клизму. Получить ее должен был некий Вася, прооперированный по поводу какой-то ерунды, но задержавшийся в реанимации по причине своей встречи с белой горячкой.
Спрашиваю хирурга:
– Ты хорошо подумал? Ты уверен? Почему не подождать до утра, в чем срочность?
– Уверен, – говорит, – ставьте. Иначе завтра докладная будет на столе у главного.
Ну что поделаешь, воля ваша. Вася долго сопротивлялся процедуре, но был жестоко связан и получил свою полную кружку Эсмарха.
– А теперь, – говорю, – если не хочешь повторения, если не хочешь еще на неделю у нас задержаться, терпи. Держи воду в жопе. Понял?
Вася понял. Звоню на хирургическое отделение:
– Слушай, ерунда вышла, извини. Вася так дернулся, что наконечник от клизмы отвалился. И что? Да ничего, он у него в кишку провалился. Что делать-то будем?
– Черт, сейчас приду.
Показываю, висит пустой клистир, наконечника нет. Надо искать. И начинаются ковыряния пальцем в Васином очке.
– Да нет вроде…
– Да там он, там, глубоко провалился. Ты поглубже посмотри.
И тут Васина жопа не выдерживает насилия и взрывается. И все, что в ней было, оказывается на халате и на роже хирурга… Редко кто из хирургов в наше время носит шапочки-колпаки, кроме как в операционной, а зря. В общем, весело. Вася матерится на весь свет, доктор на Васю:
– Да я тебе, козел, сейчас все очко разнесу!
Приходится прекращать:
– Да ладно, ты успокойся, нет там никакого наконечника. Это мы пошутили. Можешь у нас в душе помыться, там шампунь найдешь, мыло. А в следующий раз лучше думай, что делаешь. Напишешь докладную? Хочешь, чтобы вся больница завтра только о том и говорила, как тебя алкаш обосрал с ног до головы? Пиши. Тоже мне, напугал ежа…
Не знаю, но почему-то мне нравится работать первого января. Причина первая – есть повод не увлекаться проводами старого года и встречей нового. Во-вторых, с самого начала своего рабочего дня попадаешь в какое-то волшебное царство белой горячки.
На пороге больницы встречает санитарка из приемного отделения, ей поручен труд предупреждать входящих:
– Осторожно, не споткнитесь!
Это правильное поручение, на пороге лежит тело охранника. Страж умер, не оставив свой пост, лежит, ждет смену. Смена еще не доехала, задерживается.
– А чего так пованивает? Он что, обоссался уже?
– Знаете, доктор, он встает, достает, отливает и снова ложится, в лужу.
Зачем вставать? Зачем, в конце, концов, доставать? Осмысливать логику некогда, прямо у поворота к больнице ДТП, остатки двух легковушек, наверняка кто-то из водителей уже ждет в операционной. Все оказалось, несмотря на праздник, просто и буднично: спешил, под утро семья, пожелав добавки, посадила в машину своего самого трезвого члена. Встречная полоса, лобовое столкновение. В тазик летят селезенка, части печени, нейрохирург, дождавшись своей очереди, моется, собираясь долбить череп. Небольшая пауза обдумать, зачем у парня на предплечьях наколоты женские имена: Алена и Анфиса? Татуировки сделаны примерно в одно время, одинаковыми буквами. Загадка. Выдвигаются версии. Скорее, думаю, он так ласково, по именам, называет свои руки. Как в старославянском языке, десница – правая, шуйца – левая. И размышляет скорее всего примерно так: Сегодня я, пожалуй, буду с Аленой, а завтра проведу вечер с моей Фисочкой». Если что-то осталось от мозгов, когда проснется – спросим.
Кстати, зря Стивенсона считают детским писателем. Интересная история про доктора Джекила и мистера Хайда оказывается вовсе не вымыслом. Наблюдаем за развитием сюжета в надежде на его полное повторение. Главное, чтобы окончание истории полностью соответствовало описанному в повести.
Хирург, завотделением, требует отчета от дежурных врачей. Ежедневно вечером, ровно минута в минуту в девять часов, и в выходные с утра, в конце дежурства. Армейская привычка, надо быть в курсе, обозначить свою причастность к процессу. Правда, в остальное время телефон отключен, и позвонить, спросить совета, попросить помощи, приехать, помочь при сложной операции, как всегда это у нас было принято, еще не удавалось никому.
Дежурный хирург звонит вечером, зачитывает краткий отчет:
– Поступило, выписано, прооперировано. Какие указания?
– Указание одно. Завтра (в субботу) на моем столе должно лежать ваше заявление на увольнение! Иначе будете уволены по статье. Завтра лично приеду, проконтролирую. И еще с вас объяснительная на имя главного врача.
Естественный вопрос, а за какие грехи?
– А вы что, не помните? За то преступление, что вы совершили! Как вы посмели отправить домой ребенка с разлитым перитонитом! Теперь девочка умирает в детской городской больнице. Таким, как вы, у нас не место!
– Минуту, да, была девочка, приводили родители, причем приводили два дня подряд. Было подозрение на аппендицит, им предлагали лечь, я предлагал прооперировать, но они категорически отказались. Дважды писали расписку и уходили. Там все оформлено, расписка, отказ, даже подписи трех врачей, свидетелей, что, несмотря на все предупреждения и прочее, они категорически отказываются…
По телефону слышно, как заведующий заливается опереточным хохотом.
– Ха-ха-ха. Нет в истории никакой расписки, нету! Ха-ха! И ни одного анализа вы не взяли. Вы преступник! Да за такое вас уволить мало!
Интересный сюжет. Сходили в лабораторию, во всех журналах отмечено, были анализы. Берем историю, явные следы вырванных листов, чистые подклеены заново. Хирург в панике:
– Вот сука, вырвал, теперь же, блядь, ничего не докажешь, что была расписка.
Успокаиваю:
– Не паникуй, пошли видеозапись посмотрим, наверняка видно, как тетка сидела за столом, писала расписку. Перепишем. Мы еще этого гондона привлечем за подлог.
– Да ну их, говорит, что и главный требует увольнения, еще до начала разборок. А разборки будут, якобы уже написана жалоба. Сейчас напишу заявление и на х… Пусть завтра сам дежурит. У меня отпусков скопилось больше полугода, припомню немецкий и к чертям, давно в Германию зовут работать, уеду. Там хирурги нужны.
– Ладно, успокойся, завтра решим твою проблему, есть мысль.
Поздно вечером на телефон хирурга приходит эсэмэска с напоминанием: «Заявление мне на стол!!!»
– Опять-таки, – говорю, – не переживай. Такие эсэмэски получали почти все ваши. Это у него такая черная метка. Кстати, тоже по Стивенсону. Никто же не уволился.
Утро субботы, очередной звонок с отчетом. Напутствую:
– Будет пи…ть, расскажи-ка, как он вчера на плановой операции накосячил, я свидетель. Мужика надо срочно на стол брать, пусть сам приезжает и оперирует.
Возвратившись после звонка, хирург задает странный вопрос:
– А что такое сумеречное сознание?
– Ну форма такая помрачения сознания. Обычно у эпилептиков. А что?
– А амнезия при нем бывает?
– Не только бывает, а обязательно, человек потом вообще ничего не помнит. Ну ты объясни, в чем дело?
– Понимаешь, звоню, отчитываюсь. Жду, что скажет. А он мне: «Ну молодец, вы, наверное, устали? Столько тяжелых больных прооперировать за дежурство, я просто в восторге. Отдыхайте, а вы что, остаетесь еще на одни сутки? (Хирург по домашним обстоятельствам много лет дежурит два дня подряд, в пятницу и субботу, о чем в больнице знают все.) Ну держитесь, – говорит, – я всегда спокоен, когда вы дежурите. Из всех вы единственный, на кого я могу положиться, в ком уверен на все сто». Странно как-то все это, о вчерашнем ни слова. Что это такое, вещества?
– Да черт его знает. Попивать-то он попивает, но тогда логичнее предположить агрессию с утра, с перепоя, а вечером хорошее настроение. А у него наоборот, и это почти каждый день, это не первый случай. Если только он пьет «Агдам», от которого сначала похмелье, а все остальное потом. Но не похоже, он вроде коньяк пьет.
– Может, патологическое опьянение?
– Да не очень похоже, при патологическом опьянении обычно слов не говорят, обычно что-то делают нехорошее. И почему оно у него ежедневно ровно в девять?
Загадка.
Как в реальной жизни определяются показания к экстренной операции? Расскажем об извилистом пути диагностической мысли.
Вечер, звоню дежурному хирургу:
– Слушай, тут ваша тетка решила врезать, да, да, та самая, что ты к нам час назад перевел, якобы с кишечной непроходимостью. Про которую ты говорил, что она тебе не понравилась…
– А с чего вдруг? Не от непроходимости же?
– Нет, непроходимости у нее точно нет, это гарантия, полный памперс дерьма вывалила. А сейчас давление сорок, мокрая. Пять минут, и мы ее на ИВЛ переведем, и все, контакта с ней уже не будет. Спустись, посмотри напоследок, пока она не в коме.
Приходит хирург с недовольным видом.
– Черт, теперь она у вас на аппарате до утра доживет.
– А с хера она гемоглобин теряет? Уже семьдесят. Дерьмо-то у нее нормальное, без крови. Можешь сам убедиться, его много.
– И чего ты предлагаешь? На стол ее взять? Ты чего, совсем? Ну если хочешь на столе оставить, давай возьмем.
– Не хочу. Совсем не хочу. Только знать бы, от чего она помрет.
– Наверняка тромбоз мезентериальных сосудов. Ну и чего мы ее брать будем? Что так, что так. Ты ее на стол перетащишь?
Признаюсь, что нет, не перетащу, девушка весит на вид под сто пятьдесят.
– Может, хоть лапароцентез сделаешь? Будет там выпот или говно, один черт, придется брать.
– Какой лапароцентез? У тебя есть троакар в полметра? У меня нет. Слушай, может быть, вы ее быстро захороните, а я напишу: тяжесть состояния, время, хуе мое, не позволили… В общем, времени не хватило. Мы же ее стопудово на столе оставим.
– Оставим… А чего, в первый раз? Сегодня как раз день сурка уже наступил, а у нас с тобой традиция, второго февраля кого-нибудь на столе оставлять. Забыл? В случае чего напишу, что сняли живую, привезли в реанимацию, умерла тут. Ну не смогли…
– Не, лезть в такой живот, не зная, что там!
– А вдруг там разрыв селезенки? Ну бывает же спонтанный. На УЗИ вон пишут, селезенка гигантская. Я такую ерунду встречал. Раком нас с тобой поставят, если внутреннее кровотечение просрем.
– Резон есть… Давай так, курим, если за это время не помирает – берем. Влезть-то в такое брюхо полдела, главное – вылезти.
– Ну а чего тянуть? Давай как обычно: монетку бросим. У меня для таких случаев еврик припасен, вражеский, для объективности.
– Бросай. Решка? Ну и что это значит? Резать?
– Нет, я на орла ставил. Уговорил, пошли курить.
Минут десять интенсивного наблюдения. Жива, вроде даже стабильна.
– Я предлагаю ее на стол не перетаскивать. Давай прооперируем прямо на кровати. Разрежешь, посмотришь, зашьешь.
– Давай, нам все равно ее не перетащить.
Разрез… Всегда говорю: держитесь в нужный момент в стороне. Из живота, как из переполненной лоханки, выплескивается литра три крови. Откуда? Удивление выражается исключительно одним образом: охуеть! Терять уже нечего, хирург с ассистентом по пояс в крови, руки опускаются по локоть в глубины живота.
– Странно, селезенка маленькая, целая. Твое предположение, значит, не проканало. Печень… Вроде цела. Откуда?
На брюшной стенке находится какое-то небольшое образование с разорванной брюшиной, похожее на гемангиому. Только откуда ей взяться в шестьдесят лет? То, что принято за селезенку, оказывается сгустком крови размером с человеческую голову.
– Вот блядь! Если бы проебали полный живот крови, нас по головке бы не погладили. Теперь лечи, собственно, кроме кровопотери тут ничего нет.
– Ну если почки не сядут, говно вопрос, шок должна прежить. Мозги пострадать не должны, мозгов у нее и так не было. У нее двойка минус, как раз заведующая ОПК просила кровь на кого-то списать, у нее пакетов пять осталось, срок годности истекает. Выливать жалко, группа редкая. Зато прикинь, доброе дело сделали, Мишкины нервы поберегли. (Мишка – санитар морга.) Вот бы он удивился, когда вскрыл брюхо, а на него бы вся эта кровь выплеснулась.
К утру тетка просыпается, нормальное давление, приличный гемоглобин. Рассказываю на обходе, так и так, полный живот крови, шок. Заведующий, уважаемый, как-то вы проглядели. Вы вчера тетку смотрели, а у вас даже никаких мыслей не возникло, что что-то тут не так. А нам на всю ночь развлечение. В ответ зав. хирургией, обращается к начмеду:
– Гемангиом в таком возрате никто еще не встречал, не бывает. Фантазируют ребята. – И при этом вроде так намекает: а не пили ли ребята ночью? И обращается к начмеду: – Я бы обратил ваше внимание на сотрудников, были сигналы, я давно подозревал. А потом снятся им всякие глупости.
Хорошо, пусть так, значит, все нам приснилось, и ночь, проведенная в операционной, залитой кровью, и утренние матюги анестезистки, что как следует не стерли кровь с аппаратуры, и стопка пустых пакетов от перелитой крови.
С утра приходит хирург:
– Слушай, пошли в операционную, хочу тетку прооперировать. Что-то мне не нравится, как она блюет.
– Так она у вас уже почти месяц лежит на отделении, обследуется, томограммы всякие делает. Гастроскопий только пять штук. Все платные клиники уже обошла. Весь месяц и блюет. Это же заведующего больная, вам-то что? Я слышал, он ее выписать собирается. Живот у нее заболел?
– Да нет, не заболел, я случайно в ее палату зашел, чую, запах блевотины у нее стал какой-то не такой, с гнильцой…
С хирургом не поспоришь, опыт, но мозги работают лучше, чем у молодых. Пошли, достали камушек. Размером сантиметров шесть, но дело не в этом. Хирург, человек со стажем в пятьдесят лет признается, такого еще не видал. Булыжник, созрев в желчном пузыре, продавил стенку желудка, провалился внутрь и пошел в путь по кишкам. Естественно, застряв на выходе из них. Четыре часа операции. Достали из кишки камушек, из сплошного рубца сформировали некое подобие желудка, накинули петлю анастомоза. Поворчать надо, говорю хирургу:
– Найдете же вы всякого дерьма. Ну кто вас просил заходить в чужую палату? Надо было ей раньше поблевать вам под ноги, может быть, давно бы уже прооперировали.
К вечеру, проснувшись, тетка просит еды, естественно, проголодалась, больше не блюет. Есть рано, пока пей водичку, промывай свой новый желудок. Надо было вовремя убирать камень, а не ползать обследоваться по модным клиникам.
Упрямство – признак тупости. Ночью уговариваю хирурга – оставь кишку в покое, не трогай. От того, что ты по ней пальцем щелкаешь, она здоровей не станет. Нет, говорит, что-то тут не так. А вдруг там разрыв слизистой? Вдруг лопнет, что тогда? Тогда плохо, но тогда не парь мозги, тогда отрезай, время два часа, а еще дел полно. Лучше посмотри на клиента, это у него кишка сжалась наверняка от голода, совсем дистрофик. Уверяю, ничего интересного там не найдешь.
Не убедил, хирург таки вскрыл кишку и достал интересное – глиста.
Очередная таджикско-узбекская разборка, в итоге кишки пьяного узбека начинают жить самостоятельной жизнью, вырвавшись на свободу из тесноты брюшной полости через разрез брюшной стенки. Пока хирурги ковыряются в кишках, анестезиолога интересуют вопросы поважнее. Первый: что за нож? По виду раны, лезвие широкое, но тонкое и длинное и заточенное с обеих сторон. Причем конец ближе к закругленному, широко распоров одну из стенок желудка, снизу, не повредил противоположную, не дойдя до диафрагмы и соответственно до сердца чуть больше пары сантиметров. Видел такие ножи у производителей шавермы, срезать мясо с вертела. Может очень даже быть, что оттуда. Пытались нарезать шаверму. Интересно второе, с любопытством изучаем ход раневого канала. Вначале прямо, потом смещается вверх, разрезая поперек кишки, сальник. Вариантов два. Либо узбек с ножом в брюхе отжигал танец живота, либо бил человек теоретически подготовленный, направляя нож после удара кверху, вспарывая кишки и пытаясь достать до более важных органов груди. Но не хватило силенок, узбек жирный, и его спас туго набитый желудок, сработав как бронежилет.
Мой ординатор-туркмен, записывающий в блокнотик слова своего учителя, то есть мои, интересуется:
– Скажите, так он бил правильно?
– Если бил человек высокого роста и не смог ударить сразу снизу вверх, то теоретически правильно. Опыта не хватило.
– А, значит, еще два-три раза тренировка, и после него к нам уже привозить не будут? Это хорошо.
Но самое интересное, что удивило, – третье. Увидев распущенные наружу кишки, в приемном отделении перепугались так, что сразу закинули узбека в операционную. Не раздев, не взяв анализов, не сделав положенных элементарных вещей. Брить живот пришлось самим уже в операционной. Но, строго, в наспех оформленной истории болезни вложена квитанция об оплате. На это хватило выдержки, успели выполнить строгое указание администрации: нет полиса – брать плату за лечение. И успели взять с узбека деньги за три дня лечения в русском стационаре, отметив на истории статус пациента: платный. Наверное, с собой у него больше не было. Странное решение, оформили бы по другой статье, как бюджетного больного, больница бы получила больше, полностью за все лечение. Но вид живых денег манит. Спрашиваю, а где в таком случае оплата за наши услуги? За операцию, за наркоз? Ели хочет лечиться платно, то пусть лежит у нас, в реанимации, отпустим, только когда оплатит все.
Два хирурга тащат в операционную тело гостя с Украины. Тело пьяное, хотя и связано крепко, но пытается отбиваться, грызет веревки:
– Отпустите! Мне надо домой, мне надо собаку кормить.
– Ты бы раньше о собаке думал, прежде чем под машину бросаться. За добавкой он пошел, козел!
– А куда вы меня везете? Зачем?
– В операционную, мудила, лежи тихо, и так у тебя полный живот крови. Сейчас тебе селезенку отрежем, вот твою собаку ею и покормишь.
– Нет, вы не понимаете, у вас, наверное, нет собаки?
– Нету у меня собаки. Зачем мне собака? У моей тещи курицы.
– Не, курица не то, вот собака – это друг человека.
– А кто тебе сказал, что курица – враг человека? Еще какой друг, самый настоящий друг.
А ведь и не поспоришь, трудно не согласиться, разве курица не друг? Съедобный друг.
Первый ночной снегопад в области. «Скорая» притаскивает пострадавшего в ДТП узбека. Узбек плох, кровопотеря, шок. Переломаны ребра, разрыв легкого, печени. Голова порезана осколками стекла. Спрашиваешь, кто он? Пешеход, водитель, пассажир? Отвечают, водитель, лобовое столкновение. А что со встречной? Там труп, даже не понять, что была за машина.
Узбек обеспечивает занятием на всю ночь. Занятие бесплатное, страховой полис есть, но страховая пошлет подальше, не оплатит, можно и не пытаться. За сутки оплатит областной бюджет, дальше – за счет больницы. Если выживет, то зависнет надолго. Спрашивается, ты зачем приехал из своей солнечной республики? Зачем едешь в снегопад по ночной дороге? Чтобы убить встречного водителя? А может, у него семья, дети? Напарник успокаивает, может, он и не виноват? Может, на встречку вылетел другой, погибший? Да как же он не виноват? Он уже виноват, он виноват уже тем, что оказался сегодня не в песке своего Каракума, на корабле пустыне, а на нашей скользкой дороге за рулем своей раздолбанной «девятки», да еще и пьяный в хламину. Звали его сюда? Приглашали?
Завтра узнаем имя второго участника ДТП. А пока хирургам приходится зашивать печень, заталкивать дренажи в плевральную полость, я развлекаюсь художественной штопкой рожи. Кровь стекает на мою наркозную аппаратуру, мешает работать. Тут уж не до красоты, как получится. Получилось плохо, но это тоже хорошо, зато сможет позировать художникам-авангардистам. Только к утру более-менее удалось привести узбека в порядок, теперь пусть развлекается новая смена.
Утро, иду с отчетом к начмеду, заодно хочу поинтересоваться, кто погиб во встречной машине. И странно, погибший какой-то Жосталбек Джани… в общем, какой-то бекович, гражданин Узбекистана. Встретились земляки.
Интересный вопрос: какая сволочь выдала права юной автомобилистке в 83 года? Первая самостоятельная поездка на дачу по шоссе «Скандинавия». Радует одно, никого, кроме себя, не покалечила.
Вечер, сижу в ординаторской. Вбегает испуганная медсестра:
– Доктор, там бабка, она, она…
– Успокойся, что она?
– Ну как вам объяснить, не могу, она…
– Говори, как есть.
– Ладно, короче, доктор, она пиздой срет!
Речь идет о бабушке, лет 90, давно лишенной коры. Первая теория, объясняющая феномен, требует уточнения:
– А она привязана?
– Да нет, она тихо лежала. А что?
– Может быть, она сама туда натолкала? Скучно старушке, развлекается.
– Да нет, что вы, я сама так подумала, но оттуда прет и прет, целыми кусками, столько не натолкаешь. Пойдемте, посмотрите, я еще такого не видела.
Вставать, идти лень.
– Слушай, не охота, я и на то, и на другое достаточно насмотрелся, бывает. Наверняка свищ у бабки, рак, скорее всего. Или, думаешь, как в известном припеве к частушкам: опа-опа, срослись… Завтра гинеколога позовем, пусть покопается, это его хлеб. Не хлеб, конечно, но все равно его работа. Хотя нет, давай позовем, несправедливо это, почему все лучшее достается нам? Поделимся.
Призванный гинеколог ясности в ситуацию не внес, засунув пальцы в бабушкины пути, начинает ворчать:
– Да вроде все тут нормально, не вижу я никакого свища. Я уж не знаю, как говно туда попало. Может, сама натолкала?
– Ты оставь свои стереотипы, ты уже третий, кто об этом сказал. Никто ей ничего туда не заталкивал, ищи.
При очередной попытке осмотра бабка выпускает через влагалище накопившийся в кишках газ. Доктор, отряхивая халат:
– Да вы, блядь, что, специально все это подстроили? Шутки у вас, вашу мать, завтра все начмеду расскажу!
– Если бы знали, как такое подстроить, тогда бы могли.
– Ну не знаю, не вижу я свища. А знаете что? Давайте-ка хирурга позовем, пусть он посмотрит.
Ну пусть посмотрит, когда все в одном дерьме, не так обидно.
Начмед:
– А что у вас за конфликт был ночью с хирургом? Жалуются на вас.
– Да ну его. Ему говоришь по-хорошему, как человеку: «Не надо брать сейчас бабку на операцию, не выдержит старушка». Совсем не потому, что час ночи. Подготовить надо, подлить. Бабка вся высохшая, недели две не ела. Если хотите, давайте я этим займусь, сам предлагаю, привозите в реанимацию. А с утра спокойно ей ногу отрежем. Так нет, надо, извините, лезть в одно место, говорит: я тебе бабку спущу, а ты напишешь, что она на столе помрет. Мое, говорю, дело, что написать в истории, не волнуйся, я смогу объяснить задержку с операцией. И часов 5–6 тут ничего не решают, бабка с этой гангреной уже три недели дома валяется. А хирург заявляет, нет, это моя история, это моя больная, я за нее отвечаю, считаю, ее срочно надо брать в операционную, а ты напишешь, что ты отказываешься, что она умрет от наркоза. Ну тут я и не выдержал: «Больная будет у меня в реанимации, и что написать в истории и что как обосновать – мое дело. Что захочу, то и напишу. Вот захочу написать слово «жопа» и напишу. И не волнуйся, обосную, зачем я это написал».
– Ну а бабка-то где?
– Мы бабку полечили, она заговорила. Послала нас, извините, на хер, показала средний палец и сказала, что от операции отказывается. Сами, говорит, себя оперируйте, и добавила обидное. Мы ее обратно на отделение отправили, пусть там лежит со своей гангреной, воняет.
– А что там за история с водянкой яичка? Почему не осмотрели больного перед операцией?
– Зачем? И тут нажаловался… Я не понимаю, зачем его вообще в заявку включили. У мужика была травма, разрыв спинного мозга. От груди он вообще ничего не чувствует, какой наркоз?
– А как же его тогда водянка беспокоит?
– Он говорит, когда переворачивается с боку на бок, яйца перекладывает, чтоб не отлежать. Вот и заметил, что одно отечное, обратился.
Как-то наткнулся в интернете на бложек, вроде коллега пишет. Не понял только кто – хирург, анестезиолог? Это не важно, главное круто. Слегка беллетризованный вариант операционного журнала. Кратко – клинический случай и подвиг. Далее сплошной героизм. Народ читает, народу нравится, десятки комментариев, правда, много удаленных. Нет, не зависть, просто думаю, а почитаю-ка я свой журнал экстренных операций, тоже интересно, почти за каждой строчкой – судьба… Заодно проверю, соответствует ли электронный журнал бумажному, квартальный отчет не за горами. Не успел за день, зачитался третьей графой, ФИО. Скопировал на память список больных за последние два месяца, будем анализировать. Там, где пропуски, там удалены славянские фамилии, их не много.
Холдаров Хамидулло Хабибулло оглы
Матмуратов Инболджон Эрмаматович
Павилайнен Ээро Армасович
Махкамов Салим Ахмаджонович
_
_
Сайдилаев Туйчи Нурмахамедович
Мамирахимов Шавкатбек
Шарафиддинова Шарафат Зайналобидиновна
Хамедулаев Акмал Акрамджанович
Нургалиева Аделина Зуфаровна
Шукуров Мирсалол Хосил оглы
_
_
Буранова Ирода Исомитдим кызы
Алимжонов Артур Сайджонович
Насыров Марат Раисович
Абдурасулов Жамшид Абдугоппор оглы
Мосолиев Холбой Богирович
Михай Анвар Конфетович
Джуракулов Хасан Салимович
_
_
Бабиев Мирзохужа
Курбаназаров Жаногид Холмурадович
_
Бабахонов Боташ Рамилович
Рамазанов Вахат Вахидович
Мирзамахмазова Мубарак Жамолидин кызы
Хаитбаев Бахадир Базарбаевич
Матирзаев Расулбек Рузматович
_
Пирниязов Азамат Календерович
Да, кстати, это обычная районная больница в средней полосе России. А еще спрашивают, с чего это вдруг знаю несколько слов по-узбекски? Кроме всем известного «Куш келибзис», добро пожаловать.
Так начинаешь верить в судьбу. Стоило мусульманину приезжать из среднеазиатской республики, не просто в Россию, а в район, где среди верующих преобладают лютеране, чтобы по пьянке попасть под колеса к православному священнику? Тоже, по слухам, не вполне трезвому.
Пациент вступает в доверительную беседу с анестезиологом. Внешность врача располагает к откровенности.
– Слышь, брат, я это, я своему козлу не сказал, а тебе скажу. Я иногда ширяюсь. Ты имей в виду, ты мне того, дозу побольше вкати, а то меня не возьмет.
Под словом «козел» подразумевается лечащий врач-травматолог. Несмотря на категоричность заявления, с ним отчасти можно согласиться.
– А то я бы сам не догадался, что ты ширяешься. Полная коллекция гепатитов. СПИДа-то хоть еще нет?
– Не, СПИДа нет. А ты чего мне будешь делать?
– Маркаин.
– А это что?
– А это почти как кокаин, только посильней. Только вводить его нужно прямо в мозг. В вену не канает. Кокаин-то пробовал?
– А то! Круто! Давай, я люблю новое.
– Ну поворачивайся на бок, один укол в поясницу.
Товарищ послушно поворачивается, получает дозу анестетика в спиномозговой канал. Остается подождать начала действия. Любитель нового ждет «прихода», настраиваясь на приятные ощущения, напевает песенки. Сплошной позитив.
– Скажи, ногам тепло стало?
– Тепло, доктор, тепло. Классно… Доктор, а чего я ногами пошевелить не могу?
– Ничего, это нормально.
– Доктор! Что это за «приход»? У меня отнялись ноги!
– Не волнуйся, это бывает.
Санитарка присоединяется к разговору:
– Мил человек, а ты ж наркоман? А теперь приказ, не слышал? Всем наркоманам укол делать в спину, чтоб ноги отнимались. Теперь ты за наркотиком не побежишь, все, отбегался…
– Доктор, помогите! Я серьезно ног не чувствую, отпустите меня, я не хочу!
– Ладно, лежи. Так и быть, получи ампулу сибазона. Спи.
Стойкость гражданина к воздействию психотропных средств оказалась преувеличенной. От одной ампулы, после перенесенного стресса, два часа крепкого сна.
Совсем забыл, есть ведь в нашей больнице хирургическое отделение. Хирурги обленились, не оперируют, только в экстренных случаях. И правильно, зачем? Никто операции не оплачивает, стимула нет. Что лечить холецистит но-шпой, что оперировать, цена одна. Затраты разные. И вдруг подают заявку на плановые операции, на завтра, сразу пять. Надо вечером сходить, посмотреть. Заодно вспомнить, совсем забыл, как это делается.
Палата не из элитных, но и не гоблинская, так, для среднего класса, местами горят лампочки. Селяне уважают, расселись на кроватях, ждут осмотра. Мужичок средних лет, грыжа.
– Ну, давайте сразу определимся, надолго операция или нет. Грыжа большая?
– Ну!
Вываливает наружу мошонку размером с авоську.
– Черт, это надолго. И как вы такие отращиваете? Вы что, к врачу идете, только когда яйца уже почесать не можете? Когда уже не достать?
В палате одобрительный гул, доктор шутит.
– Так не болит, чего идти? Подвяжу полотенцем, хожу, нормально.
На соседней койке мужичок интеллигентного вида интересуется:
– Да это что! Вы у нашего уездного главы яйца видели?
Вопрос как-то даже ставит в тупик, и самого-то волостного главу не встречал, а если встречал, так не помню.
– А чего, он их всем показывает?
– Да не, он, короче, когда садился, у него два шара таких свисали со стула. Во! С арбузы! Вы ж его потом оперировали.
– Не помню. Может быть. Ладно, тут работы часа на три, наркоз будет общий, будем спать. Чего во рту делается, зубы не качаются?
– Нет.
– Чего нет?
– Зубов.
– Это хорошо. Короче, с утра не есть, не пить, все понял? Тогда распишись, что на наркоз согласен. Вот тут, где галочка.
Странно, вроде бы уже много лет, а до сих пор пугает вопрос, услышанный от незнакомой женщины:
– Здравствуйте, а вы меня не помните?
И в очередной раз как-то становится тревожно – когда, где? Почему должен помнить? Так и сегодня утром на улице подходит незнакомая женщина, за руку держит девочку лет семи. Симпатичная…
– Здравствуйте! Я так рада вас видеть! Вы меня забыли?
Видимо, заметила какой-то испуг на лице:
– Да вы не волнуйтесь, я Наташа. Помните, я пять лет назад к вам с девятого этажа прилетела? Вы тогда меня с Игорем Анатольевичем по частям собирали.
Отлегло, вспомнил:
– Конечно, помню! Как тут забыть, это как раз в мой день рождения было, только собрались вечером посидеть после работы, отметить, и такой подарочек мне прилетел, спасибо.
– А я так рада, что выжила.
– Так и я рад, молодец. Вот тогда не думал, что выживете, честно не думал.
Случай был действительно редкий. Законченная наркоманка, перейдя уже на «крокодил», решила выпрыгнуть в окошко с девятого этажа. Помнится, из всех длинных трубчатых костей целым осталось только одно плечо и, кажется, одна из костей предплечья. Разорваны легкое, печень, селезенка. Рассыпались тазовые кости. Шансов практически не было и у здорового, а тут еще в придачу ВИЧ, полный набор гепатитов. Но каким-то чудом выкарабкалась. И что удивительней всего, слезла с «крокодила», переломалась, пролежав под наркозом две недели. Когда вышла из шока, пытались ее перевести в солидную клинику, случай явно не нашего уровня, уровня сельской районной больницы. Но куда? Кому нужна наркоманка со СПИДом? Пришлось самим.
– А когда соберетесь железо удалять? Сколько там пластин у вас еще осталось?
– Соберусь, обязательно приду, а куда мне еще идти? Просто сейчас некогда, дочка в школу пошла.
– Ну, тогда не прощаюсь, до встречи. Если что, звоните, правда буду рад.
Ненавижу вид из окна оперблока, а особенно на рассвете, когда перед этим любуешься на него весь вечер и всю ночь. Красивый вид сверху, с пятого этажа, особенно на закате: озеро, лес. Когда наблюдаешь, как за лесом садится солнце, а через несколько часов появляется с другой стороны холма. Красиво и зимой, и летом, и в солнечный день, и в грозу. Глаза бы мои его не видели.
Пару лет назад в очередной раз смотрю на природу, наблюдаю, как с горки скатывается автомобиль марки «Запорожец», мыльница, проезжает по льду метров 200 и останавливается. Стоит, из авто никто не выходит. Становится интересно, в чем дело? Час, два, вокруг никакого движения. Тревожно, не иначе, кто-то потерял рассудок и съехал с дороги, а теперь сидит внутри без всякой надежды на помощь. Жив ли? Надо сходить, посмотреть. Находится пара добровольцев прогуляться, спуститься вниз к озеру.
Все оказывается просто. У «Запорожца» вырезан кусок днища, человек спокойно сидит, просверлил во льду лунку, ловит окушков. Удобно, черт возьми, тепло, автономная печка. Спасателей, естественно, посылает по известному адресу, распугаете рыбу.
Начмед интересуется:
– Где вчерашний больной с травмой черепа? Почему он у вас убежал из приемника?
– Он, извините, мудила. Услышал, как хирург говорит мне по телефону:
– Слушай, посмотри одного кадра в приемном. Может быть, его оперировать придется.
– Срочно? – спрашиваю.
– Да нет, сейчас его на рентген отвезут, минут через двадцать подойди.
Спускаюсь, в приемном тишина, ни больного, ни хирурга. Одна медсестра за столом.
– А где все? Мне что, делать нечего, к вам бегать? Где больной?
– Убежал. Васильич сказал санитарке: «Давайте, снимите ему голову и на отделение», и все, тот услышал, вскочил и за дверь. Наверное, не так понял…
Приказы для того и нужны, чтобы их нарушать. Накануне перед праздником строгое указание: на работе никаких корпоративов. Замеченные в употреблении будут наказаны. Утро, захожу в кабинет к эндоскописту. Доктор задумчиво слушает свой личный плейлист, говорит, помогает при проведении процедур.
– Пошли, – говорю, – в честь праздника по соточке накатим.
– Не, не могу, мы вчера посидели. Голова болит. А вы чего не пришли? Наши функциональные женщины с диагностики вас так вчера звали. Салатиками соблазняли, вкусными. Как вы смогли устоять, не понимаю.
– Ну, с каждым годом устоять все легче. Пошли, заодно здоровье поправишь.
– Ты послушай, хорошая песенка, подходящая, старый добрый Лаэртский. Все как сегодня. Ладно, пошли, только у вас там хирурга Васи нет?
– Нету Васи. Вася у себя спит. А зачем он тебе?
– Я его с утра убить обещал и убью. Прислал мне сегодня бабку на колоноскопию. Я его спрашиваю, зачем? А он мне говорит, понимаешь, я ее выписать никак не могу. Думает, после меня она сама попросится домой. Скорее я после нее уволюсь. Ты посмотри на стены, кто теперь это будет отмывать? Вот и слушаю песенку, летит из жопы говно…
Смотрю, как старый наркозный аппарат ритмично надувает резиновый мешочек, искусственные, так сказать, легкие. Новый, купленный по программе модернизации, накрылся, не проработав года, дерьмо оно и есть дерьмо, пусть и стоит миллион. Не рассчитан он на суровую российскую реальность, влажность воздуха в системе ему не нравится, капризничает. Отказывает в самый неподходящий момент. Сколько раз приходилось вместо него дышать вручную, сжимая в руке дыхательный мешок. А я уже не молод, мне эти упражнения ни к чему. Это молодежи полезно, руки тренировать, чтобы не отвыкали. К тому же стресс, для врача, естественно. Достал из кладовки старую надежную пыхтелку фирмы «Дрегер», готовую к списанию. Пусть поработает часок, проверим, готов ли он к работе, можно ли доверить ему надувать настоящие легкие. Мешок жестий, аппарат орет: высокое давление на вдохе! Думает – разжалобит, обращу внимание. Хрен тебе, качай, сдохнешь – спишем окончательно.
Почему-то вспомнился случай, пример, как надо отвечать на поставленный вопрос. Четко, кратко, без лишних деталей. Второй курс института, субботник. Уборка листьев в парке. А после субботника что? Понятное дело что, водочка. И уверенность, что сегодня больше никаких занятий. Когда все разбрелись по кустам и вволю попили, декан неожиданно погнал всех в институт: ничего не знаю, после часа дня занятия никто не отменял. И моя группа попадает на физиологию, писать контрольную. Двойки получили все, но не в этом суть, интересные были ответы. Вопрос в контрольной работе: «Значение эластической тяги легких». Ответ: «Значение эластической тяги легких очень велико». Точка. А ведь не поспоришь, все верно. Но парнишка получает свои два балла. Жаль, сейчас он в сумасшедшем доме. Навсегда.
Безнадежной бабушке надо ампутировать руку. Заведующий хирургией думает, кого из хирургов послать на операцию, кто еще не отрезал рук. У бабушки нет шансов выкарабраться, пусть молодежь учится. Предлагаю поискать анестезиолога, который еще самостоятельно не проводил наркозов. И таким образом свести шансы к нулю.
Жара, у народа плавится мозг. Знакомый пациент с очередным, третьим по счету ножевым ранением в живот. Говорит, что случайно, вечером вышел на улицу подышать воздухом. Навстречу человек, и знать его не знаю, а он ни с того ни с сего меня ножом в живот… Надоел ты мне со своими рассказами. Когда же тебя зарежут окончательно? Спрашиваю, а в прошлом году тебя с распоротым брюхом привозили тоже случайно? Нет, говорит, я тогда человека спасал!
Дежурных хирургов не хватает, помочь зашить живот просят дежурного гинеколога. Мог бы и я, но у меня и своих забот хватает. Ничего, пусть спит до утра. Утром огорчу. Скажу, все, парень, тебя зашивал гинеколог, и теперь тебя смело можно назвать одним словом: пизда, то есть именно тем, кем ты теперь стал. Заслужил на все сто.
Войти с помощью соц. сетей: