Глава 6
До полуночи не спал, всё обдумывал, перебирал – нужно мне или не нужно завтра куда-то мчаться. В конце концов так решил – пусть всё идёт, как идёт, своим, то есть, путём. Зачем пытаться объять необъятное, если оно по всем известным мне законам ну никак не может быть объято? Сколько можно лбом об стену биться? И ладно бы лоб чужой был, а то ведь свой.
Вот как только принял это решение, так сразу и уснул. И прекрасно проспал до утра. А ехать в Ливадию так и так не понадобилось… Прав я оказался в своих ночных выводах…
Команда на вылет у нас уже имелась, поэтому поднялись рано утром, затягивать не стали. Народ после всего того, что положено проделать после подъёма, включая и завтрак, отправился готовить самолёт к вылету, а я задержался в ангаре, переоделся в комбинезон и постарался как можно более аккуратно уложить мундир. В самолёте на плечики повешу, чтобы не помялся.
Ну, вроде бы всё. Подхватил вещи, развернулся и пошёл на выход. Именно в этот момент и услышал быстро нарастающий рокот автомобильных моторов. Не успел дойти до выхода, как рокот оборвался, захлопали двери, и сразу же умолкла предстартовая суета за брезентовыми стенами ангара. И так-то снаружи было практически тихо, а тут и вовсе слышно стало, как жаворонок в небе над ангаром кувыркается, песенки свои чирикает.
Я сразу же тормознул, насторожился, аккуратно положил форму на подвернувшийся деревянный ящик, потянулся рукой к кобуре. Отстегнул клапан, но доставать револьвер не стал. Судя по продолжающейся тишине и отсутствию реакции моих подчинённых снаружи, это точно кто-то из начальства пожаловал. Или из полиции. Может, те самые котелки? И что мне делать?
Ладно, что стоять-то? Направился к выходу, и в этот момент брезентовый полог сдвинулся. Ворвавшийся в ангар солнечный свет ударил по глазам, заставляя сильно прищуриться. И тут же в проходе появился чей-то тёмный силуэт.
– Доброе утро, Сергей Викторович. Смотрю, вы уже к вылету готовитесь? И во сколько взлетаем?
Вот кого-кого, а Джунковского совершенно не готов был услышать.
– Доброе утро, Владимир Фёдорович, – подхватил предложенный неофициальный тон обращения и общения. Он у нас с ним и так почти всегда такой, но снаружи-то подчинённые и мои, и уж точно его находятся. Но начальству виднее. Развернулся, якобы за оставленными вещами, а сам быстренько клапан кобуры застёгиваю. А то ведь заметит, потом вопросов не оберёшься, – Сейчас свои вещи загружу и будем запускать моторы. Пять часов лёту и Константинополь.
– Какой Константинополь? – удивление в голосе генерала было настолько явным, что я даже растерялся.
– Как какой? – развернулся к нему лицом, отвечаю с точно таким же удивлением. – Вчера же нам приказали возвращаться на Босфор, – протянул, якобы оправдываясь и в то же время лихорадочно просчитывая ситуацию.
– Кто приказал? Сергей Викторович, голубчик, вы вчера что, перебрали?
– Дежурный офицер авиашколы передал нам ваше распоряжение возвращаться… Владимир Фёдорович, что происходит?
– Да я и сам бы хотел знать, в чём тут дело. Ну-ка, присядем. И рассказывайте всё подробно. Кто приказал, кто передал приказ, и какой именно приказ. Хотя, погодите секунду, – Джунковский выглянул наружу, о чём-то там распорядился или доложил – я не расслышал, и сразу же вернулся назад. Тут же следом, заставив меня вскочить и вытянуться, зашёл Николай. – Вот теперь рассказывайте.
– Да что рассказывать-то? – перевожу взгляд с одного на другого и не знаю, что делать в первую очередь. То ли Государя приветствовать, как полагается, то ли и впрямь докладывать начинать. Хорошо, что Николай понял мои затруднения и на противоположную койку уселся, прямо напротив генерала. Да головой кивнул Владимиру Фёдоровичу и мне, а потом рукой так сделал, понятно, в общем, что можно и нужно не чиниться, а говорить. Ну я и продолжил. – Вчера вечером поступил от вас приказ возвращаться в Константинополь. Причину не объяснили, но так понял, что за ненадобностью. Мол, никуда Государь лететь не собирается. Утром встали пораньше, готовимся к вылету. Ещё бы чуть-чуть и улетели…
Доклад у меня вышел коротеньким, но и его хватило.
Государь переглянулся с генералом, подхватился на ноги. Джунковский тут же вскочил, шагнул вперёд, опережая Николая, ко мне. Подошёл почти вплотную, чуть-чуть до меня не дошёл и внимательно так слушает. Стою, Джунковскому отвечаю, а сам под взглядом Николая всё сильнее и сильнее вытягиваюсь.
– Говорите, дежурный офицер передал мой приказ? Устно передал или пакет какой был? – уточнил генерал.
– Устно.
– Владимир Фёдорович, – вынудил развернуться Джунковского Государь. – Разберитесь. Сейчас же.
И уже мне:
– Да не тянитесь вы так, Сергей Викторович.
И я чуток расслабился. Только чуток.
– Понял, Ваше императорское Величество. Разрешите распорядиться? – получил разрешение и развернулся к выходу Владимир Фёдорович.
Отодвинул шторку, выглядел кого-то снаружи, поманил к себе и заговорил негромко, так, что мне ничего не разобрать было. А раздав указания, вернулся назад, кивнул утвердительно на вопросительный взгляд монарха и замер в ожидании дальнейших распоряжений. За брезентовой стенкой ангара заработал автомобильный мотор, начал удаляться.
– Сергей Викторович, можете готовиться к полёту, – отправил меня прочь из ангара государь, а сам, дождавшись моего ухода, о чём-то заговорил с генералом.
Снаружи не то, что внутри. Как только встал на своё место брезентовый полог, так все звуки за моей спиной и отрезало. Хорошо хоть умудрился на выходе свои шмотки подхватить.
Да и ладно. Осмотрелся. То-то я моторов много слышал. Автомобилей-то вокруг сколько! И погоны, погоны на солнце так золотом и сверкают. Что-то многовато пассажиров у меня образуется. Надеюсь, не все из приехавших в самолёт полезут? А то ведь не взлетим по перегрузу. По сторонам оцепление казачье выставлено. А из ангара так никто и не выходит.
Моё дело действительно армейское – приказали готовиться, я и готовлюсь. Хотя, что тут готовиться-то? Давно всё готово. Но для вида в самолёт залез, покрутился там минуту-другую, пошумел-потопал, рулями пошевелил, мундир на плечики пристроил, да снова наружу выпрыгнул. Доложился о готовности к запуску моторов государеву офицеру, что рядом с самолётом стоял. Тот только кивнул понятливо, да к ангару направился. Скрылся на десяток секунд за пологом и тут же назад вернулся:
– Приказано ждать!
Ну, ждать, значит, ждать.
А тут и автомобиль вернулся. Дежурного вчерашнего привезли, который нам приказ передавал, да в ангар его и завели. Правда, через весьма короткое время вывели и пешком назад отправили. А тот и рад, припустил быстрым шагом прочь, только что не бегом, даже пыль слегка следом тянется. Да ещё и оглядываться на ходу умудряется. Опасается, наверное, что могут передумать, да назад позвать.
Джунковский вышел, сразу меня углядел и к себе подозвал:
– Сергей Викторович, больше ничего этакого с вами не приключалось? – и смотрит так внимательно, словно я сам себе всё это этакое создаю.
Скривился, о вчерашних своих преследователях вспомнил. Вспомнил и рассказал в подробностях. Напрягает меня всё непонятное. Пусть теперь не только одного меня напрягает.
– А где ваше сопровождение в этот момент находилось?
– Так толпа же. Давка была. Вот и оторвались они от меня, – не стал я подставлять Игната с Семёном. А что? Так ведь и было на самом деле.
– Будем разбираться, – вздохнул Владимир Фёдорович. – Но и вы уж на рожон попусту не лезьте, особенно без охраны. Да, Сергей Викторович, умеете вы на пустом месте проблем подкинуть. Придётся теперь разбираться с этими странностями. Хорошо бы и вам, и нам здесь остаться, но…
– Да понимаю я всё. Постараюсь быстренько везде пролететь, нигде не задерживаться. Но, тут не от меня всё зависит.
И мы оба оглянулись на ангар. Государь-то ещё там. Да, ещё об одном обязательно уточнить необходимо. А то потом поздно будет. – Владимир Фёдорович, а маршрут согласован? Аэродромы подготовлены к нашему приёму?
– Какой маршрут? А-а, понял, о чём вы. В Сухуме нас должны ждать. Там же и заправят. И Юденич посадочную площадку обеспечит.
– Связи, конечно же, нет?
На что Владимир Фёдорович только скривился.
– Пойду, доложу сам о вашей готовности, – зачем-то отчитался передо мной Джунковский, вздохнул и решительно направился к Государю…
К счастью, вместе с Государем в самолёт залезло не так и много свитских. Всего-то в сумме получилось около тонны загрузки. Интересно как – Императора Всероссийского со свитой в килограммах меряю. Скажи кому, не поверят. Да. Ладно. До Сухума нам топлива хватит с запасом, а там дозаправимся и до штаба Кавказской армии долетим…
Сам перелёт прошёл буднично. Единственное, так это Государь как встал ещё на взлёте за моей спиной, так почти весь полёт там и простоял. Я даже один разок не выдержал такого пристального внимания и предложил монарху на правое кресло присесть. Самому, так сказать, примериться к работе пилота. На удивление, Николай от моего предложения отказался.
В Сухуме нас ждали. Сразу после посадки к самолёту подъехали автомобили и Государь со свитой и охраной уехали. Рисковать и вылетать на ночь глядя не стали, решили заночевать здесь. Мы уж совсем было собрались в самолёте устраиваться на отдых, как и за нами одна из тех же машин пришла. Отвезла по темноте в какой-то пансионат на берегу. Ничего вокруг не видно, только слышно, как море невдалеке шумит. А вот когда луна выскочила на небосклон, тогда светло стало. И красиво.
А утром та же машина за нами пришла и к самолёту отвезла. Пассажиров наших прождали часа два. Хорошо, хоть кормёжкой нас обеспечил. И только мы стол в кабине накрыли да завтракать уселись, как Государь подъехал. Увидел такое дело, приказал не суетиться и спокойно доедать. А сам с сопровождением даже в кабину залезать не стал, отошёл в сторонку, остался снаружи.
Какой тут доедать. Быстро свернулись, чай в два глотка выхлебали и по местам разбежались. В полёте позавтракаем. А я наружу выпрыгнул и докладывать о готовности пошёл.
Запустились, взлетели и направились на юг. Пошли с набором высоты вдоль гор. Показал Николаю искрящуюся снегом вершину Эльбруса. Император как наклонился к боковому окну, так от него и не отлипал добрые минут пятнадцать. Красотами природы любовался. Ещё бы ими не любоваться. Слева горы, справа море. А позже и под нами горы оказались. И стразу же начало потряхивать, появилась сильная болтанка. По кабине разошёлся характерный запах. У кого-то из пассажиров явная непереносимость болтанки. Лишь бы в грузовой кабине этому непереносимому успели ведро подставить. Иначе придётся нам после полёта в самолёте полы отмывать…
У Юденича мы вообще никуда от самолёта не отходили. И спали в нём же, и ели. Единственное, так это по нужде в сторону бегали, в специально обустроенное для нас помещение. За полчаса обустроили, что характерно. Могут же? Когда прикажут!
Так и просидели под охраной в солдатском оцеплении без каких-либо движений и действий целых три дня. И без новостей, само собой. Тяжелее всех пришлось Маяковскому. Ну, во-первых, как он не порывался примкнуть к сопровождавшим Императора лицам со своим фотоаппаратом, а ничего из этого не вышло. И даже издательская слава не помогла. А во-вторых, ему строго-настрого запретили своим фотоаппаратом во время полёта пользоваться и фотографировать Государя. И правильно запретили!
А через три дня вернулся довольный Николай, и мы отправились в путь-дорогу по обратному маршруту. И точно так же садились на дозаправку и ночёвку в Сухуме.
А затем был перелёт в Киев и Варшаву. В Ставке Николай провёл больше недели. И всё это время мы просидели на земле – поселили нас в каком-то здании казарменного типа. Даже на воздушную разведку ни разу не вылетели, не говоря о чём-то большем. Снова никто нас никуда не выпускал. Единственное, в оцепление, как у Юденича, не взяли. А вот самолёт всё это время находился под неусыпной охраной. Два солдатика постоянно толклись рядом с ним.
У меня так хоть какая-то отрада была. Меня, можно и так сказать, допрашивали. Или расспрашивали. И так и этак будет верно. Пару раз меня выдёргивал к себе Джунковский. Первый раз с вопросами по разбомбленному «Гебену» и двум пороховым заводам, а второй… Второй раз выдернул поздним вечером – прислал, как всегда, автомобиль.
Каково же было моё удивление, когда в знакомом мне по прошлому посещению кабинете я не только Владимира Фёдоровича увидел, а Николая с матушкой, Марией Фёдоровной. И первый же вопрос, который мне задала Мария Фёдоровна, предварительно выслушав мои приветствия, был о «Гебене». О том самом проклятущем крейсере.
– Сергей Викторович, зачем вы его бомбили? Стоит себе корабль в ремонте, ну и пусть стоит. Неужели непонятно было, что он уже никакой опасности не представляет?
– Ваше Величество, да понятно всё было. Сам сомневался. А потом знающие люди растолковали, в чём там было дело. Пушки-то с него никто не снимал. А боеприпасы со склада на корабль подвезти дело быстрое. Склады-то те рядом совсем с верфями.
– Допустим, – кивнула Мария Фёдоровна. – А почему тогда второй раз бомбили?
– Какой второй раз? – удивился даже. – Не было никакого второго раза.
– Как не было? Вот у меня приказ о повторной бомбардировке, – и какую-то бумагу со стола берёт, вчитывается. Потом передаёт его мне.
– Не было никакого второго вылета. Пороховые заводы бомбили, это было. Хотя зачем их было бомбить, тоже не понимаю.
– Исходя из объяснений штаба, никто на самом деле не рассчитывал на такую молниеносную победу в проливах, – вклинился с объяснениями Джунковский, испросив перед этим у императрицы разрешение вмешаться в разговор. – Сергею Викторовичу всё правильно сказали. Оттого и «Гебен» бомбили, потому что опасались его ввода в строй. И заводы по той же самой причине сожгли.
– Какой ввод в строй? Он же со вскрытыми бортами на бонах стоял? – удивился и не удержался я от вопроса. Ладно бы снаряды подвезли и стрелять начали. А причём тут ввод в строй? Глупости какие.
– И что? Глубины ведь там небольшие. А вести артиллерийский огонь вскрытые, как вы говорите, борта не мешают. И развернуть его на бонах тоже ведь можно. Вот и решило перестраховаться наше командование на будущее. Убрать самый сильный корабль противника с доски…
– Почему самый сильный? Скоро ведь наша «Императрица Мария» должна будет со стапелей сойти? – не удержался я от уточнения.
– Да, «Императрица» сильнее. Но она всё ещё на верфях. И когда со стапелей сойдёт, одному Господу Богу известно, – наконец-то включился в разговор Император. А в голосе-то так раздражение и плещет. Чем это я его так рассердил? У-у, как смотрит-то. Сейчас дыру прожжёт.
– Всё так плохо, Ваше императорское величество? – своим вопросом Джунковский попытался переключить внимание Государя на себя.
– Плохо? Нет, Владимир Фёдорович, не просто плохо, а катастрофически плохо! – Николай наконец-то отвёл взгляд в сторону, поморщился. – Вам ли не знать?
– А что специальная комиссия? – теперь уже Мария Фёдоровна перехватила эстафету с вопросами.
Я насторожился. Что ещё за специальная комиссия? Та самая, что Николаевские верфи инспектирует? Там же вроде как Остроумов?
– Батюшин третьего дня закончил работу. Представил мне подробный отчёт о проделанной работе и выявленных нарушениях и преступлениях. И список виновных в растратах и хищениях. Кроме этого выявлено иностранное влияние со своей агентурой. И социалисты! Как же без них! Да об этом лучше Владимира Фёдоровича спросить. Он всё это лучше меня знает, – бросил короткий взгляд на Джунковского Государь.
– Да, со списками я ознакомился. Статьи-то у всех в нём представленных – расстрельные.
– Расстрельные, – эхом откликнулся Николай. – Ко мне сегодня обратились представители банкиров и промышленников. Просят… Да что там просят… Прямо требуют помилования всех отмеченных в этом списке!
– Прямо всех? – уточнил Джунковский. – А откуда они про список знают?
– А вот об этом я и хотел вас спросить, Владимир Фёдорович.
– Государь… – осторожно начинает оправдываться Джунковский и замолкает, поймав мой взгляд. – Что, Сергей Викторович?
– Есть! – якобы накрывает меня «очередным предвидением». Вспомнилось относительно недавно читанное, ещё в той действительности. Вот как только фамилию одного из основателей разведки и контрразведки услышал, так и накатили воспоминания. – А ведь там не только фигуранты с Николаевских верфей, там и поставки продовольствия в Германию и Турцию через нейтральные страны!
Задумался на секунду, глаза прикрыл, на публику, то есть на Николая играю. Он же такой, любит когда вокруг всё таинственное, – Государь поддастся давлению банкиров и промышленников и помилует всех чохом в этом списке Батюшина. Эта его уступка и окажется точкой «невозврата». Дальше же будет только хуже. Противоречия в обществе и недовольство народа в России будут нарастать и приведут к отречению и революции. А дальше я вам всё рассказывал. Что будет и чем всё закончится! Да, ещё одно! Русский золотой запас в конечном итоге вы отдадите на сохранение в Англию, где он и пропадёт с концами.
В руках Николая с треском ломается карандаш! Мария Фёдоровна не сводит с меня довольных (вот точно довольных) глаз, а Джунковский… Джунковский, в отличие от императрицы, не сводит настороженного взгляда с Николая.
– Вы со своими прозрениями и пророчествами, милостивый государь… – через силу выдавливает из себя Император. Сразу же захлёбывается словами, раздражением, но справляется с собой и продолжает. – Просто пытаетесь оказать на меня давление! Если бы я не видел своими глазами, как ко мне сейчас на фронте относятся простые солдаты и офицеры, я бы, может быть, вам и поверил. Жаль, что вы со своими полётами в небесах на земле мало бываете и не видите, как меня в войсках боготворят.
Он что, и правда так думает? Куда я тогда лезу? Но и отступать уже нельзя.
– После победы на Босфоре простые солдаты может быть и боготворят. Потому что мы там малой кровью отделались. А на Северном фронте у вашего протеже Рузского сколько её пролили? А на… Да вы, Ваше Величество… – теперь уже мне не хватает выдержки.
– Императорское Величество, – поправляет меня Джунковский. Явно пытается меня остановить. Бросаю благодарный взгляд в его сторону, мимоходом отмечаю довольное выражение лица Марии Фёдоровны.
– Да пусть так. Вы, Николай Александрович, Ваше Императорское Величество, кроме одномоментного посещения войск посетите как-нибудь какие-нибудь фабрики и заводы. Да что далеко ходить? Вот здесь, в этом городе и посетите. Только неожиданно посетите, негласно. И посмотрите своими глазами как простой, как вы все любите выражаться, народ живёт и в каких условиях трудится. Как он одет и чем питается, да спросите самих рабочих, сколько за свой труд они получают! Очень интересно вам будет посмотреть и послушать. А крестьянский вопрос? Да, закон о земле вроде бы как и приняли, а он не работает! Земля как была у помещиков, так у них и осталась. Вот вернутся солдатики-крестьяне с войны в свои деревни и что увидят? То, что обманул их Государь?
– Вы забываетесь, полковник! – остужает меня лёд в голосе императора.
Неужели я переборщил с эмоциями и выражениями? И Джунковский как-то незаметно в мою сторону сместился. Хватать собрался? Или поддерживать? Перевожу взгляд на Марию Фёдоровну. Если и она сейчас против меня, то всё зря! И все мои попытки достучаться до власти зря, и вообще всё зря. Нет, по-любому не зря!
– Оставьте нас, – лязг стали в голосе матери Николая словно метлой выметает нас с генералом в коридор.
Переглядываемся.
– Сергей Викторович, ну куда вас несёт? – морщится Владимир Фёдорович. Достаёт платок из кармана и промокает капли пота на лбу. – Дальше Крыма-то что? Сибирь? Дальний Восток?
– А-а, – машу рукой. – Если хоть капля толка будет, можно и в Сибирь. Да и на Дальнем Востоке люди живут…
Чем закончился разговор матери с сыном, я так и не узнал. Отправили меня прочь. Ну, хоть не арестовали пока, и то хорошо. До утра не спал, всё ждал, когда за мной придут. Не пришли. И на утро мы никуда не улетели. Задержались ещё на несколько дней. И я успокоился. А после через столицу мы вернулись в Севастополь. Государь же со свитскими остался в Петербурге. Меня к себе не подзывал, да и вообще делал вид, что в упор меня не замечает. Даже в пилотской кабине во время перелёта так ни разу не объявился. А Мария Фёдоровна, как мне пояснил Джунковский, самолётов опасается и предпочитает поездом ездить.
В Севастополе не стал задерживаться. Поплавки наши ещё не готовы, да и не нужны они больше. Неужели мы во всём Константинополе и его окрестностях площадку не найдём для приземления? Поэтому и сидеть здесь не стал. Переночевали и в путь. Единственное, так это Маяковский сразу же после приземления снова в город на почтамт отпросился. В столице-то ему не удалось с аэродрома вырваться – слишком быстро мы оттуда убрались. Отпустил его со спокойным сердцем. После последних публикаций в газетах его только ленивый да абсолютно безграмотный не знает. Растёт популярность поэта и журналиста в народе. Так что можно ни патрулей не опасаться, ни лихих граждан по ночной поре. С последним я, конечно, погорячился, но попробуй его этим фактором на месте удержать.
Заправились под горловину, взлетели. Перед взлётом отдал управление помощнику – пусть тренируется. Над маяком развернулись в сторону Босфора, штурман уточнил курс, и мы потелепали потихонечку с набором высоты до полутора километров на Константинополь.
Через два с половиной часа полёта пришлось карабкаться ещё выше. Впереди сплошной серо-синей стеной встал грозовой фронт. Забрались на четыре тысячи метров и всё равно визуально показалось недостаточно. Выше уходить не стали, народ здесь нетренированный, даже к таким высотам непривычный. Сидят, сопят, побледнели – сразу видно, что дышать нечем, кислорода не хватает. Развернулись вправо и пошли вдоль фронта.
Однако, ошибся я. Не все такие слабые. В грузовой кабине громкие вопли восторга слышны. В очередной раз Маяковский свой темперамент проявляет. И есть отчего! Слева, на фоне чёрно-фиолетовой, клубящейся мраком стены ослепительными росчерками полыхают молнии. Завораживающая красотища! Только держаться подальше от такой красотищи желательно. Ну мы и держимся, уходим и уходим на северо-запад. А справа вдалеке ещё проглядывает синее море, всё в золотистых росчерках пробивающегося через тучи солнца. Через полчаса я начал беспокоиться, ещё через полчаса вообще заёрзал на сиденье. Нет, так-то топлива нам хватает с запасом и до Константинополя, и ещё назад можем вернуться. А вот с такими отклонениями от основного маршрута, да ещё и с непонятными прогнозами по погоде… Да этому грозовому фронту конца и края не видно! Сколько ещё так лететь? Да ещё и видимость вокруг начала портиться. А фронт всё не заканчивается, так и стоит сплошной стеной, что вверху ему конца и края не видно, что впереди. Да ещё и начинает сверху вперёд выгибаться, шапкой своей словно козырьком накрыть хочет. Приходится ещё сильнее смещаться вправо, уходить в сторону от него. И что делать?
Пора принимать решение – разворачиваться и возвращаться, уходить назад, в Крым. Так и сделал бы, даже уже и воздуха набрал, и командовать собрался, да вот штурман помешал. Как раз в этот момент и доложил:
– Впереди через полчаса полёта Констанца!
Однако… Ладно, летим пока дальше. Если что, в Румынии сядем. Они же вроде бы как нам союзники? Констанца – тоже неплохо. Тем более, я там никогда не был…
А фронт тоже на месте не стоит, наступает на пятки, поджимает потихоньку. И мы всё сильнее и сильнее сдвигаемся к востоку. И внизу слишком уж нехорошо – море совсем разбушевалось. Валы под нами серо-чёрные, седые пряди так и мелькают. И мы это с высоты прекрасно видим. Здесь, на высоте, в стороне от туч и то полёт неспокойный, то и дело трясёт и мотает – приходится постоянно штурвалом ворочать. А что тогда там, у поверхности творится? Хорошо ещё, что ни одного корабля за всё это время не заметили. Или их предупредить успели, или просто кому-то сегодня повезло в порту остаться. А вот нам не повезло с погодой. И метеослужба почему-то не предупредила нас перед вылетом. А ведь был я на командном пункте перед вылетом, был. И метеоролога нашего, то есть училищного, видел. «Хо-орошая погода по маршруту», говоришь? Ну, погоди? Вернёмся, я тебе холку-то намылю за такой прогноз…
Вот и берег! Сразу стало психологически легче, спокойнее как-то. По береговой черте определяемся на местности. Оглядываюсь на штурмана, смотрю – он расчётами занят. Выжидаю минуту и вновь оглядываюсь через плечо. О, как раз наш навигатор с расчётами закончил. Ну?
– Командир, Констанца осталась сильно левее. А до Качи чуть меньше двухсот миль, – правильно понимает вопрос в моих глазах Фёдор Дмитриевич. Спохватывается и уточняет. – Четыреста вёрст без малого.
– А до Константинополя?
– Чуть больше, – штурман даже не задумывается над ответом. Похоже, уже всё просчитал. – Если в верстах, то четыреста двадцать. Что туда, что до Качи почти одинаково.
И смотрит выжидающе. Да сейчас все на меня в экипаже так смотрят. Даже умудряюсь боковым зрением заметить торчащие из грузовой кабины чьи-то головы. Небось удивляются вопросу про Константинополь. А это я для себя и про себя же наше текущее местоположение пытаюсь отметить. У меня в голове тоже как бы воображаемая карта имеется.
– Как думаете, Владимир Владимирович, какое решение принимать? – пусть и помощник голову поломает. Посмотрим, какое решение примет.
– Здесь садиться нам никакого резона нет. В чужой стране, на неподготовленную незнакомую площадку… Где топлива нет. И шторм нагоняет. Может самолёт поломать. Вперёд нам не пробиться, так что я за возвращение.
– Согласен. Смысла не вижу здесь садиться. Это не Констанца. Поэтому разворачиваемся вправо и берём курс на Севастополь, – подмигиваю ему с одобрением и последние слова адресую уже штурману.
Тот понятливо кивает и склоняется над картой, а Дитерихс заваливает «Муромца» в правый разворот.
И мы пытаемся удрать от нагоняющего нас шторма. И удираем довольно-таки удачно. Через минут сорок вырываемся из серой пелены – впереди пока ещё бескрайнее голубое небо и синее море до горизонта.
Ветер попутный, путевая скорость у нас резко возрастает. Смотрю на помощника, киваю на управление, поднимаю в немом вопросе бровь. Мол, не устал? Дитерихс отрицательно качает головой и не отдаёт управление. Ну и хорошо. Упорный. Пусть тренируется.
Снова садимся в заходящих лучах солнца. Штормовой фронт остался позади, но мы-то знаем, что никуда он не свернёт и скоро всеми силами навалится на полуостров. Поэтому вызываем подмогу в виде техсостава школы и закатываем общими усилиями наш самолёт в ангар. Да и там, в ангаре, не успокаиваемся, а на всякий случай крепко швартуем самолёт к вбитым в грунт крюкам. И проверяем растяжки самого ангара. А ну как ветром унесёт?
Сразу же после посадки иду на командный пункт и докладываю о причинах возвращения. Зачем? Потому что в школе сейчас идут тренировочные полёты. Обязательно нужно предупредить начальство о приближающейся непогоде. Мало ли шторм налетит, самолёты поломает. Пусть лучше последуют нашему примеру и укроют свою хлипкую технику за стенками ангаров.
И он налетел. Шторм. Ночью, как полагается. Подкрался под покровом темноты, засвистел по-разбойничьи, загрохотал, засверкал молниями. Мы выскочили наружу, интересно же посмотреть на разбушевавшуюся стихию, полюбоваться затейливой иллюминацией ночного горизонта. И сразу же об этом горячо пожалели. Потому как с ног до головы оказались засыпанными мелкой всепроникающей пылью и разнообразным мусором. Который, судя по его количеству, принесло сюда из самого Севастополя. А потом наверху в небесах кто-то могущественный повернул водопроводный кран. И сверху сплошной стеной хлынул водопад. Хорошо ещё, что он оказался тёплым, этот водопад. И мы все в один миг вымокли до нитки. Пока толкались на входе и возвращались в ангар, на нас вообще сухого места не осталось! Пришлось переодеваться, развешивать одежду на тросах и крыльях для просушки.
А за брезентовыми стенами до утра бушевал шторм, стегал по ангару гулкой плетью ветра, брызгал с потолка просачивающимися через брезент каплями ливня и не давал спать.
На рассвете непогода решила отдохнуть. Или это просто грозовой фронт ушёл дальше, через перешеек в сторону материка, заметая за собой хвостами ветра все следы своего ночного разгула. Солнышко робко выглянуло из-за горизонта, осмотрелось, обрадовалось ушедшей непогоде и бодро вскарабкалось на небосклон. Земля запарила, задымила и в один момент просохла. Зачирикали довольно жаворонки в небе и под это радостное беззаботное чириканье я и заснул, не обращая никакого внимания на быстро нарастающую жаркую духоту в ангаре.
Поспал часов пять, подскочил полностью выспавшимся и бодрым. Выскочил наружу. А там теплынь, солнце и ветер. Так и не успокаивается, зараза. Взлетать при таком боковом ветре не стоит. А вот после обеда ветер немного стих, да ещё и подвернул как нужно. И мы всё-таки взлетели. И через пять часов садились в Константинополе, неподалёку от порта на чьё-то явно обработанное поле.
А там встреча с набежавшими со всех сторон солдатиками, быстрое знакомство с их командиром и выделенное сопровождение к штабу. Оттуда-то я и смог связаться с Шидловским и Келлером. Нет, связи-то в понятном смысле и нет, а вот с помощью вестовых отправил о себе известие. И испросил дальнейших приказаний. «Муромцев» Шидловского-то мы как ни старались на подлёте, а нигде не заметили. Поэтому и сели на этом месте, здесь и порт с нашими кораблями неподалёку, и своя пехота кругом. А то, что связью не воспользовались, так пытались. И ничего из наших попыток снова и как обычно, не вышло. Да я уже на связь и внимания-то не обращаю. Она, связь эта, работает только тогда, когда есть твёрдая договорённость между переговаривающимися сторонами, приказ командования и точное время выхода в эфир. Как раз то, что точно к нам не относится. Не наш случай.
Приказ на перебазирование получили. Но сегодня уже никакого резона на перелёт не было. Стемнеет скоро, час, полчаса, и всё. А на юге темнеет сразу, это вам не северная Пальмира с её затяжными сумерками. Крым уже приучил к такой резкой смене дня и ночи.
Поэтому остались ночевать экипажем в самолёте под прикрытием пехоты. А нас с Дитерихсом пригласили в гости к местному полковому начальству. Отказываться не стали, почли за честь. Единственное, так это Игнат да Семён нас, то есть меня, сопроводили. Ну а там, как водится, пришлось испробовать местного вина (откуда у турок вино? Они же вроде бы как не употребляют?) и вволю почесать языками.
Назад возвращались в хорошем настроении, делились между собой впечатлениями о гостеприимстве хозяев, вспоминали услышанные местные новости. Расслабились. Уже и силуэт самолёта в ночи показался.
– Полковник Грачёв? – откуда-то спереди появилась рослая чёрная тень.
– Так точно, – ответил, пытаясь вглядеться и рассмотреть незнакомца.
Игнат придержал меня рукой, шагнул вперёд, закрывая собой. Ещё успел услышать змеиный свист вылетающей из ножен шашки, рванулся рукой к револьверу, и темнота вокруг меня завертелась в разноцветных пятнах и кругах.
Лапаю кобуру и не могу нащупать клапан, а круги вертятся всё быстрее и быстрее, и почему-то грохочут и грохочут, сталкиваясь между собой. Ещё успеваю распознать в этом грохоте частые выстрелы, когда что-то сильно и больно бьёт сначала под колени, затем жёстко в спину, в поясницу, а потом по лицу. Громче выстрелов хрустит сломанный нос, сверкающим калейдоскопом мельтешат очередные цветные круги перед глазами. Боль такая, что забываю обо всём остальном, и сознание милосердно покидает меня. Не хочу! Цепляюсь за его крохотные остатки, за боль и какой-то шум над головой, выныриваю из плавающего состояния и успеваю каким-то образом осознать, что уже валяюсь на земле. Царапаю пальцами всё-таки нащупанную кобуру, тяну за язычок клапана, сжимаю рукоятку револьвера и новая вспышка боли уже в пальцах руки. Тупой очередной удар по голове я успеваю понять и ощутить в полной мере, потому что нос снова влипает в твёрдую безжалостную землю. Очередная вспышка боли и вот теперь-то уже точно… Всё!
