Глава пятнадцатая
Утомленная и угнетенная

Катарина Мак-Кормик никогда не отличалась терпением. Раз она сетовала на Рождество: «Как меня раздражают эти долгие выходные!» – потому что не делается ж ничего.

Теперь, осенью тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, она была нетерпеливей обычного.

«Ни слова не слышно о работе Пинкуса», – жаловалась она Сэнгер в письме от двадцать восьмого сентября. Всего три месяца прошли после встречи с Пинкусом в Шрусбери, но она уже опасалась худшего. «Надеюсь, они не столкнулись с трудностями, – писала она. – У них было достаточно времени… чтобы хоть примерно понять, как может действовать прогестерон. Мне не терпится услышать, что они об этом думают и каков объем проводимых испытаний».

Неделю спустя Сэнгер передала Мак-Кормик тревожный слух: «Планирование семьи» не намеревается спонсировать исследование Пинкуса после января пятьдесят четвертого года. Сэнгер говорила, что подтвердить слух не может, но она была сердита и озабочена. Сильнейший союзник Пинкуса в руководстве «Планирования семьи», Пол Хеншоу, был недавно уволен в результате борьбы за власть с Уильямом Фогтом. Сэнгер жаловалась Мак-Кормик, что лидеры организации не уделяют внимания «величайшей нужде всего движения Фонда планирования семьи… создать простой и дешевый способ предохранения». И как будто всего этого было мало, Сэнгер узнала, что «Планирование семьи» сделало Джона Рока – «ярого католика», как она его назвала, – председателем Исследовательского комитета. «Ты помнишь, какой Джон Рок очаровательный человек, – написала она. – Но это не значит, что он достаточно заинтересован в контрацепции, чтобы сделаться председателем Исследовательского комитета, который должен быть сосредоточен на разработке простого средства предохранения».

Сэнгер призвала Мак-Кормик, недавно переехавшую из Калифорнии в Бостон, нанести Пинкусу еще один визит и посмотреть, что удастся узнать. «Мне кажется, его работа, – писала Сэнгер, – наиболее близка к реальности, и если ему не удастся добиться результата, поражение будет сокрушительным».

Пинкуc видел ту же проблему, что и Сэнгер, – Фонд планирования семьи не хочет связываться с его работой всерьез, и вряд ли захочет. Значит, надо было подстраховаться в других местах.

И Пинкус сумел вернуть себе расположение компании «Сёрл»: начиная долгую работу по поиску противозачаточной таблетки, он заранее себе отметил, что именно у «Сёрла» надо брать прогестины, которые он будет испытывать в поиске наилучшего препарата – как шеф-повар, пробующий в новом блюде чуть различающиеся специи. Карл Джерасси из «Синтекса» и Фрэнк Колтон из «Сёрла» – оба научились делать синтетические аналоги прогестерона, слегка отличающиеся по химической структуре, и эффекты от их действия тоже слегка различались. Некоторые хорошо действовали при инъекциях, но не перорально. Другие требовали бóльших доз, чем их аналоги. В процессе исследования Пинкус и Чжан обработали тысячи лабораторных крыс, надеясь, что при испытаниях на людях результаты будут те же. Из трех наиболее любимых Пинкусом прогестинов – известных под химическими названиями норэтинодрел, норэтандролон и норэтиндрон – два изготавливал «Сёрл». «Компании “Сёрл”, кажется, везет – мы же перепробовали множество других соединений», – писал Пинкус Элу Рэймонду – тому самому, который пару лет назад разве что не назвал его бесполезным. Годы спустя один ученый, изучая данные ранних экспериментов Пинкуса, выразил удивление, что Пинкус выбрал препарат «Сёрла» – те, что производил «Синтекс», показали себя лучше. Но если Пинкус и был пристрастен к «Сёрлу», у него были на то весомые причины. Он не хотел ограничивать себя только исследованием прогестерона. Не было уверенности, что Сэнгер и Мак-Кормик будут и дальше финансировать проект. А если и будут, результаты трудно предвидеть. И даже если препарат покажет хороший результат у пациенток Рока, совершенно непонятно, что произойдет, когда придет время испытывать новый препарат на тысячах женщин сразу? Это вообще возможно будет в стране, где ограничен доступ к средствам предохранения? Позволят ли другие страны американским ученым приехать и проводить эксперименты на своих гражданах? Весь проект мог рухнуть в любую секунду.

Тем временем «Сёрл» платил Вустерскому фонду примерно 5,6 тысячи долларов в месяц – восемь процентов всего дохода фонда, таким образом являясь самым крупным его частным вкладчиком.

Руководители «Сёрла» были заинтересованы в работе Пинкуса с прогестероном, но их интересовали и другие направления его деятельности. Пинкус убедил их, что за разработку новых идей выгодней платить независимой лаборатории, чем делать эту работу самим.

Летом пятьдесят третьего года Пинкус, явно оптимистично настроенный насчет своего сотрудничества с большой фармацевтической компанией и, возможно, так же настроенный по поводу противозачаточной таблетки или своего лекарства от облысения, купил девятнадцать акций «Сёрла» за 48,5 доллара каждую. Он попросил компанию вычитать стоимость акций из своей зарплаты по восемнадцать долларов сорок три цента в неделю.

В то время «Сёрл» платил Пинкусу около одной трети его годовой зарплаты в пятнадцать тысяч долларов, годовой доход средней семьи составлял пять тысяч, Микки Мантл зарабатывал семнадцать с половиной тысяч центральным полевым игроком в «Нью-Йорк Янкиз», а президент Эйзенхауэр получал сто тысяч.

Пинкус, может, и подстраховывался, но Сэнгер и Мак-Кормик вопрос о неудаче даже не рассматривали. Они все отчаяннее желали его успеха.

Сэнгер была «угнетенной и подавленной», как она писала своей подруге Джульет Барретт Рубли, и времени на друзей и родных у нее почти не оставалось. «Я чувствую опустошенность – ни сил, ни желания что-нибудь делать», – продолжала она.

Маргарет Сэнгер десятки лет работала на дело планирования семьи, но теперь – из-за своего неуживчивого характера – осталась без особой поддержки той самой организации, в которой была одним из организаторов. Ей часто приходилось собирать деньги самой или пользоваться собственным банковским счетом, чтобы финансировать проекты, которые фонд «Планирование семьи» не покрывал полностью. «Один Бог знает, до чего я могу дойти, тратясь на КР [контроль рождаемости] и конференции», – писала она той же подруге.

Сэнгер с каждым днем болела все сильнее – сердечное заболевание вытягивало из нее силы. Она пережила первый инфаркт в тысяча девятьсот сорок девятом году, вскоре после своего семидесятого дня рождения. После этого она из-за упадка сил вынуждена была перестать появляться на публике. В январе пятьдесят второго она впервые выступила на телевидении, и ее оппоненты-католики едва дали ей вставить слово: Сэнгер выглядела как постаревший боксер, принимая удар за ударом и не нанося ответных. «Меня так огорчила моя реакция – такая она стала медленная, – писала она, – что я почти решила никогда больше не выступать на публике». От суровых болей в груди она принимала демерол – обезболивающее, которое вызывает высокую зависимость. Врачи уговаривали ее уйти на пенсию, но она отвечала им одним словом: «Чушь!»

Друзья замечали, что она становилась раздражительнее обычного – вероятно, из-за смеси обезболивающих, снотворного и шампанского, к которому у нее развилась привычка. «Очень сомневаюсь, что с твоей фиксацией на работе ты заметила, как оттолкнула от себя лучших друзей, заставив их почувствовать, что они совершенно тебе не нужны», – писала ей в пятьдесят третьем году Дороти Хэмилтон Браш, уроженка Кливленда, социалистка и старая подруга Сэнгер.

В бессонницу Сэнгер читала «Второй пол», новую книгу Симоны де Бовуар, ставшую одним из основополагающих текстов феминизма. В этой книге переплелись между собой в исследовании силы сексуальности история, биология, экономика и философия. В ней де Бовуар пыталась объяснить, почему женщины смирялись со вторыми ролями по отношению к мужчинам – от эпохи охотников и собирателей до Второй мировой войны. Она утверждала, что от эмансипации женщин лучше станет и женщинам, и мужчинам:«…Только когда будет покончено с рабским состоянием половины человечества, когда разрушится основанная на нем система лицемерия, деление человечества на два пола обретет свое подлинное значение, а человеческая пара – свой истинный облик». Книга понравилась Сэнгер – что неудивительно, учитывая описания у де Бовуар «рабства материнства», «абсурдной плодовитости женщины» и гетеросексуальной любви как «смертельной опасности». Де Бовуар в своей личной жизни не ненавидела мужчин, но она ненавидела институты, навязанные женщинам обществом, где доминируют мужчины. Даже супружеская любовь, писала она, есть «смесь привязанности, обид, ненависти, правил приличия, смирения, лени и лицемерия».

Сэнгер не утверждала, что согласна со всем, но написала: «Это потрясающее исследование женщин – должно быть, у нее целая жизнь ушла на изыскания и написание». Больше всего ей мог понравиться у де Бовуар призыв к действию. «Что за проклятие быть женщиной!» – писала де Бовуар. Но принять это проклятие без сопротивления есть проклятие еще большее, говорила она. Долг каждой женщины – бороться.

Раньше Сэнгер хватало на все, но теперь запас времени и сил у нее был ограничен. Но вместо того чтобы уйти на отдых, как убеждал ее сделать врач, она взвалила на себя еще больше обязанностей, став единственным президентом Международной федерации планирования семьи – организации, созданной для распространения контроля рождаемости по всему миру. Ее не устраивало, что Американская федерация планирования семьи, занимавшаяся преимущественно пропагандой противозачаточных средств и клиническими услугами, не поддерживает проект Пинкуса как следует. Она была убеждена, что ученый находится на пороге важного прорыва. Как она сказала, обращаясь к врачам и социальным работникам на Четвертой Международной конференции планирования семьи в Стокгольме в пятьдесят третьем году, пришло время «соединить наши усилия для разработки простого и дешевого способа предохранения, который давал бы женщине временный иммунитет от беременности. Я верю, что это будет наиболее безопасный метод и в далекой перспективе он окажется лучшим». Дальше она сказала, заигрывая со сторонниками евгеники, что следующей по приоритету задачей будет «предпринять какие-то определенные шаги насчет возникновения беременности в семьях больных… и размножения умственно неполноценных, дебилов».

Слова Сэнгер звучали неоднозначно, но не скандально. В тысяча девятьсот пятьдесят втором году в Соединенных Штатах была выполнена тысяча четыреста одна задокументированная стерилизация так называемых умственно неполноценных. И, без сомнений, гораздо больше произведено незадокументированных. Некоторые штаты не отчитывались о стерилизациях душевнобольных и заключенных, а также в других случаях – когда люди сами хотели стерилизоваться. В те времена, когда Сэнгер высказалась подобным образом, раздавались голоса за принудительную стерилизацию, призывы развернуть кампанию за добровольные стерилизации, были и выступления против стерилизации по любым причинам, кроме необходимых по жизненным показаниям. Сэнгер и ее единомышленники в «Планировании семьи» использовали конференцию пятьдесят третьего года как трибуну для призыва к новым исследовательским и образовательным инициативам, а один выступавший сказал, что «более широкое принятие и более разумное применение стерилизации… способствует благу как личности, так и общества».

У Сэнгер и «Планирования семьи» отношения с апологетами евгеники всегда были дружественными, хотя и небеспроблемными. В двадцатых годах двадцатого века в колледжах читались курсы по евгенике, а студенты ставили на ярмарках трибуны, чтобы рассказывать о «расовой гигиене». Ведущий представитель движения Чарлз Б. Дэвенпорт открыл в Колд-Спринг-Харбор на Лонг-Айленде архив евгенических записей, который стал центром движения. Поддержку этому движению отчасти оказывали социальные работники, чиновники министерства здравоохранения, врачи и медсестры – свидетели трагических последствий наследственных заболеваний. Поддерживали евгенику также расисты и элитисты, от которых убеждения требовали разработки биологической программы для снижения численности иммигрантских и расовых групп, казавшихся нежелательными. Ничего удивительного, что Сэнгер, узнавшая о евгенике от Хэвлока Эллиса, находила ее привлекательной. «Больше детей от тех, от кого надо, меньше – от тех, от кого не надо, – вот главная задача контроля рождаемости», – писала Сэнгер в тысяча девятьсот девятнадцатом году в редакторской колонке «Обзора контроля рождаемости». Она верила, что женщинам надо дать власть контролировать и ограничивать собственное размножение. Еще она утверждала, что правительству не пришлось бы тратиться на помощь бедным, будь у общества такие же эффективные репродуктивные техники, как у «современных животноводов», – это улучшило бы здоровье популяции. Родители, сказала она в одной из речей, должны запрашивать разрешение на ребенка точно так же, как иммигранты запрашивают визы на въезд.

Лидеры евгенического движения шли еще дальше, заявляя, что государство должно контролировать размножение целых групп людей, считавшихся ими неполноценными или недостойными права на потомство. Они видели опасность не только в увеличении количества бедных и нездоровых семей, но и в смешении рас и национальностей. Может быть, Сэнгер с этим соглашалась, чтобы получить поддержку движения, а, может быть, действительно во все это верила. К концу тридцатых интерес к евгенике угас, но Сэнгер не бросила остававшихся участников движения. В тысяча девятьсот пятидесятом году она писала Мак-Кормик: «Я верю, что сейчас, немедленно, необходимо провести в национальном масштабе стерилизацию определенных дисгенетических типов нашего населения, которых поощряют к размножению, хотя они вымерли бы, не корми их правительство».

Даже после Второй мировой войны, когда нацисты пытались искоренить целые расы и религии, используя для своей цели стерилизацию и массовые убийства, Сэнгер держалась твердо. «Возможность быть отцом или матерью, – повторяла она не раз, – должна быть привилегией, а не правом». Несомненно, что и Сэнгер, и Мак-Кормик были элитистками, и чем старше и богаче они становились, тем сильнее был их элитизм, но нет причин полагать, будто хотя бы одна из них была расисткой. Сэнгер никогда не поддерживала евгеников, утверждавших, что богатые и образованные белые люди должны иметь больше детей. И никогда, говоря о группах, которые, по ее мнению, должны иметь меньше детей, она не выделяла конкретной расы. Она хотела, чтобы женщины меньше рожали и могли завести здорового ребенка именно тогда, когда хотят. В ее рассуждениях раса никогда не была ведущим фактором.

Но верность Сэнгер сторонникам евгеники, каковы бы ни были ее причины, создавала дилемму, потому что противозачаточная таблетка – это было не то, в чем они нуждались или чего хотели. Самые дальновидные из числа евгеников указывали, что как бы ни была дешева таблетка, спрос на нее будет больше со стороны женщин образованных и состоятельных, а этим-то как раз лучше рожать больше, а не меньше – с точки зрения евгеников.

Сэнгер начинала свой крестовый поход как защитница бедных и бесправных, но, подружившись с евгениками, она, по словам историка Дэвида М. Кеннеди, успешно превратила «радикальную программу социальных потрясений в консервативную программу социального контроля». К тысяча девятьсот пятидесятому году Сэнгер вроде бы уже понимала, что близость со сторонниками евгеники создает проблемы, но было слишком поздно. Нельзя сказать, что это был брак, но столько времени провела она с ними в одной кровати, что путь назад был заказан. За долгие годы своей активности она сделала многое – возможно, больше, чем кто-либо в двадцатом веке, – чтобы изменить отношение к семье, женщинам и сексу, но бо́льшая часть этих изменений произошла в среднем и высшем классах. Образованным и обеспеченным женщинам проще было отстаивать свои интересы и обсуждать с мужьями вопросы планирования семьи, чем женщинам из низших классов, – как указывал в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году социолог Ли Рейнуотер, проведя более четырехсот опросов на эту тему. Тем временем ситуация в бедных слоях населения оставалась немногим лучше, чем в начале столетия, когда Сэнгер опрашивала обитательниц Нижнего Ист-Сайда в Нью-Йорке, которые в ограничении численности семьи могли рассчитывать только на аборты.

В конечном счете не одни только адепты евгеники увели Сэнгер от первоначальной цели помощи бедным: свою роль сыграл и секс. Если бы ей нужно было всего лишь помочь бедным, она могла бы ограничиться просвещением. Но ей хотелось сексуально раскрепостить женщин всех классов. Она хотела, чтобы секс стал бо´льшим источником радости, средством развития личности. Она хотела видеть, как он углубляет связи между мужчиной и женщиной. Она хотела обуздать мировой рост населения. Ей нужно было все это вместе, все еще было нужно, – и она все еще надеялась. И вся надежда была на таблетку Пинкуса.

Сэнгер было семьдесят четыре года; средняя продолжительность жизни американки в то время составляла семьдесят два. Возраст и слабое здоровье сами по себе давали повод задуматься о том, что она оставит после себя, и о том, что не успела еще доделать, но осенью тысяча девятьсот пятьдесят третьего года появилась дополнительная причина вспомнить триумфы, просчеты и незавершенную работу: молодой журналист по имени Лоренс Лэйдер начал писать ее биографию. Такое внимание ее глубоко взволновало.

«Нужно все время быть влюбленным, – говорила Сэнгер автору, который был ее на сорок лет моложе. – Если ты не влюблен, жизнь бессмысленна». Она настояла, чтобы он, пока идет работа, был рядом: они проводили вместе все дни и вечера и шампанского выпивали немерено. Ничего физического между ними не происходило, но для Лэйдера все это ощущалось совершенно как роман.

Он был так очарован, что отсылал Сэнгер каждую главу по мере ее окончания. «Вспоминая прошлое, не могу припомнить момента, когда была бы счастлива», – написала она ему в октябре пятьдесят третьего года, когда работала с его рукописью, вычеркивая то, что считала неважным и оставляя комментарии на полях. Лэйдер, совершенно ею покоренный, против этих изменений не возражал. «В окончательном варианте вступления, – писал Лэйдер в письме Сэнгер, – я сознательно оставил… сравнение с Жанной Д’Арк, и отлично понимаю, как умно было со стороны Жанны объяснить свои действия такой простой вещью, как голоса. Но чему приписать сияние, неугасимое пламя той силы, которая ведет вас?»

В книге Лэйдера, выпущенной издательством «Даблдей» в пятьдесят пятом году, практически не было критики в адрес героини, зато иногда было такое обожание, что читателю становилось неловко. Но Сэнгер, читая и редактируя ее, увидела некий конспект собственной жизни, будто прочла собственный некролог, только более длинный и проработанный, чем обычно. Она уподобляла Лэйдера собаке с костью: «она вгрызается, вгрызается в прошлое, вскрывая духовный опыт всей твоей прошедшей жизни, – и от этого в самом деле становишься больной».

Финальная глава книги ясно давала понять, как должна закончиться история этого подвижничества. «Лишь одна цель, одна тема, словно крещендо огромного оркестра, доминирует сейчас в работе Маргарет Сэнгер. Эта цель – поиск противозачаточной “таблетки”, – писал Лэйдер. – Открытие “таблетки” – кульминация всей ее жизни, осуществление заветной мечты – станет, без сомнения, одной из революций нашего века… Хотя миссис Сэнгер не участвовала и не участвует в технической стороне разработки “таблетки”, она была и остается ее пророком, ее движущей силой». Далее Лэйдер писал, что таблетка может быть создана в течение года-двух, и еще от трех до пяти лет уйдут на испытания, которые подтвердят ее безопасность. Другими словами, она появится скоро – достаточно скоро, может быть, чтобы угасающий воин еще успел увидеть, как это произойдет.