Часть III Двадцать лет спустя

Эх, Зедонг, давно я не отчитывался перед тобой. Куда ухнули эти двадцать лет? Ну, последние десять – еще куда ни шло. А первые десять? Называется «почивал на лаврах». Конечно, это тоже своего рода работа – две книги, статьи, лекции, конференции, приемы, телепередачи. Аж забронзовел слегка. И ничего нового все десять лет. Правильно сделал, что десять лет назад после звонка Савена, нашедшего вторые часы, сменил микрофон на лопату, с ней вся бронза быстро осыпается. Хоть и спина уже побаливает, зато чутье окрепло в разъездах и в раскопах на свежем воздухе. И вот, Зедонг, могу доложить: наконец кое-что проклюнулось. Спасибо за помощь Алеке с Инзором и десяткам «часовщиков» – волонтеров и рабочих! Мы еще не нашли ответа, мы не нашли настоящую причину, да и не найдем ее – там сразу много причин. Но, кажется, мы нашли триггер! Мы нашли тот спусковой механизм, который запустил Большой Охряст. Кажется, нашли. Не хватает последних штрихов. Надо собрать старую семейную команду, я так соскучился по ним! Прямо сейчас позвоню всем!

– Стим, привет, ты где?

– Привет, папа. В яме. Копаю яму для септика на участке. Лема помогает вынимать грунт.

– Достойное занятие. Но ты же еще дом не построил.

– Сначала надо подготовить отвод дерьма, а уже потом делать великие свершения! Таков мой принцип.

– Хорошо. Вы в отпуске?

– Лема в отпуске, я нет – просто мертвое время в институте. Работаю дома в режиме совы.

– Слушай, помнишь, мы лет двадцать назад мечтали вернуться на Север?

– Да, помню, я еще рвался через пару лет приехать.

– Я думаю, пришло время. Тем более, как еще мне собрать всех вас? Кроме того, есть о чем поговорить по делу. К тебе есть вопросы и к другим есть вопросы – вполне серьезные. Короче, хочу устроить поездку на несколько дней с докладом на станции и с пикником на той самой поляне. Первая половина августа – идеальное время.

– Хорошо, я готов. Подожди… Лема говорит, что она тоже с радостью.

– Отлично, перезвоню послезавтра.

– Привет Алека, как вы там с Инзором? Наша с вами статья про часы уже на выходе. Как ваши мертвецы?

– Хорошо. Мы дома, отдыхаем после экспедиции. Мертвецы вот-вот заговорят.

– А я договорился о полете всех нас на станцию «Петербург». Сделаю доклад, может быть, кто-то из нас еще сделает. Но в любом случае они готовы пригласить всех девятерых, причем полный комплект их обрадует больше всего.

– Ура! Дядя Сэнк, ты добрый волшебник! Давно мечтала туда вернуться хоть на денек, а вчера весь день вспоминала, ностальгия прямо заела. Когда?

– Вторая неделя августа. А как Инзор?

– Конечно, Инзор согласится, гарантирую! Он у меня паинька, мой верный солдат. Следующую экспедицию чуть подвинем.

– Отлично, позвоню через пару дней.

– Крамб, привет, ты где?

– На площадке в Гриане. Через четыре дня запускаем вторую «Марсианку».

– Ох, а я и забыл! У тебя горячая пора. А что с первой?

– Мир ее праху. Но я точно знаю, что мое шасси тут не при чем. Похоже, программистская ошибка, выключившая прием команд. Несколько снимков все-таки получили.

– Видел. Слушай, я договорился о рейде на станцию «Петербург» для всех «петербуржцев» – вторая неделя августа. Вырвешься?

– Хорошая идея. Вырвусь. Как раз запустим и настанет общий расслабон на первые месяцы полета.

– А Кола?

– Кола дома сидит, книгу пишет. Позвони ей лучше сам, а то она вчера на меня нарычала.

– Кола, привет! Ну как литература XXI века поживает?

– Если ты о русской литературе, то смотря как глянуть. Если считать литературой наличие хороших текстов и авторов – то вполне поживает, точнее, поживала. Даже в начале XXII века теплилось нечто приличное, а потом уже не проследить. А если считать литературой национальное явление, влияющее на развитие социума, то ни черта она не поживала – ютилась в щели под забором.

– Расскажешь более подробно при личной встрече, для нее появилась хорошая оказия. Летим на «Петербург», все мы, кто там был. Летим и живем за их счет. Крамб согласен.

– Эх, получит он от меня в лоб при этой оказии! Уже два месяца мотается в командировках – «Марсианка» у него вышибла из головы все остальное. Хоть бы звонил почаще, хоть бы сказал что-нибудь…

– Хорошо, заодно дашь Крамбу в лоб. Вторая неделя августа. Позвоню через пару дней, скажу точнее.

– Привет Кана, как поживает ваш гербарий?

– Привет, дядя Сэнк. Отлично. Надеюсь, скоро сильно пополнится. В подошве сандалий Праотца в щели между слоями кожи полно травы – соломинки, семена, пыльца. Пока не дают достать их оттуда, при встрече расскажу. Ты был прав, он носил эти сандалии многие годы и даже чинил их, не выпотрошив все это богатство. Там, похоже, есть злаки, которые растут только в горах Экваториальной Африки. Так что спасибо за идею!

– Ты умница, и я хотел бы обсудить с тобой все вышесказанное. Скорую личную встречу гарантирую. Помнишь Север, «Петербург», поляну? Хочешь слетать туда?

– Ой, конечно! Еще как хочу! Я прекрасно помню наше место. Помню, как клад забыла, когда отплывали, а дядя Инзор спас его. А у меня ведь там еще один тайник остался! Дядя Сэнк, возьмите меня!

– Обязательно. Всех возьму!

– И Лему?

– И Лему. И Глоню бы взял, жаль, они столько не живут… Позвоню послезавтра и скажу все точней.

Сэнк сунул телефон в задний карман брюк, но вспомнил, что он уже раздавил два телефона таким образом. Он переложил его в нагрудный карман рубашки, но вспомнил, что, наклоняясь, многократно ронял телефоны из этого кармана, причем один раз в костер, другой раз в бассейн.

– Мана, сшей мне мешочек на шею для телефона, как у Праотца! Кстати, надо сказать Кане, чтобы хорошенько проверили швы этого мешочка. В общем, я всех обзвонил, все согласны.

– Ну и славно. А младшее поколение будем звать?

– Я думаю, им не столь интересно туда лететь – вряд ли их терзает внутриутробная ностальгия. Сын из похода еще не вернется, а его племянницы в Америке до середины августа.

Встретились прямо на взлетном поле. Алека бросилась на шею Сэнку, Кана с Лемой с двух сторон обхватили Ману, Крамб со Стимом долго трясли друг другу руки и хлопали по плечу, проверяя на крепость, Инзор обнялся с Колой. Четырехмоторная турбовинтовая амфибия, как будто та же самая, что летала в те давние времена, загружалась с заднего порта всяческим оборудованием. Темно-серая, страшная, как химера на древней крепостной башне, страшней, чем на воде из-за разлапистых шасси, выпущенных по бокам, – хищное чудовище, готовое ринуться на врага. Дорогих гостей пригласили на посадку по трапу через переднюю дверь. Компания уютно расположилась вокруг небольшого круглого стола в носовом салоне. Обычно в этом салоне летали всяческие начальники со свитой. Но для такого рейса Сэнк был намного круче любых начальников. Да и другие участники экспедиции были важными птицами, а уж все вместе – эпохальное событие: экипаж легендарного «Петербурга» в полном составе посещает международную станцию «Петербург». Сэнк выразил надежду, что у них там нет ни фейерверков, ни духовых оркестров.

– Не надейся, – сказала Мана, – они еще что-нибудь придумают. Люди любят праздники, и радуйся, что твое прибытие для кого-то хороший повод пошуметь и повеселиться. И не надо из себя скромницу строить.

Когда самолет набрал высоту, двигатели чуть утихомирились – их шум не мешал спокойному разговору. Наверное, расспросов, воспоминаний и рассказов о бурно текущей жизни хватило бы до конца пятичасового полета – кто-то не виделся несколько месяцев, а кто-то и три года, но Сэнк уже через час прервал беседу:

– Поговорили, а теперь – к делу. Я вас собрал не только для семейной встречи и утоления ностальгии. Я хочу мобилизовать вас на новый мозговой штурм, а может быть, и не только на мозговой. Задача, как вы понимаете, та же самая: выяснить, что произошло после 2226 года прошлого летоисчисления. Есть подвижки и есть идеи, будет интересно, и мне не хочется, чтобы вы остались в стороне.

Итак, серьезная новость в двух словах. Шестнадцать тысяч лет назад в один день, в один час почти по всей Земле, исключая низкие широты, рухнули электросети. Это мы выяснили по электромеханическим часам, остановившимся почти в одно время: 15 января 2227 года около 3 часов вечера по нулевому поясу. Нам опять повезло: электромеханические часы в то время стали чем-то вроде ретро-моды, видимо, людям надоели электронные табло. Примерно в то же время на дорогах Земли образовались завалы – может быть, парой часов раньше. Одно из возможных объяснений – внезапно рухнула система глобального позиционирования. Что скажешь, Стим?

– Папа, ну что тут сказать? Все очевидно до безобразия: аномальная солнечная вспышка. Все симптомы налицо.

– Есть такая гипотеза, мы обсуждаем ее в статье. А почему не гамма-всплеск, например, или не сверхновая? А может быть, ядерная атака в космосе?

– Сверхновая никак, иначе бы мы сейчас видели ее остаток. Ничего похожего нет. Гамма-всплеск в Галактике может сжечь все спутники, но электросети вышибить – вряд ли. Он не затрагивает магнитосферу, гамма-кванты прошивают ее насквозь и устраивают некий тарарам в стратосфере – но без большой электрической наводки. Да и бывает такой гамма-всплеск раз в десять миллионов лет. Космическая ядерная атака может уничтожить систему глобального позиционирования, но не электросети по всей Земле. Да и остался бы осевший плутоний – он хоть из стратосферы, хоть из ближнего космоса осядет – ты же сам говорил, что его следов нет в сезонных слоях льда.

– Да, почти весь плутоний осел в XX веке. Поигрались с испытаниями и закончили. В начале XXIII века чисто.

– А как часто бывают такие вспышки на Солнце?

– Вполне возможно, раз в тысячу лет, может быть, раз в десять тысяч. Их видят на других звездах, похожих на Солнце, – звезд много, поэтому не надо ждать тысячи лет. Они могут быть в сто или даже в тысячу раз сильнее тех, что наблюдались за две коротких истории наблюдений.

– У них другая природа?

– Да как сказать… И да, и нет. Да, у них та же физика – пересоединение магнитного поля, тот же физический механизм. Нет, в том смысле, что это другой сценарий. Объяснять?

– Подожди, – вмешался Инзор, – расскажите сначала, почему получились завалы на дорогах? Я не понимаю, ну, отключился навигатор, и что с того?

– Если у тебя одного отключился, ничего не произойдет. Поедешь по памяти, по указателям, или остановишься на заправке и спросишь дорогу. А если у всех сразу, у всех, кто не умеет ездить без навигатора, и кто-то там перед тобой, нервный и возбудимый, вдарит по тормозам от страха? Ты тоже станешь сразу нервным и начнешь куда-то выруливать. И пошло-поехало. Хуже того, больше половины машин управлялись роботами. Адская смесь из туповатых роботов и паникующих людей на загруженной трассе! Что будет делать робот, если он потерял ориентацию? Тот, что попроще, начнет тормозить, где ехал. Тот, что поумнее, станет выруливать на обочину, пользуясь своими видеокамерами. А туда уже выруливают десятки машин, там негде встать, там не успеешь затормозить, там половина вынуждена лететь за обочину. А другая часть, никуда не успев вырулить, останавливается или сталкивается на проезжей части, некоторые фуры переворачиваются – все живы, если не вылетели на встречную, но не могут никуда ехать – дорога безнадежно забита. А чуть позже из городов хлынет поток беженцев на дачи, в деревни, куда угодно, лишь бы из гиблых каменных джунглей! И негде заправиться или зарядиться!

– А что раньше, сгорают спутники или встает энергосистема?

– Сначала спутники – через восемь минут после вспышки прилетают гамма-кванты и вырубают спутники на дневной стороне. Вспышка сразу не заканчивается и добивает спутники, залетающие на дневную сторону. Потом доходит волна солнечного ветра и плющит магнитосферу, наводя индукцию в электросетях. При обычной вспышке волна доходит примерно через сутки или чуть больше. При аномальной вспышке она могла дойти, например, через час.

– Да, это объясняет, почему не восстановили энергосистему – ремонтные бригады попросту не могли никуда добраться, да и сколько их было, этих бригад?!

– А на вертолете?

– А как добраться до вертолета?

– А у ремонтников были вертолеты? А если нет своих – как связаться? Связь-то тоже наверняка грохнулась.

– Самое правильное – разгребать завалы бульдозерами.

– И кто будет разгребать? Кто отдаст команду при потерянной связи? А если и найдутся добровольцы-бульдозеристы, где им заправиться, когда горючее израсходуют?

– Кто-то рванет из городов и застрянет в дороге, а те, что останутся, ринутся в магазины – кассы не работают, света нет, но товары-то на полках стоят! А на всех не хватит, и что тут начнется?!

– Воды ведь тоже не будет! Из магазинов мигом растащат. Хорошо, если река рядом. А если нет?

– Это же был январь. Значит, в городах через пару дней все начали замерзать в своих квартирах в темноте. Канализация не работает. Пить нечего. Большинству нечего есть. Большую часть суток – кромешная тьма. И абсолютная неизвестность, ни единой весточки. Телевизор мертв, компьютер мертв, телефон еще светится, но связи нет.

– Я бы выпрыгнула из окна, если бы осталась одна, как весь последний месяц, – проворчала Кола.

– Так многие и выпрыгнули, судя по находкам ломаных костей в городах, – ответила Алека.

– Первые дни, наверное, на что-то надеялись, – предположил Сэнк. Но шло время, люди начали умирать, тьма не рассеивалась. Правительства нет – они там бегают в панике, не могут связаться друг с другом. Допустим, собрались – пришли пешком, и что дальше? Ни рычагов, ни нитей, ни исполнителей. И службы спасения сидят по домам в потемках или на дежурстве, обездвиженные без связи, без топлива. Армия? А что может поделать армия?

– Тут разве что моторизованная пехота могла бы что-то поделать, если у нее был приличный запас горючего, – ответил Инзор, – но я не уверен, была ли в то время полноценная пехота. Да и что она могла сделать? Одна дивизия могла бы спасти один город среднего размера, каких сотни и тысячи.

– Но почему люди не организовались сами? Почему не создали домовые, дворовые бригады спасателей? Почему не взяли под контроль продовольственные запасы? Зачем уповать на государственную власть, когда можно создать свою в пределах квартала?

– Крамб, ты – здоровенное дитя молодой румяной цивилизации, поэтому тебе это странно. Они – отпрыски состарившегося, напрочь зарегулированного мира, где на каждую функцию, на каждое действие есть свои специально обученные люди. Потому и не самоорганизовались – атрофировалось у масс это «са́мо-». Но все-таки где-то люди сплотились и действовали – ведь ушла часть людей из городов в новые поселения и тем спаслась.

– А в городах никого не осталось? – спросила Лема.

– Города наверняка превратились в ад, где невозможно не то, что жить, а находиться, – ответил Сэнк. Гниющие трупы, вонь, инфекция, крысы. Люди, скорее всего, пытались согреться огнем, значит, пожары. У меня не хватает воображения представить, что стало с населением многомиллионного города, с людьми, которые не смогли его покинуть. И все-таки парадокс, просто не лезет в голову. Казалось бы, такая ерунда – пропало электричество. Вон, почти весь Балканский полуостров восемь лет назад остался без электричества, так восстановили за полтора дня и не поперхнулись. Завели резервные генераторы, ни один больной, привязанный к электроприборам, не успел помереть. А тут – полный охряст. На словах понятно, а в голову все равно не лезет.

– Ох и жуть вы рассказываете! – вступила Мана. – Страшно представить, что испытали те люди. Какими бы он ни были – слабаками, неумехами, – все равно ужасно жалко их. Они жили как могли, как несло течение, и не заслужили такой участи. Давайте что ли помолчим минуту.

Помолчали. За окнами медленно уплывали горы и наплывала синь Нижнего моря.

– Стим, расскажи все-таки, что могло произойти с Солнцем, – предложил Сэнк.

– Внутри Солнца по сторонам от экватора наматываются два огромных жгута силовых линий магнитного поля, – Стим изобразил процесс вращением рук в противоположные стороны. – Силовая линия – как резинка, которую можно бесконечно растягивать вдоль, а поперек вещества она двигаться не может. Вот она и растягивается, наматываясь по широте из-за того, что звезда на разных широтах вращается с разной скоростью. Эта намотка создает два магнитных обруча по сторонам от экватора, причем полярность у этих обручей противоположная. При нормальном режиме эти обручи остаются в глубине. Верхние слои Солнца бурлят – это называется конвекцией. Восходящие конвективные потоки отщипывают магнитные петельки от этих глобальных жгутов и выносят на поверхность. Так получаются солнечные пятна. Там, вне Солнца, эти петельки пересоединяются и аннигилируют. Так получаются солнечные вспышки. Это обычный режим и обычные вспышки. Но изредка беспорядочные конвективные потоки перестраиваются в глобальные упорядоченные, и эти два магнитных обруча всплывают на поверхность – частично или целиком. И тут начинается ужас – они пересоединяются друг с другом, выделяя в сотни, а то и в тысячи раз больше энергии, чем обычные вспышки. Вот и вся премудрость.

– Если такие вспышки происходят раз в тысячи лет, значит, они били по Земле много-много раз, – заметила Кана.

– Ну и что? Если у обитателей планеты нет спутников и длинных проводов, наплевать им на такие вспышки. Просто не заметят, точнее, увидят феноменальное полярное сияние и порадуются. Кстати, а радиоуглеродный анализ древесных колец вокруг 2227 года делали?

Наступило молчание. Сэнк с Алекой переглянулись. Алека посмотрела на Кану.

– Ты думаешь, это будет видно?

– Еще как! За одну такую вспышку в стратосфере может образоваться столько углерода-14, что он перекроет годовую норму его наработки от нормального облучения. Этот цэ четырнадцать в виде углекислого газа съедается растениями и откладывается в годовых кольцах деревьев. Значит, в кольцах того самого года и нескольких последующих лет должно быть много цэ четырнадцать, как будто эти слои на тысячу лет моложе следующих. У этого углерода период полураспада пять с лишним тысяч лет, но в воздухе он исчезает гораздо быстрей – меченый углекислый газ уходит в океан в обмен на обычный.

– Я не слышала, чтобы кто-нибудь делал радиоуглеродный анализ отдельных колец, – сказала Алека, – хотя не понимаю, почему. Очевидно же!

– Это тебе сейчас очевидно. Насколько я помню, искали главным образом свидетельство ядерной войны – следы плутония, – искали в годовых слоях льда, в слоях ила, может быть, и древесных кольцах. Не нашли и успокоились. А радиоактивный углерод не проверили. Хорошо, что у нас в семье ни одного дендрохронолога, а то бы всыпал я ему сейчас на правах патриарха!

– Кана, а где взять образцы древесины из этих колец? – спросил Стим.

– В Историческом музее Александрии есть два среза – но они будут жадничать. Гораздо больше в археологическом музее Тира, там целые бревна, но Тир – Атлантический Союз, а у них драконовская бюрократия. Я думаю, легче попросить у какой-нибудь археологической экспедиции, пока деревяшки не оприходованы. Алека лучше знает, у кого их выпросить.

– Да, я знаю. Как только появится связь, позвоню.

– Стим, масс-спектрометр можешь обеспечить?

– Нет проблем, но там все равно кто-то из спецов потребуется, чтобы правильно отнормировать, внести поправки.

– Ну, это я могу, неплохо знаю эту кухню. Так что проверим, когда вернемся. Смотрите, внизу справа опять горы.

Справа открылся северный берег Нижнего моря – отросток Кавказа, в далеком прошлом – Крымский хребет. За ним потянулись лоскуты полей с вьющимися через них речушками, с перелесками; деревни, небольшие городишки. Далеко на востоке заблестела Межморская Волга (помните, мы там плыли двадцать лет назад?). Вскоре самолет пересек внушительную реку, а потом пошла тайга – безлюдная и бесконечная. Лишь небольшие поселки и вырубки вдоль большой реки. Огромная таежная равнина, куда лишь тысячу лет назад добрались отчаянные переселенцы, осев на берегах рек. Что их выгнало из благодатного Земноморья?

Самолет снова пересек ту же самую большую реку. По ней крошечный буксир тянул вниз по течению длинную связку плотов. Через неделю эти бревна будут перегружены в порту на морской сухогруз, затем привезены в Александрию, распилены на брусья и доски, двадцать кубометров из которых через полгода купит Стим для дома, который они с Лемой к тому времени начнут строить. Капитан буксира долго провожал взглядом самолет, гадая: «Отчего уже третий за неделю? Что происходит у них там на Севере? Какой-то ледяной город опять обнажился?..»

Возобновлять разговор уже не хотелось, все смотрели в окна – тайга продолжалась. На востоке в дымке остался погруженный в леса огромный город, где высоко над деревьями торчат островерхие холмы из бетонного и каменного лома, где до сих пор стоит знаменитый двухсотметровый обломок телебашни. У археологов еще руки не дошли до этого холодного таежного мегаполиса – пока что есть горы работы в более теплых краях. И снова большая река, не просто большая – огромная, вышедшая из берегов, затопившая пойменные луга и даже участки тайги – Западная Волга. Самолет начал снижаться, далеко впереди справа показался серый ледник, знакомое озеро. Еще издали открылся глубокий темный залив в светло-сером леднике. Вскоре Стим опознал в этом заливе Железную долину. Она стала намного больше, глубже и темней. Железная щетина как бы опала, пригладилась – торчащие во все стороны изо льда конструкции вытаяли и легли.

Самолет подрулил к длинному понтонному пирсу. Сэнк, подходя к дверям, инстинктивно зажмурился и втянул голову в плечи, и точно – на берегу все-таки грянул оркестр: пустые бочки из под горючего, алюминиевые канистры и колокол. Да, самый настоящий тяжелый медный санкт-петербургский колокол, висящий на ажурной звоннице у входа на пирс. А духовые инструменты имитировались громкоголосым хором: «та-та-та, бу-бу-бу». Как только Инзор, будучи замыкающим, ступил на пирс, раздался залп двух десятков ружей, и в воздух взмыла дюжина самодельных ракет.

– Ну вот, – сказала Мана, – а ты сомневался!

У трапа команду «Петербурга» встречали начальники отрядов во главе с председателем Совета станции, атлантийцем Алонором Цирканом. Легкий, быстрый в движениях Ал обнял всех дорогих гостей и провозгласил, вытянувшись по-военному и подняв правую руку:

– Республика Петербург приветствует членов экспедиции «Петербург»!

– Ал, ты здесь прекрасно сохранился, не в пример мне!

– Сэнк, я все-таки на три года моложе, да и здешний климат способствует консервации.

У выхода с пирса толпились около сотни человек. Перестав трубить в сложенные рупором ладони и барабанить по железным емкостям, они встали по сторонам и зааплодировали. Гости разулыбались и замахали руками в ответ. Алека обратила внимание на их одежду – в ней явно прослеживались три стиля:

– светлые клетчатые рубашки с бордовыми жилетками из плотной ткани, обильно усеянными карманами;

– тонкие свободные свитера, черные или темно-синие – в этом варианте одежды карманы топорщились на брюках;

– белые рубашки с тонкими шерстяными жилетками – у их обладателей вообще отсутствовали какие либо карманы.

– Что это они одеты как из трех инкубаторов? – спросила Алека. – Национальные униформы что ли?

– Нет, цеховые униформы, – ответил Ал. – У нас интернационал: формально каждый подчиняется своей национальной администрации, фактически все разбились на команды сообразно с профессиональными интересами и навыками. И все прекрасно говорят на классическом земноморском.

– И что это за три цеха?

– Те, что в бордовых жилетках, – машинисты; исследуют технику Темного века. Большинство из них копается в Железной долине, они в большинстве и сейчас там – здесь лишь те, что работают в Механической лаборатории, она вон там за грядой, – Ал махнул рукой на запад. – В свитерах – старьевщики. Работают с культурными и бытовыми артефактами – в других местах их коллеги называются археологами, но они почему-то ненавидят это слово и иначе, как старьевщиками, себя не называют. Кстати, они все еще находят немало книг, хотя месторождений, подобных вашему книгохранилищу, больше не попадалось. Они тоже в своем большинстве сейчас на леднике. А в светлых рубашках – звонари, белая кость. Их профессия – «прозавнивать» лед – акустическое и электромагнитное зондирование. Они не даром едят свой хлеб: ты бы видел их трехмерные карты внутренностей ледника, все видно – где камень, где железобетон, где железо, где нечто мягкое вморожено! Свалки видят на глубине до двух сотен метров – они так и плывут в придонном слое облаками мусора, поглощая и рассеивая звук.

Сэнк остановил взгляд на одном из звонарей. Тот хитро улыбнулся в ответ. Сэнк несколько секунд напряженно вглядывался, наконец спросил:

– Никак Ланс Харонг?!

– Так точно!

– О, здоровенный какой стал! – Сэнк подошел и потряс Ланса за плечи. – Правда и раньше был не маленький. Я и не знал, что ты здесь. Только что, когда сидел в самолете, твоего отца вспоминал, как встречал его здесь в шестьдесят седьмом, как плыли с ним домой на «Петербурге», он еще все расспрашивал нас, как каждый видит свое будущее. Он будто хотел всех подбодрить напоследок, поддать нам жару.

– Да, он часто вспоминал эту поездку, даже когда уже сидел на наркотиках, все повторял: «Хороший теплый праздник под занавес!» Весело у вас там было, судя по его рассказам. Кстати, именно тогда он меня надоумил заняться этим, – Ланс кивнул в сторону ледника. Я же был кабинетным математиком. Говорит: «Вот тебе достойное поле деятельности с твоими обратными задачами». Придумай, мол, как с помощью акустики прощупать то, что подо льдом, – там ведь столько всего интересного!

– Расскажешь поподробней?

– Да, меня попросили послезавтра доложить об этом на конференции.

– Отлично, до встречи!

– Пойдем, поселю вас, все остальное потом, – скомандовал Ал, – здесь все рядом.

Станция располагалась там же, где в 966 году высадилась александрийская экспедиция – на берегу озера в небольшой долине, напоминающей амфитеатр, обращенный к воде. Треугольные домики первых зимовщиков рядом с озером остались на месте – в центре арены. Там же на арене – главное здание: столовая, конференц-зал, офисы и три невзрачных строения с развевающимися флагами – национальные штабы Александрийской и Аравийской республик и Атлантического Союза. По склонам долины зрительскими рядами расположились жилые домики – легкие сборные конструкции на тяжелом цоколе из валунов (все либо из местных камней, либо доставлено по воздуху – так Ал прокомментировал особенности архитектуры). От пирса через арену, далее вверх по центру амфитеатра шла главная улица, крытая плотно утрамбованным гравием (асфальт на самолетах не возят). По сторонам дороги – небольшие сосенки, посаженные лет пятнадцать назад, едва достигшие человеческого роста. На шестом верхнем ряду свернули налево и прошли метров сто:

– Ну вот ваш дом. Без архитектурных изысков, но вместительный – весь ваш. Держи ключи, комнаты выберете сами. Поселяйтесь – и добро пожаловать в столовую на ужин!

Сэнк с Маной встали у окна, выходящего на север. Пока они шли, разбирались с комнатами, распаковывались, с запада нагнало низкую аморфную пелену. Цвета исчезли, остался лишь холодный серый – ледника, воды и неба, да еще темно-серый цвет камней. Ледник отступил от озера, обнажив голые камни – бараньи лбы, валуны, булыжники. Где-то в щелях на оставленной территории наверняка что-то проклюнулось, но отсюда пейзаж за озером выглядел безжизненной полярной пустыней.

– Все стало совсем по-другому, – заключил Сэнк, – ледник начинался прямо от озера, местами спускался в воду. Вон там, левее груды валунов, небольшой залив, прикрытый бараньими лбами. Там в озеро впадает река, по которой мы плавали внутрь ледника. Она текла в ледовом ущелье, переходящем в тоннель, а сейчас петляет на открытом пространстве – я успел рассмотреть ту реку при заходе на посадку.

– Вы плавали, а я с этими чертовками сидела. Они тогда еще еле говорили, но хулиганили в полную силу. Глони еще у нас не было, поэтому все доставалось мне.

Серую пелену смело на восток, выглянуло солнце, и все окрасилось в свои цвета: темно-синее озеро, серо-голубой ледник, розоватые бараньи лбы и камни, скупая зелень, коричневые крыши. Самолет отчалил от пирса; на воде без выпущенных шасси он выглядел вполне миролюбиво – темно-серая птица с расправленными крыльями. Сэнк с Маной, обнявшись, стояли и смотрели, как он медленно отплывает от берега, все дальше и дальше – едва ли не на середину озера, разворачивается, разгоняется, тяжело отрывается от воды и с натужным ревом пролетает над поселком – так близко, что прекрасно читается надпись «Черный Лебедь» под кабиной пилотов.

– А ты говорил, они водятся только в Южном полушарии…

– Да, но конкретно этот надолго угнездился на нашем озере. Через пять дней он заберет нас отсюда.