Пропасть

По равнине, почти лишенной примет и ориентиров, тащился маленький караван — восемь кобулаков, четыре телунды, семь улзеней и одиннадцать первопроходцев. Точнее, одиннадцать беглецов, волей-неволей ставших первопроходцами.

— Стой, жморовы отродья! — скомандовал возница головной телунды. Кобулаки послушно остановились, грузная посудина мягко легла на илистый грунт. Остальные три подошли и встали рядом.

— Мне всё больше кажется, что мы идем по кругу. Столько идем, а всё одно и тоже: что куст, что камень будто бы уже попадались на пути. Как только вышли в темные дали, началась эта унылая тягомотина, и нет ей конца. Ни холма, ни оврага — зацепиться не за что. У нас осталось два выхода — волочить якорь или положиться на кобулаков — уж они-то обратный путь по запаху своего дерьма точно найдут.

— Обратный путь?! К Мутноглазому нашему с его отрядами?

Куда угодно, хоть к ялдабродам в гости, но не назад! Уж лучше тут осесть. Еда, хоть и скудная, есть — не пропадем.

— Якорь волочить — тоже не так просто — то и дело кусты да коряги. Да и толку не так много — где-то камень, где-то галька, след прерывистый, легко пересечь и не заметить.

— Здесь нас не ждет ничего хорошего. Здесь никаких ключей и в помине нет — ни горячих, ни вонючих. Где возьмем поплавень?

Через срок телунды потеряют плавучесть, без транспорта останемся. Жилье нормальное не построишь. Меди тоже, похоже, нет, да ничего нет — камни, и те поодиночке разыскивать надо. Да и мало прошли. Вдруг Мутноглазый и сюда дотянется своими погаными руками?!

— Вряд ли дотянется, но место мне тоже не нравится. Давайте идти и идти вперед. Туда, куда чутье подсказывает. Не может же эта тягомотина быть бесконечной.

— Идти, так идти, хоть к ялдобродам, хоть прямиком в преисподнюю! А ну, налегай! — Кобулаки натянули стропы, улзени радостно засверкали и зачирикали, носясь кругами. Телунды одна за другой, чуть проехав по илу, тяжело поднялись, караван отправился наудачу.

Так они и шли не спеша по унылой пустынной равнине, благо кобулакам хватало растений, а беглецам с улзенями — моллюсков.

Говорили мало, да и не о чем было говорить, разве что иногда делились мечтами о неведомых приветливых краях, куда они когда-нибудь обязательно попадут. Были огорчения — умер старый умный улзень — и радости — родились три мальца-улзеня, — нашли кусты пупырышника — попировали и пополнили запасы. Сознание съеживалось от однообразия пути. То прилипнет и крутится в голове глупый мотивчик, то одолевают грезы о домашней пище. Сколько они так шли? Полсрока, срок, а может, все полтора. Сколько они прошли? Для этого нужно знать, как петляли, а это одному Ензидрину известно. Так и шли, пока не набрели на небольшой овраг.

Наконец-то встретилось хоть что-то, кроме редких кустов и камней! Караван пошел вдоль оврага, который становился шире и глубже, превратившись в ущелье. Беглецы прибодрились и повеселели. Вдруг улзени резко поднялись вверх и замерли издавая отрывистые щелчки. Кобулаки тоже встревожились и замедлили ход.

— Что там?.. — пробормотал возница. — Судя по улзеням, ничего хорошего.

Все собрались у головной телунды. Никто ничего не понимал.

Там, впереди, не высвистывалось ничего необычного.

— Нет там ни жмора… — сказал старший беглец. — Стойте, всем тихо! Слушайте! — он свистнул, что есть силы.

— Ну, действительно, пусто там, ничего нет.

— В том то и дело, что пусто. Дальнего эха нет. Всегда что-то отражается от кустов, от дна. А там вообще ничего нет… Пустота. Почему, по-вашему, скотина встревожилась? Она отродясь такого не встречала.

Караван осторожно двинулся вперед. Вскоре кобулаки заупрямились и встали.

— Подождите здесь, — сказал старший из первопроходцев.

Я вспомнил нечто подобное — такое же ощущение. Когда мы с друзьями в молодости шлялись по вулкану, эхо так же пропадало перед обрывом. Там был огромный обрыв — край провала. Я уверен, что здесь тоже обрыв.

Старший с двумя товарищами двинулся вперед. Следом, боязливо прижимаясь ко дну, потянулись два молодых улзеня. Конечно, это был обрыв — страшный и влекущий. Страшный — потому что не откликался эхом. Влекущий — потому что будил воображение.

Старший заплыл за край и позвал остальных. Улзени, преодолевая страх, последовали за хозяевами. Все пятеро неподвижно зависли над бездной.

— Как будто край мира, — сказал один.

— Ты веришь в эти старинные сказки? — спросил другой.

— В сказки мы не верим, но тут нечто серьезное, — сказал Старший и изо всех сил свистнул.

Эхо нарисовало почти отвесный обрыв с ребрами и зубцами. Но через три стука улзени встрепенулись, будто услышали что-то еще.

— Все-таки, там внизу что-то есть… должно быть, — заключил старший. — Так не высвистать, нужен гонг. Тяжелый он, жмор его, но делать нечего. Гонг сняли со второй телунды и потащили вшестером, держа за растяжки. Седьмой нес молот с длинной ручкой.

— Растягивай лицом вниз, чуть в сторону от стены, — скомандовал Старший.

— Лупи!

Седьмой с размаха ударил молотом в гонг, и тут же заглушил его, обхватив руками.

— Тихо… тихо… — через три стука зазвучали еле слышные раскаты.

— Есть! Стена переходит в склон, он идет отрогами, между ними долины. Конца склона, так, чтобы он переходил в плоское дно, я не слышал.

— Я тоже не слышал конца склона, но мне показалось, что он становится положе.

— А мне кажется, что склон покрыт растительностью, ведь эхо было мягким. Почувствовали?

— Поплыли назад. Тут надо крепко подумать.

Одиннадцать беглецов разбили лагерь у края пропасти. Они несколько раз заплывали с гонгом — всё дальше. Никто не слышал плоского дна, но улзени упорно реагировали на десятом стуке, когда раскаты эха от отрогов обрыва уже заканчивались, — опускали головы и резко расправляли уши. Слышали ли они дно бездны? Как жаль, что они не умеют говорить! И еще у всех появилось ощущение, что снизу едва заметно веет теплом.

— Что ж, братья, нам остается единственный путь — вниз, — держал речь Старший. — Иначе мы скоро окажемся без телунд, а значит, и без всего снаряжения, без оружия, инструментов и утвари.

Поплавень понемногу утекает, мы уже выкинули весь балласт, а смотрите, как тяжело посудины отрываются от дна. Скоро они станут не под силу кобулакам. Там внизу наверняка есть ключи с поплавенью, иначе бы оттуда не тянуло теплом. Там наверняка полно еды. Не может быть, чтобы среди обрывов и отрогов не было медной руды и прочих руд. Другого пути — назад, на пустынную равнину, — у нас нет.

— Может быть, ты и прав. Но кобулаки не пойдут вниз с отвесного обрыва. Хоть ты что с ними делай. А если мы туда спустимся и не найдем вонючих ключей? Тогда мы точно не сможем поднять телунды назад из пропасти. У нас не будет обратного пути.

— Да, это риск. Но плутая по равнине, мы тоже скоро сядем на дно. Без всяких надежд. А там, внизу, есть хотя бы надежда. Там хотя бы неизвестность, а здесь — безнадега.

— Может быть, вышлем разведчиков вниз налегке? Станет ясней насчет надежды.

— Я против. Там в отрогах жмор заплутает. Слишком легко потеряться в этой бездне.

— У нас же есть гонг. Оставшиеся будут бить в него время от времени. Гонг будет слышен от самих ялдабродовых углов.

Старший задумался. Ему было боязно отпускать товарищей в эту бездну. Десять сроков назад всё решилось бы просто — он сам нырнул бы в пропасть во разведки — самому совсем не страшно, наоборот, заманчиво. Но сейчас он будет обузой. А впрочем, чем он лучше их. Почему, доверяя себе, не доверяешь другим и трясешься за них, как за маленьких. Пусть идут…

— Хорошо. Кто готов? Все?! Ну, это слишком. Достаточно троих.

Давай ты будешь ным, ты у нас потверже рассудком. Еще ты и ты.

Теперь слушайте мои условия. Мы будем бить в гонг каждые две по́годи. Через каждый передых будем бить троекратно. По прошествии смены — восемь ударов. Если где-то в ущелье перестанете слышать гонг, немедленно поднимайтесь выше окружающих холмов. Ни в коем случае не удаляйтесь друг от друга. Вы должны не только слышать друг друга, но еще и видеть. Светитесь как следует!

Времени вам — две смены. Возьмите хоть один арбалет на всякий случай.

Трое с двумя улзенями исчезли в пропасти. Зазвучал первый удар гонга — смысла в этом ударе еще не было, но договор есть договор. Скоро стихли посвисты разведчиков и щелчки улзеней.

Две смены тянулись долго и тяжело. Особенно долго и тяжело потянулись передыхи по истечении двух смен. Разведчики опаздывали. Как часто опаздывают с возвращением те, кто ушел в неизвестность, пропав из виду! Им-то хорошо — тем, кто ушел. Им так хочется посмотреть, что за тем поворотом, за тем холмом, а потом быстренько вернуться и успеть к сроку. Ну, или опоздать, но совсем немного. А товарищи почему-то нервничают, вслушиваются в пустое пространство, места себе не находят.

Старший внимательно глядел на улзеней, зная, что они первыми услышат разведчиков на подходе. И вот на пятом передыхе после двух смен улзени один за другим встрепенулись. Скоро и сами путешественники услышали нечто. Но это не были локационные сигналы. Какие-то протяжные звуки… Ритмичные и раскатистые.

— Да это же они песню поют!

Вскоре стали различаться ритм и слова. Это была простоватая, но хорошая песня. В данном контексте — очень хорошая:

Вся команда и все улзени рванули навстречу. Только Старший опомнился — кто-то ведь должен смотреть за кобулаками — и вернулся. Вскоре возбужденная компания прибыла в лагерь.

— Там такая страхида на нас напала! Похожа на саурену, только втрое больше!

— Вроде на вас ни одной царапины.

— Да, первым его Банг встретил, увернулся и шарахнул, около хвоста. Эта тварь изогнулась, пытаясь достать улзеня, тут я подоспел и шарахнул ее прямо в морду, а заряд-то у меня побольше, чем у Банга. Она забилась в конвульсиях, тут мы еще добавили. Похоже, готовенькая.

— У вас есть, что сообщить, кроме охотничьих рассказов?

— Да, конечно. Отвесный обрыв на глубине полтора-два свиста переходит в круто спускающиеся отроги. Между ними — ущелья. По верху отрога — кораллы, в ущельях всё покрыто лапчатым кустарником. Ниже из ущелий тянутся осыпи — чем глубже, тем положе.

На осыпи — заросли черного стланика. Идя над такой осыпью, добрались до дна пропасти. Глубина там по ощущению семь-восемь свистов, точнее не скажешь. Противоположный склон пропасти не высвистывается, может быть, его и нет вовсе. Дно холмистое, много плоских камней, длинноленточника, ураминии и рощ длинноствольной араминарии — стройматериала в избытке. Моллюсков и прочих тварей тоже в избытке. Многие крупнее, чем у нас, — например, та тварь, что на нас напала, похоже, и вправду саурена.

Еды — изобилие. Ключей с поплавенью мы не нашли, для этого нужно больше времени. Зато заглянули в одну из расщелин — оттуда тянуло теплом, и чувствовалась едкая вонь, которая часто идет вместе с поплавенью. И еще мы нашли вот что.

Командир разведки вынул из наплечной сумки длинный острый камень.

— Ого, это же наконечник копья! Древний — плохо обтесан.

— Ты уверен, что древний? Мы нашли его на поверхности ила между камней. Был бы древний — затянуло бы давно.

— Похоже, пропасть уже заселена. Скорее всего, дикарями. Это может быть либо плохо, либо вовсе хорошо. Жизнь становится всё интересней. По-моему, надо отбросить все сомнения и нырять вниз всем караваном.

— Но кобулаки не пойдут в пропасть. Тут отвесный обрыв в полтора свиста, а дальше — крутой склон. Они твари солидные и обстоятельные. Зачем им такие приключения?

— Давайте поищем, где ниже и положе. Пройдем налегке вдоль обрыва — двое направо, двое налево. Может быть, найдем не столь отвесный край — ущелье или отрог, вдоль которого не побоятся плыть кобулаки. Справа — ущелье, впадающее в пропасть. Может быть, там не так высоко.

От дна ущелья до выполаживания отвесной стены действительно оказалось не так высоко — полсвиста. Но кобулаки всё равно уперлись. Подплыли к самому краю и уперлись.

— А ну, жморовы отродья, что застыли, как ухумры даргобнутые?! Вперед, трусы! Щас я вам по хвостам шарахну! — кобулаки не пошевелились.

— Стой, — сказал Старший. — Они после такого обращения скорей тебя сами шарахнут, но с места не сдвинутся. Дай-ка я по-другому попробую.

Старший подплыл к Бумбарду, вожаку кобулаков, обнял его сверху и начал ласково гладить по затылку.

— Ты мой хороший, могучий и умный кобулак! Там внизу много вкусной ураминии, там мы остановимся насовсем и никогда не будем больше тащиться среди чахлых кустов. Смотри: Банг и Донг вьются впереди. Бумбард, ты же любишь Банга и Донга, своих лучших друзей. Они уже там побывали, смотри, как они хотят оказаться там снова! Но они не могут пойти, пока ты стоишь, они не могут бросить тебя. Пойдем, мой хороший, пойдем…

Невозможно сказать, понял ли Бумбард смысл этой речи или просто подействовала интонация, но вожак заработал мощными ластами, телунда стронулась с места, напарник Бумбарда тоже натянул стропы, телунда поднялась, миновала край обрыва и плавно пошла вниз, а за ней последовал и весь караван.

Кобулаки соглашались только на пологий спуск вдоль твердой поверхности. Сначала наискосок вдоль стены, мимо башен, громоздящихся друг над другом и исполинских контрфорсов. Потом поперек круто спускающихся отрогов, постепенно забирая вниз.

Сначала влево, потом вправо — серпантином, как прокладывают тропы существа, живущие в менее плотной среде. Кораллы на гребнях по мере спуска становились всё больше и чуть светились. Старшему удалось направить Бумбарда в арку между двух розовых грибовидных кораллов, сросшихся шляпами. Когда склон стал положе, пошли прямо вниз вдоль гребня. Кораллы сменились зарослями лапчатника, тоже аномального размера. Громадные кусты также светились, хотя не сами по себе, а из-за миллионов мелких существ, поселившихся под их сенью. Наконец все вышли на равнину. Сходу, не останавливаясь, сделали несколько петель над всхолмленным ландшафтом. Уши разбегались от разнообразия, и даже глаза — от светящейся фауны всех размеров.

— Здесь! — сказал старший. — Вот наше настоящее место.

Это был широкий холм, покрытый травянистой ураминией, в паре свистов от отрогов стены пропасти. С одной стороны у подножья холма стояла роща стройной высокой араминарии, с другой возвышалась одинокая скала. Распрягли кобулаков, заякорили телунды, поставили дежурного (в этом месте надо держать ухо востро) и уснули так, как не спали уже давным-давно.

Вряд ли существует дело, за которое разумное существо берется с большим энтузиазмом, чем обустройство на своем настоящем месте, обретенном после долгих скитаний. Поиск поплавени, в конце концов увенчавшийся успехом, заправка телунд, разведка, сбор и перевозка плоских камней, возведение стен и перекрытий из прочных стволов ароминарии, сбор кожицы пухловика для письма и черчения карт, волоконника для веревок, путобородника для грубой ткани, охота на круглобрюхов и саурен для кожи, поиски самородной меди, ловля люминеток для освещения жилищ. Работали с таким азартом, что однажды не заметили появление аборигенов, — только встревоженное стрекотание улзеней заставило оглядеться по сторонам.

Дикари с копьями из тонких ветвей араминарии с грубыми каменными наконечниками числом под сотню наблюдали за поселенцами со всех сторон, светясь темно-красным. Кто-то из товарищей схватил арбалет, кто-то — бронзовый дротик.

— Тихо-тихо, — сказал Старший, — вдарьте в гонг, кто поближе.

Мощное гудение гонга произвело чудесный эффект. Аборигены побросали копья и распластались по дну, переливаясь средней частью видимого спектра — от оранжевого до зеленого.

— Видимо, они слышали наш гонг, звучавший сверху, и приписали его небожителям, — прошептал Старший.

Один из дикарей медленно пополз по дну к отзвучавшему гонгу, осторожно перебирая руками. Его встретил Старший, достал из сумки несколько медных монет и осторожно передал аборигену. Тот, вспыхнув голубым, быстро-быстро пополз прочь, бормоча что-то типа «Угур ага нолми, угур ага нолми». Подполз следующий.

Сцена повторилась. После третьего паломника Старший замахал руками, прокричал страшным голосом бессмысленную, но выразительную последовательность звуков, потом закрутился волчком и несколько раз подряд ударил в гонг. Аборигены поняли его правильно и пустились прочь.

Через две смены они появились снова — без копий, с дарами.

Красивые, редкие раковины, местные деликатесы (как оказалось, действительно вкусные), круглые камни с просверленными дырками (здешние деньги?). Попытались наладить диалог. Выучили по несколько слов. Оказалось, что у аборигенов нет понятия «вода».

Остались довольны друг другом, правда, под шумок кто-то украл кованый гвоздь, наживленный в араминариевое бревно.

— Вполне симпатичные вменяемые дикари.

— Пока да, но ведь у них еще живо впечатление от нашего появления с небес, да еще с гонгом. А так гвоздь-то украли.

— Да, придется всё убирать.

— Я о том и говорю. Нам будет сильно досаждать их пристальное внимание, мелкое воровство, назойливое любопытство. С другой стороны, их можно привлекать к некоторым работам. Вот накуем гвоздей!

— А они потом эти гвозди на свои палки насадят вместо каменных наконечников! Уж лучше медные кругляки.

— Да ладно, с ними можно соседствовать. Места много, еды — хоть заройся в нее. Чего делить?

— Соседствовать можно, — вставил свое слово Старший. — Только, если смотреть далеко вперед, такое соседство неустойчиво. Кто-то кого-то должен поглотить. Либо мы исчезнем, став дикарями. Либо исчезнут дикари, став нами.

— Их намного больше — пересилят числом. Неужели мы одичаем?

— Может быть, это проще простого. Тут стараться не надо. Всё произойдет легко, незаметно и безболезненно — достаточно наслаждаться жизнью и не напрягаться. Постепенно забудем всё, что умеем, да и что с того — в этом изобилии не надо ничего уметь.

И будем счастливы этаким простейшим счастьем. Когда-нибудь наши соотечественники скинут к ялдабродам Мутноглазого, заживут нормально и доберутся сюда. Они будут дарить дикарям медные монеты, и среди счастливых обладателей медяков будут наши потомки, забывшие язык и происхождение предков.

— Как-то не очень радует такая судьба. А если наоборот? Ты в самом деле полагаешь, что дикари могут перенять наши навыки, знания и образ жизни?

— Почему нет? Только для этого нам придется хорошенько напрячься, потому что их много, а нас мало. Надо быстрее построить новые дома, завести побольше детей, учить их всему, что знаем сами, учить дикарей и ное — их детей. Развернуть тут все знакомые нам ремесла.

— Но нас действительно слишком мало. Меньше, чем ремесел.

— Ты умеешь плавить металл и делать из него инструменты. Но у тебя нет жерновов. А ты был каменотесом, значит, можешь сделать жернова и плавильную камеру. Ты — плотник, умеешь делать араминариевые телунды, Ты — скорняк, значит, можешь шить мешки для поплавени. Каждый из нас что-то может, а если что и пропущено — восстановим по памяти, научимся заново. Поначалу будет тяжело. Зато когда наши соотечественники придут сюда, они найдут сильную колонию, говорящую на их языке, знающую свою историю. Давайте выбирать себе судьбу.

— Выбирайте, а я поплыл искать камень для жернова.