Небесная твердь
Как Рузен Мран наткнулся на высотное зелье? Кажется, что вероятность подобных открытий стремится к нулю. Попробуйте изобрести тот же порох, не имея ни малейшего представления о химии! Однако львиная доля открытий делается именно так, без малейшего понимания сути — методом тыка. В данном случае роль сыграли дурное пристрастие Рузен Мрана к настою сока пупырышника плюс вечный зуд — что-нибудь смешивать, комбинировать, да еще непобедимая тяга к высоте.
Как он догадался, что если в экстракт пупырышника добавить растертого корня гонагары, запечатать смесь смолой в кожаном мешочке, прикопать в теплом грунте неподалеку от вулкана, а потом через долгое время вспомнить и откопать, то получится нечто потрясающее? Нечто, от чего тянет на подвиги, бегут мурашки по всем плечам и хочется вверх! Никто не знает, что его дернуло проделать всё это. Да и если кто-то бы спросил по горячим следам самого Рузен Мрана, вряд ли бы тот ответил что-то вразумительное.
Как бы то ни было, но однажды Рузен Мран, приняв зелье, отправился в небеса, предусмотрительно захватив связку жирных кухляков. Там, где обычно начинался ужас, он испытал восторг, несмотря на подступающую головную боль. Казалось, вся высь ему сейчас раскроется со всеми своими тайнами. Не раскрылась… Головная боль вернула героя к реальности. Плыть вниз с высоты, где еще никто не был, было трудней, чем вверх, — Рузен Мран вряд ли бы дотянул до дома, если бы не запасенные кухляки, отвратительно скрипевшие в зубах, но хоть немного добавлявшие силы.
В те времена уже многие верили, что в небесах есть что-то твердое и вполне материальное. Идеи Ензивера пошли в народ. Учение трещало по швам — с еретиками поначалу боролись, но ересь уже было невозможно запихать назад в те щели, из которых она лезла.
Жречество делало вид, что ничего не происходит.
— Да пропади они пропадом! — вскричал верховный жрец на ассамблее, выслушав нерадостный доклад председателя комиссии по борьбе с ересью. — Так мы все нервы потратим на этих экстремистов! Надо было казнить еретиков, когда их было мало. А теперь поздно. Забудем и продолжим верой и правдой служить Учению!
Правитель со своей стороны решил не класть все яйца в одну идеологическую корзину и учредил Придворную академию наук, пригласив философов-агностиков, не отрицающих истинность Учения, но и не настаивающих на его догматах. Они и в академии продолжали не отрицать и не настаивать, а больше от них особо ничего и не требовалось.
А еретики рвались ввысь. Рузен Мран был не единственным, кто бросил вызов небесам. По крайней мере, еще пятеро достигли тех же высот. Еще двое не вернулись — кто знает, может быть, они поднялись выше всех. Увы, скромных физических сил первопроходцев оказалось недостаточно для подъема до источника небесного эха на сто с лишним свистов с огромным перепадом давления. Требовались какие-то вспомогательные силы природы. И они были найдены столь же случайно, как и высотное снадобье.
Один крестьянин по имени Курман Брин изобрел струйный парус — простое приспособление, доставлявшее ни с чем не сравнимое удовольствие. По сути, это был круглый кусок кожи с восемью стропами, привязанными по краям. Свободные концы строп связывались, и к ним крепился увесистый камень. Кладешь камень у выхода струи, заплываешь в струю со свернутым парусом, расправляешь — и струя несет тебя вверх вместе с камнем. Главное — парусом можно управлять, подтягивая стропы с той или иной стороны.
Можно крутиться и болтаться туда-сюда, можно опуститься вниз и снова подняться — восторг!
Неподалеку от хозяйства Крестьянина била небольшая струя из разряда вонючих ключей. Таких струй довольно много, в них редко катались, даже не из-за неприятного запаха, просто они слабей обычных струй. Однако надо было испытать новый парус, Крестьянину не терпелось, и он отправился на ближайший вонючий ключ.
Парус вел себя нормально, но когда Курман Брин вывел его из струи, купол не захотел ложиться на дно. Камень покоился на дне, а купол, наполовину сложившись, натянул стропы — ему явно хотелось улететь вверх. Будто внутри оказалась большая медуза, пытающаяся всплыть. Курман Брин легонько потянул вверх за две стропы. Камень приподнялся, будто почти ничего не весил. Тогда Курман Брин по наитию сильно потянул за две стропы вниз. Один край паруса опустился, другой поднялся, и будто бы невидимая округлая тварь выскользнула из-под купола, после чего последний сложился и опустился на дно.
Крестьянин некоторое время в задумчивости тер заднюю часть головы второй передней правой рукой. После чего аккуратно завел парус краем в струю и, зачерпнув из нее, осторожно вытянул. Парус снова наполнился чудесной субстанцией, поднял своего хозяина вместе с камнем, и уверенно направился прямо в небеса безо всяких струй.
Крестьянин не был знаком с Рузен Мраном, но много слышал про него. Еще бы, он был широко известен под кличкой Ензидорт, что означало «одержимый небесами». Отыскать его было проще простого — третий встречный указал путь к мастерской, где Одержимый небесами работал над очередным средством их покорения.
Рузен Мран что-то мастерил из ремней — нечто очень сложное. В помещении было довольно светло — хозяин сверху подвесил две сетки с сытыми люминетками, чтобы не тратить лишние силы на собственное свечение. Не поворачивая головы, он поприветствовал гостя:
— Добро пожаловать!
— Дух в помощь! Что это, никак упряжь?
— Вот, пытаюсь наладить гужевой транспорт в небеса. Если у нас не хватает сил, то это не значит, что их не хватит у животных. Это упряжка для улзеней. Я уже пробовал подниматься на обычных ломовых кобулаках — хоть убей, эти твари не идут вверх выше одного свиста. Как только перестают слышать поверхность — нервничают и разворачиваются вниз, что с ними ни делай, как их не шпыняй — не идут выше.
— Кальмаров пробовал?
— Кальмары, они, конечно, порезвей будут, но все-таки это полудикие твари, норовистые. Сладу с ними нет. Вдруг перестают слушаться и тянут, куда хотят. А один даже пытался меня цапнуть, в сарсынь его! Пришлось копьем вразумлять. Как я раньше не догадался про улзеней?! И мозги не в пример есть и характер хороший.
Ну да, они небольшие, но можно числом взять — вот на восемь штук шью упряжку. Рванем в небеса, только за спиной колотить будет!
— Слушай, не надо мучить улзеней. Есть другой способ, куда надежней, я к тебе за тем и пожаловал. Ты в вонючих ключах когда-нибудь кувыркался?
— С какой стати? Я этот запах терпеть не могу, да и квелые они — нет куража.
— Ты, наверное, не понял — в вонючих ключах бьет не вода, а что-то, тяготеющее вверх, стремящееся всплыть. Если эту — как жмор ее охрясь назвать? — поплавень зачерпнуть в кожаный парус — она тянет вверх. Если зачерпнуть в большой кожаный мешок — потянет сильно. И сил не надо тратить, и животных не надо мучить. У меня рядом с фермой есть один такой. Это не так далеко. Поплыли?
Через пятьдесят смен была готова оболочка, сшитая из кожи круглобрюхов: здоровенный «небесный мешок», пропитанный жиром кухляков. К мешку, повернутому узким горлом вниз, крепились стропы, к стропам — корзина.
Первое испытание окончилось непредусмотренным образом.
Трудно сказать, был ли исход триумфом или неудачей — это как посмотреть. Весь труд улетел в небеса вместе с несколькими камнями, уложенными в корзину. Когда Крестьянин с Рузен Мраном наполнили оболочку поплавенью из вонючей струи, она резко потянула их вверх. Оба от неожиданности отпустили стропы — камни должны были удержать небесный мешок, но не тут-то было. Новый транспорт с места в карьер отправился куда и полагалось — вертикально вверх. Бросившись вверх изо всех сил, они догнали свое детище и попробовали вернуть его, гребя вниз синхронными рывками, но тщетно. Вскоре силы кончились, и незадачливые высокоплаватели забрались в корзину.
— Балласт оказался маловат, — заключил Курман Брин — Мозгов у нас оказалось маловато — поправил Рузен Мран — Что делать будем?
— Что делать? — вылезать и плыть домой! У нас с собой даже ножа нет, чтобы продырявить мешок. И высотного снадобья нет, ничего нет!
— Но как тянет, зараза!
— Хорошо тянет. Придется новый шить. Еще пятьдесят смен долой, и кожу новую покупать.
Высокоплаватели выбрались из корзины, потом некоторое время висели в пустоте, высвистывая уплывающее навсегда детище, пока оно не оказалось за пределами локации.
— Через смену он достигнет небесной тверди.
— Достигнет. Без нас ему будет легче.
Новый небесный мешок был готов через сорок смен. На сей раз он имел важную деталь: кожаный рукав, пришитый к верхушке купола. В рабочем состоянии рукав шел вниз, будучи привязанным к стропе около горла мешка. Если надо было спускаться, рукав отвязывался, сам вытягивался вверх, поплавень из оболочки вытекала через него, обмякший мешок терял подъемную силу.
Всё было предусмотрено до мелочей — можно отправляться к небесной тверди. Но высокоплавателей ждала новая напасть, передозировка высотного снадобья, — они перепутали раствор и концентрат. Их скрутило так, что, поднявшись всего на один свист, смогли лишь обрезать стропы и вцепиться в корзину, дожидаясь, пока она чудовищно медленно не опустится на дно, где можно отлежаться в зарослях и прийти в себя.
Следующая попытка привела к рекорду, но не к цели. Они поднялись туда, где никто еще не был, — свистов на двадцать, — но почувствовали, что поток воды ослабел.
— Кажется, мы приплыли. Смотри, мешок-то наш скукожился.
— Неужели протекает? Третий по счету, жморов дрынь! Неужели швы плохо заделали?
— Выкинем балласт?
— Ты что, а как возвращаться? Этот мешок будет страшно тормозить — такой огромный. Замерзнем и оголодаем тут. Или своим ходом? Тогда потом где мешок искать? Или четвертый шить? Да и непонятно, доплывем ли сами с такой высотищи. Отвязывай рукав!
— Подожди, давай еще немного… Только один камень выкинем.
— Что нам даст еще немного? Ну, поднимемся на пару лишних свистов, а смысл?! Отвязывай рукав!
Долгий и унылый спуск не убавил упрямства первопроходцев.
Оболочка была целой, значит, проблема заключалась в швах. Рузен Мран и Курман Брин обратились за помощью к опытному скорняку.
— Да-а-а, — сказал Скорняк, оглядев швы и поковыряв в них шилом. — К ялдабродам такие швы! Вижу, старались, да тут уметь надо, а не стараться.
— Неужели всё перешивать?!
— А возьмете меня наверх? — Скорняк хитро изогнул переднюю левую руку.
— Ну что ж с тобой делать…
— Тогда так: швы на самой оболочке перешивать не будем. Пропитаем смолой черного стланика. Самая сарсынь вот тут — шов между оболочкой и рукавом — через него всё и утекло. Его я перешью и пропитаю.
Через двадцать смен обновленный «гидростат», зачаленный толстой веревкой, рвался ввысь, натянув стропы. Последним к старту прибыл Скорняк, и не один — за ним увивался, радостно сверкая зелеными огоньками, небольшой улзень.
— Это еще что за чудо?
— Да вот, прибился недавно и не отплывает от меня ни на взмах.
Он смышленый и шустрый — такого улзеня еще поискать! Я его назвал Дзынь, уже откликается.
— Но мы на тебя одного договаривались.
— Да как его оставишь?! Он теперь за мной хоть на край мира. Он же за нами поплывет и сам в корзину юркнет, не выгонишь. Да он не прожорлив совсем. Зато нюх хороший. Глядишь, пригодится.
Пришлось согласиться. Загрузка окончена; все, включая Дзыня, заняли места, и Рузен Мран с возгласом «Понеслись!» обрубил швартовый канат.
Какое счастье отправляться в путешествие к чему-то неведомому! Особенно когда тебя тянет обузданная сила природы, да так, что весело потряхивает завихрениями, а по сторонам вспыхивает перепуганный планктон. Всё шло замечательно — оболочка держала, но через полсмены веселье постепенно кончилось вместе с малейшими признаками жизни по сторонам.
Высотное снадобье избавляло от животного ужаса, но не спасло трех первопроходцев от отчаяния, подступавшего по мере изматывающе долгого подъема в полной пустоте, мраке и безмолвии.
Путешественники своим трезвым разумом понимали, что там нет никаких ужасных небожителей, которыми с древних пор пугали проповедники. Но когда тянется время, которому, кажется, нет конца, и на твое звонкое щелканье нет ни малейшего ответа, словно всё пространство забито ватой, разум перестает быть трезвым и вся жуткая орава сказочных монстров оживает и корчит рожи в съежившемся сознании.
Дзыню было куда легче — он прекрасно переносил высоту без всякого зелья, и его никто не пичкал с детства рассказами о небесных чудовищах. А раз хозяин рядом, значит, всё в порядке, несмотря на странное безмолвие пространства. Он прильнул к хозяину, который, забившись в угол корзины, завернувшись в покрывало, рефлекторно продолжал издавать локационные щелчки и посвисты. В таком же состоянии находились два других члена экипажа.
Вдруг Дзынь встрепенулся, поднял голову и начал попискивать и щелкать.
Следом очнулся Скорняк и растолкал остальных.
— Смотрите, Дзынь точно что-то учуял или услышал.
— А ну-ка, свистни изо всех сил — у тебя это лучше получается!
— Есть! Точно! Там твердое небо! Тихо… Оно, кажется, чуть волнистое!
Ко всем мгновенно вернулось ясное сознание, хотя голова у каждого гудела и казалась распухшей. Вскоре оболочка обо что-то ударилась, немного отскочила, корзина с экипажем врезалась в оболочку, потом снова опустилась и после нескольких колебаний вверх-вниз успокоилась.
Твердое небо оказалось состоящим из неведомого прозрачного материала, поддававшегося зубилу. Отколотые куски стремились вверх, как камни стремятся вниз, поэтому их пришлось завернуть в сетку из-под съеденных моллюсков и придавить ко дну корзины камнями балласта. Холод и головная боль вынудили путешественников поскорей отвязать рукав и двинуться в обратный путь.
Боль в голове была тупой и безнадежной. Никто, включая Дзыня, не светился — любое дополнительное усилие казалось невыносимым. И всё же Крестьянин провел рукой по сетке с кусками неба — что-то с ними было не так. Он засветился и увидел, что куски неба стали чуть меньше и изменились — исчезли острые края обломков.
— О, жморство! Смотрите, что с ними стало, — Крестьянин растолкал остальных.
— Да ладно, в таком виде они даже красивей, — успокоил Крестьянина Рузен Мран и снова ушел в тяжелое забытье. Наконец потеплело, голова у всех прошла, и экипаж заснул настоящим здоровым безмолвным сном. Только Дзынь время от времени в полусне издавал резкие посвисты и прервал общий сон, заверещав, когда услышал первое эхо тверди. Крестьянин спросонья провел рукой по сетке — она оказалась пуста.
— Где куски неба?! — закричал он.
Рузен Мран приник к сетке, засияв во всю мощь. Всё, что он нашел, — маленький прозрачный холодный овал, застрявший в спутавшихся ячейках. И тот тут же пропал, выскользнув во тьму.
— Вот и всё… Что произошло с веществом неба?
— Непонятно, мистика какая-то. Кто же теперь нам поверит?!
— Значит, поплывем снова. Возьмем пару жрецов, пусть увидят своими глазами.
Едва восстановившись физически и морально, Рузен Мран, Крестьянин, Скорняк и Дзынь повторили экспедицию в прежнем составе — ни один жрец не согласился. На сей раз они откололи куски побольше и по наитию завернули их во много слоев кожи. Драгоценные образцы неба были показаны толпе горожан и представлены руководству Придворной академии наук, где постепенно растаяли на глазах у изумленных ученых мужей.
— Да-а-а… — сказал президент академии.
— Не знаю, что и сказать… — добавил первый вице-президент.
— Надо как-то отреагировать, — сказал второй вице-президент.
— Э-э-э… — задумался президент. — А ты знаешь, как надо отреагировать, чтобы там это не вызвало гнева?
— Не знаю, — ответил второй вице-президент, — а также не знаю, не вызовет ли это недовольство здесь, даже если не вызвало гнева там.
— Давайте никак не реагировать, — подвел итог президент, — да и не на что: свидетельство-то исчезло.
— Но ведь они еще привезут! — возразил первый вице-президент.
— Вот пусть тогда и выпутываются сами, а там посмотрим на результат и поймем, как реагировать, — завершил дискуссию президент.
В следующую экспедицию к небу отправились друзья Скорняка — тоже скорняки. Их славная профессия сыграла ключевую роль в исследовании небес: они захватили с собой большое количество кожаных мешочков, пропитанных жиром. В каждый положили по куску неба, затянув мешочек так, что кожа плотно обтягивала содержимое. В результате стало ясно, во что превращается материал неба — в жидкость, точнее говоря в воду, правда в такую, в которой будто чего-то не хватает, безвкусную. Так был открыт лёд, и стало удивительным, как это сразу не поняли, что он — твердое состояние воды, подобно тому, как бывает жидкая горячая лава и холодная твердая лава.
Прежняя официальная картина мира пошатнулась, затрещала и рухнула.
— Что-то, мне кажется, устарело ваше Учение, — заявил Правитель на ассамблее жрецов. — Пора обновить.
По рядам жрецов прошел скорбный ропот.
— Ладно, — сказал Правитель. — Закажу новое учение нашим академикам. Пусть только попробуют роптать! Сниму с довольствия!
Но невозможно запретить кому-то роптать. Можно только заставить роптать вполголоса.
— Да-а-а… — тихонько сказал президент академии в кругу своих двух заместителей, — полная сарсынь нам…
— Какой жмор его дернул… — прошептал первый вице-президент.
— Что ж делать-то будем? — еще тише прошептал второй вицепрезидент. — Что ни придумаем — всё дрынёв отвалят. Не те, так эти.
— Я и говорю — сарсынь, — пробормотал президент. — Попробуем действовать методом минимизации суммы ожидаемых конфликтов.
— Да ты что, одна оценка этой суммы ожиданий — тяжелая работа. Кто ее делать будет? Мы что ли?
— По наитию, мой друг, по наитию будем оценивать. Например, если мы совсем проигнорируем жречество, то получим истерику духовенства. Нам оно надо? А если серьезно поддадимся этим замшелым идиотам, до конца жизни не отмоемся перед образованным сословием. Правитель наш родной — вообще потемки. Никогда не знаешь, за что от него огребешь.
— Понял, — сказал второй вице-президент. — Есть один хороший прием: кавычки в трудных местах. Хочешь, трактуй как метафору, хочешь — буквально.
— Есть еще один хороший прием, чаще использовать «или».
И два варианта на выбор.
— Ну что ж, давайте попробуем, может быть, и пронесет. И, главное, короче, без лишних деталей.
Плод творчества академиков стал шедевром лаконичности.
Меморандум Придворной академии наук об устройстве мира в связи с открытием ледяного неба
1. Мир состоит их трех сред: срединного «Царства жизни» — воды; нижнего «Царства Грукабура» — каменной тверди; и верхнего «Царства Ензидрина» — твердого ледяного неба.
2. Каждое царство простирается за границы Ойкумены до неизвестных пределов или без оных.
3. Низ — это средоточие тепла, верх — холода.
4. Ледяное небо — это вода, затвердевшая от холода, или холод, принявший форму затвердевшей воды.
5. Каждое тело тяготеет к породившей его среде: камень к нижней тверди, лёд — к небу, живое не тяготеет никуда, оставаясь в своей среде, или тяготеет одновременно к противоположным средам, оставаясь в равновесии.
Замысел, в общем, удался. Духовенство было недовольно, но до истерики не дошло благодаря упоминанию божественных имен.
Образованная публика слегка посмеивалась над обтекаемостью формулировок, но вполне беззлобно. А Правитель почти сразу потерял интерес к проблеме. Бре́ши в новой картине мира открылись чуть позже.
