Рожденье великого чувства
Урал. Поднимись на плешь во-он того холма. Оглядись и замри – во все стороны до горизонта идут косматые макушки в меру пологих гор. Серые под облаками, а под солнцем изумрудные. Встань здесь, взирай, грейся на солнышке, дыши пихтами и гляди в ущелье: там змеится ручей. Следи за его током. Он шуршит, вылизывает камни, от него сюда возносится лёгкий шум. Ручей как на ладони. Думаешь, близко? Спускайся к нему, иди. Тропка петляет: вправо, влево, вверх – огибает большой валун – опять ухает вниз, снова забирает вправо, минует сосны. И вот вода уже близко – холодок ползёт за пазуху, кожа покрывается мурашками: солнце совсем ненадолго заглядывает сюда. Здесь, внизу, тот маленький ручеёк уже – река, она не шуршит – ревёт! И страшно подойти к её могуществу, и любопытно. Какая она – хрустальная – на вкус? Проберись по камням к потоку, опусти руку в воду – живой лёд! Зачерпни воды, испей. Ломит зубы и хочется ещё? А там, дальше, река ныряет под землю. Просто так течёт, течёт и проваливается, чтобы где-нибудь через много-много километров вынырнуть и обрадоваться. Здесь, в камнях – ужи. Их много. И гадюк хватает. Лучше взбирайся опять на солнечную плешь, грейся. Суровый, седой Урал…
В городке, который со всех сторон обступили горы, Урал не зовут ни седым, ни суровым. Просто Урал и всё. Местность такая. У подножия Доменной горы торчит высоченная труба. Вокруг трубы завод. Он до сих пор строит для своих рабочих панельные дома, и рабочие переселяются туда из своего частного сектора. Давно уже переселяются, да только медленно, никак все не переедут. Лет двадцать, с самой перестройки, ходят слухи, что заводу скоро крышка. Но здесь все эти годы слухам не верят: «Как так? Не может быть. Дед здесь работал, отец работал, я работаю… Значит, и дети будут работать». И работают.
Детворе в городке раздолье. В трескучие морозы, когда радио отменяет школьные занятия, ребятня летает на санях с Лысой горы. Санки несутся, взлетают на кочках, визжат алюминиевые полозья, вздыбленный снег жжётся, осыпает всё и тает на кумачовых физиономиях.
А летом на местном водохранилище, недалеко от плотины, прогревается мелководье, и пляж кишит детворой. Визг висит над вспененной влагой до самых сумерек. А когда в сумерках с гор скатывается земляной холод и на черёмуховые опушки выползают из леса тени, у воды делается жутко. Говорят, что где-то здесь в омуте дремлет столетний сом, охотится на детей по ночам…
Восьмиклассники Вовка и Владик плетутся от воды на закате. Накупались, наорались, обгорели, оголодали – длинный был день. До их пятиэтажного квартала подать рукой, а усталые ноги совсем не идут. В ушах шумит, переливается при каждом шаге. Дымит заводская труба.
– Влад, завтра камеру надуй.
– Ну. Её ещё заклеить надо.
Вот и двор. Молодые рябинки никак не хотят подрастать. У подъезда шумит и воняет «Примой» доминошный «козёл», стучит чёрным о дощатый стол. Лупит по столу Вовкин отец, и всё кругом подпрыгивает.
– Вовка!
– Чё?
– Картошка на плите, сам разогрей. Мать сегодня во вторую.
– Ладно.
Приятели поднимаются на свой пятый этаж. Одолеют один пролёт, присядут. Одолеют ещё один, перегнутся на перилах и висят, болтаются свинцовые руки.
– Бли-ин…
Ещё одно усилие, и высота взята. На их площадке три квартиры. Свинцовые ноги подламываются, друзья падают на корточки возле своих дверей и вздыхают. Домой неохота. Зайди в квартиру, и всё – день долой, а этого так не хочется. Пусть бы он ещё тянулся. У Владика тоже дома никого – за тонкой дверью ни шороха, не вернулись ещё из гостей. Через раскрытое лестничное окно долетает со двора гомон «козла» и вечерние звуки: шлёпает по чьим-то ладоням волейбольный мяч, шансонит приёмник, фыркает чей-то непослушный мотоцикл. Этажом ниже в квартире бубнит рекламой телевизор. Слышимость в этих панельных домах!..
– Вован, ести хочешь?
– Ну
– А чё не идёшь?
– Не знай. А ты?
Длинные на Урале летом вечера. Вот уже и горы встали тёмной стеной, заводская труба давно маячит красными огоньками, а звёзд на белёсом небе всё нет и нет.
Слышно, во двор въехала машина, скрипнули тормоза. Хлопнула дверца, и на лестнице послышались шаги.
– О, Влад, кажись, твои.
– Не похоже…
Лёгкие шажки отсчитывают десяток ступенек и переходят к следующему пролёту, цокают о бетон каблучки. Пацаны вскочили:
– Она?
– Она!
Вмиг слетели на этаж ниже и схоронились за мусоропроводом. Каблучки взошли, процокали мимо трепещущих за мусорной трубой друзей, позвонили в дверь. Нездешнее облако косметики и духов заполнило всё. Да, так пахнет только она! Пацаны выглянули из-за мусорной трубы.
– Какая-а!!!
Они до сих пор не знают её имени, не знают, сколько ей лет. При её появлении ни о чём таком вовсе не думается, просто дышится тяжело.
…С наступлением весны она приехала однажды к разведённому начальнику цеха, который живёт здесь на четвёртом этаже, и приезжает теперь стабильно каждый четверг.
Когда она появилась впервые, ещё разливался апрель. Друзья скучали на лавочке у подъезда, когда к подъезду подкатил бесшумный автомобиль. Хлопнула дверца, пикнула сигнализация, и незнакомка процокала мимо приятелей, подмигнула. В нос ударил нереальный, нездешний запах. Пацаны раскрыли рты. Что-то доселе неведомое внезапно затолкалось в груди, перехватило дыхание. Она скрылась в подъезде, и новое, неизвестное чувство сразу вцепилось прямо в горло. Следом за ней бухнула подъездная дверь, и двор вдруг сделался серым и неинтересным. Пацаны вскочили не сговариваясь, бросились следом: надо посмотреть, к кому она приехала. Робко выглядывали вверх в щель между лестницами, где, поднимаясь, цокали каблучки… Потом изучали её машину. Казалось, что и машина пахнет ею. Внутри на зеркале повисла огромная меховая игрушка, на сиденье валяется пудреница. Вовка уткнулся лбом в боковое стекло, расплющил о стекло нос, прижался губами. Владик это увидал и непонятно почему возмутился. Затылок будто вдруг окатило кипятком, он стиснул зубы и оттолкнул друга. Тут Вовка взбунтовался, и друзья впервые подрались. По-настоящему. Что-то было в этой машине необъяснимое… Разошлись по домам, а хозяйка машины стояла перед глазами всю ночь, мешала уснуть. И на другой день так, и на третий. После друзья помирились – много ли надо, чтобы помириться в их возрасте? А через неделю увидали её и подрались снова: Владик сказал, что когда он после школы устроится на завод и от родителей съедет, то сразу на ней женится. У Вовки сами вдруг сжались кулаки, и он друга треснул.
Как-то Вовка спрашивал отца, не знает ли он, кто она такая, та, которая ездит к его начальнику? Отец усмехнулся – хе! – и сказал, что племянница. Чуть не добавил, из каковских она – племянница, да спохватился. Владик дома тоже интересовался, спросил про незнакомку свою мать, а та с чего-то вдруг разозлилась и отвесила сыну подзатыльник. Ни за что. Просто так. Обидно.
И вот теперь пацаны стараются не дышать, чтоб не спа-литься, но сердца молотят так, что качается весь подъезд. Вот начальникова дверь приоткрылась, и незнакомка юркнула в квартиру. Пацаны вышли из-за мусоропровода, набычились друг на друга, засопели, сжали кулаки.
– Чё, Вован, айда по домам?
– Айда.
Не глядя друг другу в глаза, они поднялись по лестнице и захлопнули за собой двери.
Ночь у обоих была беспокойная. Чудился запах незнакомки, в ушах стучали её каблучки. Незнакомка подмигивала, и каждый точно знал, что подмигивает она именно ему.
Наконец на июньском небе появились первые звёздочки…
* * *
Хорошо бывает выспаться на каникулах после беспокойной розовой ночки! Эх! Столько впереди нового! Это же ясно!
Пора вставать, за окошком белый день. Всё так же коптит небо заводская труба, рыщет по двору знакомый алкоголик, трясётся, пристаёт к прохожим, клянчит. Доменная гора сияет под солнцем зеленью. В небе ни облачка…
Владик появился на Вовкином пороге уже во втором часу. Вместо надутой камеры он держится за удочку. За спиной друга топчется его младший братишка в дурацкой панамке.
– Кажись, Вован, сегодня с пляжем пролетели. Мать сказала взять с собой Шурика.
– Куда его! Ему ж купаться нельзя?
– Ну! Увидал вчера в гостях книжку про Емелю, картинок нагляделся и давай к мамке приставать: «Хочу щуку, дай щуку».
Шурик выглянул из-за братовой спины:
– Хоцю сюку!
– Вот. Идём теперь щуку ловить.
Вовка склонился к малолетнему:
– Ты чё, Шурик, в нашей водохранке щук нет.
– Хоцю сюку!
Влад шепнул Вовке, мол, айда, поймаем ему на плотине баклю, скажем, что щука. Сколь раз уже его накалывали.
Со своим малолетним балластом друзья отправились к плотине. Нужно миновать солнечный пляж, где всё уже задорно визжит. Долго шли. Шурик уставал семенить за старшими, приходилось передыхать. Плотина под самой горой. Кругом солнце, а здесь тень, вода чёрная, нет-нет появляются воронки-водоворотки, шумит водослив.
– Не страшно, Шурик?
– Хоцю сюку!
– Попугай, блин.
Влад наладил удочку, скатал хлебный шарик, насадил, забросил. Установил удильник на рогатинку и приказал братишке:
– Сиди тихо, а то всех щук распугаешь. К воде не лезь, там сом живёт, он маленьких ест. Смотри на поплавок: только поплавок нырнёт, хватай удочку и тащи. Понял?
Шурик кивнул. Понял.
Плотина за спиной на сливе шумит, не пробивается сквозь шум визг с пляжа. Вован и Владик глядят туда, где весело, где белеет песок, где беззвучно барахтается на мелкоте знакомая пацанва. Солнце в зените. Окунуться бы, да здесь нельзя, засосёт. Вроде и холодок от глубокой чёрной воды, а всё равно… Такое кругом солнце! Навязался на нашу голову этот рыболов… О-хо-хо…
Раздался бульк. Совсем рядом. Друзья повернулись. Недалеко от воронки плывёт дурацкая Шурикова панамка. Обоих прошибло будто током, вскочили:
– Шурик!
– Засосёт!
Первым в воду бросился Вовка, следом и Владик сиганул.
Страшно в чёрной воде. Воронка тянет к себе Шурикову панамку. До дна в этом месте не достать. Друзья стараются.
Выныривают:
– Нету?
– Нету.
Глубоко вдыхают и снова. Дерёт глаза чистая уральская водичка, только ничего в чёрной глубине не видать. Холодно там, живой лёд.
– Нету?
– Нету.
И снова. До отчаяния. Слив вблизи ревёт. Панамку уже утянуло туда. Скоро вылетит панамка с ревущим водопадом с другой стороны плотины, упадёт на камни. Но сначала проплывёт с потоком в длинной бетонной трубе под насыпью. Шурик…
– Нету?
– Нн-е…
Зубы стучат от холода, от ужаса, от отчаяния стучат. Ступни сводит. В глубине бьют ключи – живой лёд…
– Нету?
– Нн-ету… Сс-той! А нн-у, глянь-ка. – Вовка кивнул дрожащим подбородком наверх, где торчит удочка.
Шурик бродит по гребню плотины, размахивает хворостинкой, что-то неслышно бормочет, напевает, швыряет в воду из-под ног всякую дрянь.
– Ну-ка, Вован, вылазим. Щас я ему покажу «сюку».
– Нн-е могу. Нн-ога. Сс-вело.
Вовка синий, зубы колотятся, дыхание перехватывает, руки не слушаются, вот-вот уйдёт под воду. Друг взял его за шиворот и погрёб туда, где можно стать на дно и вылезти.
Доплыли, слава Богу. Вылезли. Скинули свои футболки с шортами, выкрутили. Развесили на раките на солнышке. Побегали взад-вперёд – как будто согрелись. В Шурикову сторону не хотелось смотреть.
– Паразит.
Немного отдышались, успокоились, присели. Дрожь опять вернулась.
– Сс-лышь, Влад, я дд-умал – всё…
– Я тоже. Если б он ко дну пошёл, фигушки бы мы его, паразита, «сюку»…
Водослив монотонно шумит…
Пацаны улеглись на траве и уставились в бездонные небеса. Если расслабиться, то дрожь отпускает…
Какое на Урале небо! А воздух! Нигде больше такого нет! Хорошо здесь жить! Просто родиться и просто жить и жить!.. И дышать.
Дремлется…
Ещё совсем немного, и будет училище. Ещё чуть-чуть, и можно уже на завод. А там… Столько всего впереди!.. Ни облачка вверху…
Сквозь шум воды визжит Шурик. Друзья вскочили. Он что-то пищит, семафорит, указывает им на удочку:
– Тям! Тям! Сюка!
– Айда, кажись, у него клюёт.
Вовка побежал к мелкому. Поплавок дробно поныривает, плавает взад-вперёд. Вовка взял удильник, подсёк, вручил Шурику:
– Тяни.
Шурик потянул. Над водой затрепыхалась крохотная рыбёшка – бакля. Сверкает солнышком, серебрится. Шурик заплясал, глазёнки загорелись. Вовка снял баклёшку с крючка, набрал в пакет воды, запустил туда рыбку:
– На, держи крепко свою сюку.
Рыбка в пакете часто зевает, глядит на Шурика. А Шурик на неё. Схватил пакет, уставился, держит. Занятный он. Хе!..
Здорово! Лето… И вообще хорошо.
И Шурик – паразит – хороший, и старший брат у него – ничего такой. И воздух. И вода на плотине клёвая, хоть и страшная. Пускай живёт здесь сом, ещё хоть двести лет. Пусть он хоть тысячу лет живёт! Да пусть и все тысячу лет живут! И солнце пусть всегда светит! Каждый день!
Снова дремлется…
И если Влад так уж хочет жениться на начальниковой племяннице, то пускай вырастает и женится. Надо ему об этом сказать… Потом. Ещё годок, и в училище, а там…
…Кишит ребятнёй пляж, коптит над городком труба. И солнце.
А где-то там, за тем перевалом, где небо лежит на кедрах, выныривает из-под земли хрустальная река, вылизывает камни.
Известно, уральская вода – живой лёд.
