— Я вам скажу, у Андропова не было собственных концепций. Он начинал щупать. Все щупал. И эти щупали. У Маркса есть замечательное сравнение: пчела от архитектора отличается тем, что пчела интуитивно, инстинктивно делает свои соты, а архитектор строит по плану. А эти строили, как пчела, интуитивно, но пчела дала и мед, и соты, а эти дали не соты и не мед, а даже сахару не стало! Вот в чем разница.

Не было плана, не думали о нем. Если предположить, что люди затевали такой поворот в вопросах частной собственности, в вопросах многопартийности и прочее и для этого обстреляли Сталина и сталинский период, то это черт-те знает, что!

— Они взялись за Сталина, чтоб Ленина уничтожить.

— Это черт-те знает что! Одну минуточку. Но тогда надо предположить другое: они сами не знали, что дело дойдет до опровержения Ленина, до опровержения Маркса — с опровержения Сталина…

— Все они знали. Что, они такие глупые?

— Тогда можно предположить черт его знает что! Я не предполагаю. Если это спланированная акция, задуманная до конца, то это страшное дело, это уже невозможно.

— Вот признаки этого, — говорю я. — Умирает Сталин в пятьдесят третьем году. В пятьдесят шестом году империализм щупает нас в Венгрии. Не вышло. Мне кажется, они тогда начали. Пощупали нас в Польше. Потом в Чехословакии. Не вышло. Сейчас они почувствовали слабину, такой момент настал, когда они могут реставрировать у нас капитализм.

У меня сомнение очень большое.

— Это страшное сомнение.

— Страшное сомнение. И не у меня одного.

— Страшное сомнение, — Каганович заметно расстроился и задумался.

— Смотрите, как Горбачева Запад хвалит. И Буш, и Тэтчер. Не знают, какую премию дать. Ваше руководство за этим следило очень внимательно. Были перегибы, невинные жертвы, но зато у вас не было пятой колонны, не было Горбачевых, Яковлевых.

— Это может сыграть роль.

— Да разве это лидер партии? Ломают памятники Ленину, и Горбачев ни слова об этом не сказал! Как президент, пускай всех поддерживает, кого угодно, но как Генсек он должен был это сказать.

— Да. Вы правы.

— Ему партия уже не важна. Он стал президентом. Я даже думал, не уйдет ли он с поста Генсека? Партия практически отстранена от руководства. Простая вещь: картошку сейчас некому собирать. Я разговаривал с секретарем Загорского райкома партии. Он говорит: раньше как было? Картошка пропадает на полях, я даю команду, а сейчас я не имею права. «Кто ты такой? Секретарь одной из партий!»

9 ноября 1990 года. (Телефонный разговор)

— Я в «Правде» прочитал об убийстве Кирова, проведено расследование. Прокуратура СССР отметает причастность Сталина к убийству Кирова. Вы читали, Лазарь Моисеевич?

— Читал. Хорошо, хорошо. Отповедь. Это впервые, — говорит Каганович. Голос у него бодрый.

28 декабря 1990 года. (Телефонный разговор)

— Але? Я слушаю.

— Как вы живы-здоровы?

— Здравствуйте, здравствуйте. Ничего так. По обыкновению, как говорится.

— Я ездил в Симферополь на несколько дней в командировку и чуть не попал в аварию, которую по телевизору показывали.

— Ну?

— Наш поезд ехал следующим за тем, который пострадал, и мы трое суток добирались из Симферополя, нас кружным путем везли через Купянск…

— Ай-яй-яй!

— Что творится на железной дороге, Лазарь Моисеевич, вы не представляете!

— Плохо?

— Очень плохо.

— А как у вас дела на съезде, что там было? Чем кончилось?

— Избрали Бондарева.

— А вас в правление выбрали?

— Да. Почтили доверием.

— Ну, это хорошо, поздравляю.

— Спасибо. Я выступал, сказал, что у нас в стране произошел контрреволюционный переворот.

— А я ждал, что вы позвоните. Я ведь двадцать второго никого не принимал.

Кагановичу в этот день исполнилось 97 лет.

— А я звонил вам перед этим.

— Я знаю, да. Но ко мне прорвались, я вам расскажу потом, как ко мне прорвались, вы слышали или нет?

— Нет, нет.

— Я вам расскажу, хе-хе. Минут на пять ко мне прорвались. Расскажу потом. Ну, когда мы увидимся? Может быть, позвоните завтра, посмотрим тогда. Я хотел побеседовать. Я так оторвался от людей, немножко прихварывал. Значит, вы приехали… А в Симферополь вы ехали чего?

— Писатели приглашали.

— Это к татарам, что ли? Хе-хе-хе.

— К украинцам.

— Хорошо, что есть люди, живущие активно. Я вот уже, к сожалению, последнее время сдал немного. Но стараюсь держаться. Прочитал в «Аргументах и фактах» интервью внука Сталина, Евгения.

— Он собирался к вам приехать.

— Да видите ли, я не знаю, он так ко мне и не приходил ни разу… А то, что он говорил — ничего говорил…

6 января 1991 года. (Телефонный разговор)

— Але?

— Здравствуйте, Лазарь Моисеевич!

— Здравствуйте, Феликс Иванович.

— Как вы там?

— Да вот сижу пока. Мне подали телефон.

— Я фильм смотрел о Бухарине вчера. Назвали «Враг народа Бухарин».

— Ну?

— И там выдвинули такую версию, что якобы было два процесса: один инсценированный, а второй настоящий. Я думаю, как это все в истории связывается?

— Это все вранье. Вранье, конечно. Вранье, вранье. Вот расскажете мне, я вам скажу.

— Когда к вам можно?

— Пожалуйста, в среду давайте. Приходите часов в шесть вечера.

— Среда у нас девятое число.

— Ну, после Рождества, — смеется Каганович. — Теперь Рождество праздник большой. Государственный…

9 января 1991 года.

К Кагановичу приехал в 17.55. Встретила, как всегда, в прихожей, Мая Лазаревна, перед этим выяснив, кто пришел. Тоже, как всегда.

— С праздником вас, Лазарь Моисеевич, с Рождеством Христовым, — говорю. Он смеется. — Без попов не обходится. Как включу телевизор, обязательно какой-нибудь поп учит меня, как жить дальше.

— Как вы живете? Что пишете?

— Хочу сделать беседы с Молотовым. Очень трудно.

— Трудно сейчас, — соглашается Каганович.

— Видимо, дана установка обливать вас грязью как только можно.

— Серьезно?

— Когда я попытался сунуться со своей книгой в издательство, — от меня требуют, чтобы я дал заголовок книге «Тридцать седьмой год был необходим». Я говорю: да, он это говорил, но зачем это выносить в заголовок? Я сегодня наотрез отказался. Статью заказали в ИМЭЛе, послесловие к моим «Беседам», я еще не читал, но представляю, что там может быть по нынешним временам.

— Молотов вам о пятьдесят седьмом годе ничего не говорил?

— Как вас снимали, говорил. Рассказывал, что вы сняли Хрущева с председательствующего на три дня.

— Да, да.

— Что там ведущую роль играли Суслов, Игнатов, Серов, Фурцева.

— Подробности не описываются? Он отвергает фракционность?

— Была фракционность, но в пользу дела, говорил Молотов.

— Ко мне пристает из Госполитиздата Поляков, я ему не отвечаю. Я никому не отвечаю. Чтоб я дал свои воспоминания, материалы… Как вы считаете, стоит ли мне начинать или не стоит?

— Я — за. Но в каком виде они дадут?

— В том-то и дело. У меня есть сомнения. Сейчас, когда жрать нечего, когда такая буза, в стране такое настроение, когда против нас продолжается кампания, когда реакция наступает, стоит ли мне выступать с воспоминаниями?

— Как раз стоит — у вас много сторонников.

— После этого может пойти такая кампания — не дадут мне спокойно умереть!

— Они и так вам не дают, вы для них, как кость в горле.