Бинтуронга прежде относили к семейству енотов именно на основании его сходства с кинкажу. Однако сейчас его принадлежность к виверровым не подвергается сомнению, а виверровые и енотовые принадлежат к разным ветвям отряда хищных.

В 1977 году новозеландские биологи Гринвуд и Эткинсон предположили, что диварикатное ветвление (наряду с мелколистностью и очень жесткими стеблями) было защитой кустарников от ощипывания их птицами моа. Как известно, Новая Зеландия – единственный регион мира, где крупные растительноядные позвоночные были представлены исключительно птицами (прежде всего гигантскими нелетающими птицами моа), техника кормления которых сильно отличается от пастьбы растительноядных млекопитающих. К сожалению, до сих пор никто не придумал, как проверить эту гипотезу – с учетом того, что моа были истреблены маори (аборигенами Новой Зеландии) примерно к XVI веку.

Возможно, эта гипотеза появилась не без влияния судебной практики. В первой половине XIX века алкалоиды стали популярным оружием отравителей, поскольку тогда не существовало методов надежного определения этих веществ в тканях жертв. Позже, когда токсикологи научились это делать, другие химики (обычно привлекавшиеся в качестве экспертов адвокатами подсудимых) пытались парировать эти доводы обвинения предположением, что алкалоиды якобы могут образовываться в тканях людей и животных уже после смерти в ходе распада белков. Довольно скоро было доказано, что растительные алкалоиды не образуются в животных организмах ни при жизни, ни после смерти. Однако само представление, что алкалоиды могут быть продуктом распада белков (в тканях самих растений), с тех пор надолго осталось в науке.

Атлантический лосось обитает по всей северной Атлантике (и прилегающей к ней части Северного Ледовитого океана) и нерестится в реках от Португалии до западной части Карского моря (а также в Гренландии и реках восточного побережья Северной Америки). Естественно, сроки нереста и поведение рыб сильно различаются в разных регионах. Чтобы не превращать эту подглавку в брошюру о биологии семги, далее мы будем ориентироваться на сроки и особенности поведения рыб, приходящих в реки Мурманской и Архангельской областей и восточной Карелии – где нерестится основная часть российской популяции семги.

В растительном царстве это явление распространено гораздо шире: таков жизненный цикл всех растений-однолетников, а также некоторых других растений – в частности, печально известного всем жителям средней полосы России борщевика Сосновского.

См., например, его образ “Леса Дружбы” из книги “Величайшее шоу на Земле: свидетельства эволюции”: в лесу, где все деревья одинаковой высоты, дерево чуть более высокое получит возможность перехватить часть светового потока у своих ближайших соседей. Такое дерево при прочих равных получит преимущество в размножении. В результате эволюция деревьев неизбежно пойдет в сторону увеличения высоты (и ускорения роста, чтобы достигнуть этой высоты как можно быстрее). Когда эта тенденция упрется в предел физиологических возможностей, все деревья в лесу опять окажутся примерно одинаковой высоты. Если бы они оставались низкорослыми, каждое из них получало бы ровно то же количество света и при этом не тратило бы ресурсов на формирование огромного ствола, на доставку на большую высоту воды и т. д. и не несло бы дополнительных рисков, связанных с меньшей устойчивостью к сильным ветрам. Но при всей своей выгодности для леса в целом такое положение не может быть эволюционно устойчивым.

Вопрос можно было бы разрешить прямым сравнением доли повторно нерестящихся особей в водоемах, населенных и не населенных жемчужницей. К сожалению, такое сравнение провести трудно: на эту долю слишком сильно влияет промысел семги, интенсивность которого для разных рек весьма различна и к тому же не всегда может быть установлена с достаточной точностью.

Можно найти и другие случаи, когда зараженные паразитом особи живут заметно дольше незараженных, но обычно это – побочный эффект так называемой паразитарной кастрации, то есть подавления паразитом репродуктивной функции хозяина (известно, что исключение репродуктивной функции у многих животных увеличивает продолжительность жизни). То есть в этих случаях паразит не увеличивает, а уменьшает генетический вклад хозяина в следующее поколение. В других случаях паразит может повышать репродуктивный успех хозяина (например, делая его более привлекательным для противоположного пола), однако это достигается не отключением хозяйских генетических программ, а “конструктивной работой” генов самого паразита.

Напомним, что кобылки, как и все прямокрылые, – насекомые с неполным превращением, и их личинки обликом и строением напоминают взрослых насекомых, отличаясь от них меньшими размерами, несколько иными пропорциями, отсутствием крыльев и недоразвитием гениталий.

К сожалению, некоторые ученые в такой ситуации вместо того, чтобы пополнить собственные знания об эволюции или обратиться к специалистам, пускаются в собственные эволюционные теоретизирования – в лучшем случае представляющие собой “открытие” давно открытого, в худшем – эксгумацию столь же давно опровергнутых гипотез.

Это правило все-таки не абсолютно: у некоторых групп наблюдаются единичные отклонения от стандартного генетического кода. Так, например, почти у всех живых существ триплет АЦТ (соответственно в мРНК – УГА) – это стоп-кодон, знак прекращения синтеза белка. Однако у бактерий рода Mycoplasma этот триплет кодирует аминокислоту триптофан.

Термины “левый” и “правый” для обозначения хиральности молекул условны и восходят к принятой в 1906 году формальной системе классификации хиральных изомеров, в которой они рассматривались как производные простейшего вещества с асимметричной молекулой – глицеринового альдегида. Дело в том, что растворы молекул одной хиральности при пропускании через них поляризованного света поворачивают плоскость его поляризации на некоторый угол (поэтому хиральные формы одного и того же вещества называют еще оптическими изомерами). Тот изомер глицеральдегида, который поворачивает плоскость поляризации вправо по отношению к направлению света, был обозначен как “правый” (D), а его антипод – как “левый” (L). Эти же обозначения присваиваются изомерам любого вещества, которые могут быть получены из соответствующего изомера глицеральдегида без утраты хиральности асимметричного атома – в какую бы сторону они на самом деле ни вращали плоскость поляризации. В частности, многие стандартные аминокислоты, будучи L-изомерами, вращают плоскость поляризации вправо.

Первым (1') в молекуле рибозы считается атом углерода, соединенный с азотистым основанием и с атомом кислорода, входящим в состав кольца; пятым (5') – атом, не входящий в состав кольца.

Фамилию этого исследователя по-русски часто пишут “Мак-Леод”.

По моему скромному мнению в роли разрушителя идиллии более уместно было бы имя другого пионера информационных технологий – Стива Джобса. Бизнес-стратегия созданной им корпорации Apple отмечена беспощадной борьбой с попытками других производителей выпускать что бы то ни было, во что можно воткнуть устройство с фирменным разъемом под iPhone, – при том, что производство независимыми фирмами самих таких iPhone-совместимых гаджетов Apple поощряет. Иными словами, по замыслу Джобса, любые устройства, совместимые с iPhone, должны быть совместимы только с iPhone и несовместимы с любыми его аналогами.

Интерлюдия – короткое музыкальное построение или пьеса, исполняемая между частями большого музыкального произведения (симфонии, кантаты, сюиты и т. п.). Интерлюдия может быть никак не связана мелодически с основным произведением.

Подробнее об этих удивительных эколого-генетических отношениях можно прочитать в статье “Итальянская озерная лягушка вымерла, но геном ее живет” на сайте “Элементы” (http://elementy.ru/novosti_nauki/433147/Italyanskaya_ ozernaya_lyagushka_vymerla_no_genom_ee_zhivet).

Число генов у митохондрий других эукариот может быть иным (от 3 до 67 белок-кодирующих генов), но в любом случае оно как минимум на порядок меньше минимально необходимого для самостоятельного организма.

Энтодерма – внутренний зародышевый листок, один из трех клеточных слоев у ранних зародышей многоклеточных животных. Из клеток энтодермы развиваются выстилка большей части пищеварительного тракта, ряд связанных с ним желёз (в том числе печень и поджелудочная железа), а также легкие.

Сегодня принято различать биологию развития – раздел биологии, изучающий все стадии онтогенеза, – и эмбриологию как часть биологии развития, изучающую его ранние стадии (у млекопитающих – внутриутробную, у яйцекладущих позвоночных – до вылупления и т. д.). Однако ряд авторов (в основном отечественных) употребляет эти термины как синонимы.

Слово “параллелизм”, часто встречающееся у авторов того времени, писавших на эту тему, подразумевало только сходство между зародышами разных видов – но не сходство индивидуального развития с эволюцией вида.

Такие группы животных, обладающие собственным планом строения, Кювье называл “ответвлениями” (embranchement). Термин “тип” предложил в 1825 году ученик Кювье Анри Дюкроте де Бленвиль. В современной биологической таксономии для обозначения той же самой таксономической категории используются также термины “филум” и “отдел”.

Работа Мюллера называется Für Darwin, что обычно переводится на русский как “За Дарвина”, то есть данные, подтверждающие дарвиновскую теорию. Возможен, однако, и другой перевод – “Для Дарвина”, то есть факты, подлежащие осмыслению в свете теории Дарвина.

Слово “рекапитуляция” (буквально “повторение глав”) исходно означало сжатое повторение сказанного или написанного (в конце статьи или речи). Используя его, Геккель хотел подчеркнуть, что индивидуальное развитие – не точное повторение развития эволюционного, а как бы “краткий пересказ” его.

Филогенез (или филогения) – историческое развитие организмов, эволюционный путь биологического вида или более крупной систематической группы.

Будучи немного знаком со сценаристкой этого поразительного фильма, я спросил ее, зачем она взялась за тему, в которой не понимает совсем ничего. И получил буквально следующий ответ: “Я сценаристка, моя работа писать сценарии. У меня на этой работе были и консультанты, и редакторы и пр. и др.”. Что ж, фонвизинская госпожа Простакова тоже полагала, что если есть извозчики, географию знать незачем – но она хотя бы при этом не подряжалась сочинять путеводители. Впрочем, похоже, в данном случае “консультанты и редакторы” оказались достойными сценариста.

Подробный разбор выдвинутых против Геккеля обвинений и сопоставление его рисунков с современными фотографиями зародышей тех же существ на тех же стадиях можно найти в статье Роберта Ричардса, сотрудника Центра истории науки имени Морриса Фишбейна Чикагского университета: Haeckel’s embryos: fraud not proven (http://home.uchicago.edu/ ~rjr6/articles/Haeckel-fraud not proven.pdf).

Миксины – морские существа с длинным и исключительно гибким телом. Вместе с миногами образуют группу т. н. круглоротых или бесчелюстных – самых примитивных современных позвоночных.

Вероятно, некоторым читателям этой книги в литературных произведениях, действие которых происходит в старой России, попадалось упоминание пирогов с вязигой. Возможно, им будет интересно узнать, что загадочная “вязига” – это и есть хорда осетровых рыб.

Как выяснилось уже в ХХ веке, развивающийся зародыш даже проявляет известную устойчивость к внешним воздействиям, отклоняющим его от этого пути. Например, если клетки, образовавшиеся после первых делений оплодотворенной яйцеклетки морского ежа, разделить, перемешать в случайном порядке и вновь собрать вместе, то из такого “перетасованного” зародыша развивается нормальная личинка. При этом некоторые структуры и органы будут развиваться иначе, чем обычно (кишечник формируется не впячиванием снаружи, а расхождением клеточной массы внутри зародыша, элементы скелета образуются раньше покровов и т. д.), но в итоге они приобретают типичную для данного вида форму. Это свойство эмбрионального развития было названо эквифинальностью.

Упоминая о взглядах Бэра в начале главы 5, я отнес их к автогенетическим, то есть основанным на представлении о преимущественно внутренних причинах эволюционных изменений. Это верно, но для дальнейшего изложения необходимо уточнить: уподобление эволюции процессу эмбрионального развития предполагает не просто автогенетический взгляд на нее, но конкретно тот его вариант, который принято называть финализмом. Финализм постулирует, что эволюция есть процесс, стремящийся к определенной цели, в общем случае не связанной с приспособленностью. Обычно (но не всегда) сторонники финализма приписывают определенную цель не только каждой конкретной эволюционирующей группе живых существ, но и эволюции всей земной жизни в целом. В качестве цели последней чаще всего называется появление человека или вообще разумного существа.

Сам Дриш предположил, что развитием зародыша управляет некая заведомо нематериальная сущность, содержащая образ конечного результата развития. Он назвал ее аристотелевским термином “энтелехия”. В первые десятилетия ХХ века концепция энтелехии Дриша не только была весьма популярна в эмбриологии, но и стала своего рода знаменем кратковременного возрождения в биологии витализма – представления о присутствии в живых организмах нематериальной “жизненной силы”, наличие которой принципиально отличает живую материю от неживой.

На самом деле альтернативный онтогенез в природе все-таки существует – классическим примером его является саранча (см. главу 11). Но в период расцвета финалистских теорий не был известен ни механизм формирования саранчи, ни более скромные примеры альтернативного развития (например, присущее многим животным физиологическое определение пола, когда в зависимости от внешних условий зародыш может развиться в самца или самку).

Эта особенность детского мышления известна в психологии под названием “неупорядоченной телеологии” (promiscuous teleology). Как показывают современные исследования, она сохраняется в качестве подсознательной установки и в психике взрослого человека и является одним из самых мощных источников когнитивных ошибок – в том числе неприятия теории эволюции и других фундаментальных научных теорий.

При написании этой главки использован текст С. А. Ястребова, за что автор книги глубоко признателен ему.

Эти три типа эволюционных изменений онтогенеза Северцов объединил в понятие филэмбриогенезов. В дальнейшем всю концепцию Северцова стали нередко называть “теорией филэмбриогенезов”.

В экологической литературе словом “ценогенез” иногда называют процесс формирования экологического сообщества (биоценоза).

При этом сигналом для такого сдвига может стать совсем не тот фактор, на приспособление к которому сдвиг направлен. В частности, для вышеупомянутого стрелолиста сигналом для развития лентовидных листьев служит не контакт с водой, а снижение освещенности.

Подчеркнем еще раз: такое наблюдается только в тех случаях, когда индивидуальная приспособительная реакция (изменение в ходе онтогенеза или в течение последующей жизни) и реакция эволюционная (изменение в ряду поколений) направлены в одну сторону. Это бывает часто, но вовсе не всегда – о чем мы подробно говорили в главе “…Что любое движенье направо начинается с левой ноги”.

Как мы помним, такие необычные признаки, не вызванные генетическими мутациями, называются морфозами.

Некоторые наиболее радикальные сторонники этих взглядов утверждают, что и на этом этапе отбор действует не на гены, а непосредственно на систему регуляции онтогенеза. Но из такого понимания с неизбежностью следует, что либо изменения в этой системе (те из многих, которые оказались полезными) каким-то образом передаются хотя бы нескольким следующим поколениям негенетическим путем – либо отбор успевает сформировать новый “нормальный” онтогенез за одно поколение. Думаю, что подобные утверждения представляют собой некоторый перебор в стремлении подчеркнуть различия между новым и общепринятым взглядом на эволюцию.

Слово “эпигенетическая” в этом названии исходно было связано не с механизмами регуляции активности генов (см. главу “Эпигенетика и эпигонство, или Злоприобретенные признаки”), а с эпигенезом. Этим словом называется концепция эмбрионального развития, противостоящая преформизму (см. начало этой главы) и постулирующая возникновение структур и органов развивающегося организма в ходе самого развития. Называя свою эволюционную концепцию “эпигенетической”, сторонники ЭТЭ тем самым как бы отводили господствующей эволюционной модели (предполагающей однозначную связь гена и признака) роль “современного преформизма”. Однако в наши дни определение “эпигенетическая” обрело и другой смысл: те механизмы, которые обеспечивают возможность формирования разных фенотипов на базе одного и того же генотипа (и которым ЭТЭ придает столь большое значение), безусловно относятся к числу эпигенетических.

Некоторое исключение представляет работа Михаила Гельфанда и его аспиранта Михаила Молдавана, готовящаяся сейчас к публикации. Известно, что у безраковинных головоногих мРНК подвергается не только сплайсингу (см. главу “Атомы наследственности”), но и редактированию. В частности, аденин в ней часто заменяется на инозин, который при синтезе белка читается рибосомой как гуанин. Гельфанд и Молдаван обнаружили, что если у осьминогов определенного вида в мРНК, снятой с определенного гена, часто наблюдаются такие замены, то у близкого вида гуанин “прописан” прямо в самом гене. Дополнительные исследования показывают, что исходно на этом месте стоял аденин и что замена его гуанином была поддержана отбором. Это можно рассматривать как своеобразный вариант “эволюции по ЭТЭ”, хотя возможны и другие трактовки.

Это, правда, дает возможность возложить функцию распространения семян на них – особенно если они склонны уносить излишки еды далеко от ее источника и прятать в почву. Важнейшим агентом расселения дуба является сойка, сибирского и корейского кедров – кедровка и т. д. Однако не со всяким поедателем семян можно установить такие взаимовыгодные отношения: бурундук, например, запасает те же кедровые орешки в подземных камерах, где у них нет почти никаких шансов прорасти. Тем более не годятся в “платные дистрибьюторы” насекомые, чьи личинки живут внутри семян и питаются ими, – например, желудевая плодожорка, поражающая дуб, каштан, лещину, грецкий орех и другие деревья с крупными питательными семенами.

То, что в наше время подавляющее большинство лесных пожаров происходит в результате действий людей, не означает, что не будь людей, пожаров не было бы совсем.

Тем не менее исследования в области молекулярной филогенетики показывают, что такие события происходили задолго до появления человека. Так, например, все виды американских обезьян – потомки небольшой семейной группы (возможно, одной беременной самки), ухитрившейся каким-то образом перебраться через Атлантический океан примерно между 26 и 40 миллионами лет назад.

Это, кстати, порождает в палеонтологии характерное искажение – преувеличение масштабов вымираний, связанных с такими периодами. Подсчитывая число ископаемых групп (видов, родов, семейств и т. д.), исчезнувших в ходе того или иного кризиса, палеонтологи не всегда учитывают, что изрядная часть этих групп и появилась только во время (и в результате) этого же кризиса.

Интересно, что при этом он, как и практически все палеонтологи его поколения, резко отрицательно отнесся к “астероидной” теории мел-палеогенового вымирания (см. главу 10) и не изменил этого отношения до конца жизни.

Например, уникальное исследование зарастания берегов бухты Глейшер-Бэй на Аляске, обнажившихся после таяния ледника. Наблюдения за изменением состава растительности на строго определенных площадках в разных частях бухты велись регулярно с 1916 до 1980-х годов, а затем были возобновлены в 2016-м.

Впрочем, некоторые папоротники – например, орляк – отчасти сохранили ее и по сей день. Орляк способен расти и в ненарушенных лесах разного типа, но особенно буйно он разрастается на гарях и вырубках, вселяясь туда на ранних стадиях зарастания.

Палеонтологи также называют их веками.

Вымирание морских животных (куда более обширное, чем в сухопутно-пресноводной фауне, и не вполне совпадающее с ним по времени), видимо, имело собственные причины. Некоторые исследователи также связывают его с последствиями “цветковой революции”. Так, например, согласно гипотезе известного американского микропалеонтолога Хелен Таппан, развитие на суше травяного покрова привело к резкому сокращению поступления в моря минеральных веществ, в том числе биогенных элементов – азота, фосфора, калия и других. Это в конечном счете привело к перестройке морских экосистем, сопровождавшейся вымираниями ряда высокоадаптированных групп, в том числе тех, что занимали в прежних экосистемах доминирующее положение – крупных хищных рептилий, раковинных головоногих (аммонитов и белемнитов) и т. д. Нетрудно видеть, что сценарий Таппан очень хорошо ложится в концепцию когерентной и некогерентной эволюции, о которой шла речь выше.

В тропических и субтропических лесах Южной и Центральной Америки встречается гигантский хвощ, достигающий в высоту 10–12 м. При этом ствол его имеет диаметр всего 2–3 см, а его внутреннее строение практически не отличается от строения стебля обычных хвощей. Это “дерево” может расти только в плотно сомкнутом древостое, опираясь на стволы и ветви соседних – настоящих – деревьев.

Для наиболее крупных наземных животных В. В. Жерихин предлагает и другое объяснение: ввиду их высокой подвижности, экологической и поведенческой пластичности они могут существовать в разных экосистемах, будучи не очень тесно вовлечены во внутриэкосистемные связи и взаимозависимости. В результате их эволюция относительно автономна от эволюции экосистем и всегда в известной мере некогерентна. Эту автономность и в то же время ее ограниченность можно наглядно видеть, на примере судеб плейстоценовых крупных млекопитающих (“мамонтовой фауны”) после распада “родного” для нее ландшафта – тундростепи. Одни характерные виды “мамонтовой фауны”, даже не сильно изменившись, успешно приспособились к обитанию в иных типах безлесных экосистем умеренного и холодного климата: северный олень, овцебык – в тундре, сайгак, дикая лошадь – в настоящей степи. Другие – мамонт, шерстистый носорог и т. д. – не смогли этого сделать и вымерли полностью.

Чтобы представить степень контраста между таким пониманием причин видообразования и тем, как этот процесс традиционно трактуется в СТЭ, приведем мнение на сей счет уже знакомого нам профессора Джерри Койна: “Важно сознавать, что виды не возникают, чтобы заполнить пустующие ниши в природе, как считал Дарвин. Различные виды появляются не потому, что природа каким-то образом в них нуждается. Вовсе нет. Изучение процесса видообразования позволяет утверждать, что виды – это эволюционные случайности [курсив Дж. Койна – Б. Ж.]. Группы, которые так важны для биоразнообразия, появляются не потому, что увеличивают это многообразие, и не потому, что они обеспечивают равновесие экосистем. Они просто представляют собой неизбежный результат действия генетических барьеров, которые возникают, когда пространственно изолированные популяции развиваются в разных направлениях”. Читатель может сам судить, чьи выводы точнее соответствуют результатам “изучения процесса видообразования”. Мое личное мнение лучше всего выражают слова, написанные совсем по другому поводу Б. М. Медниковым: “Итак, Дарвин (в который раз!) оказывается ближе к истине, чем его последователи”.

Кстати, в хрестоматийном случае с отложениями в озере Туркана большинство “скачкообразно” возникших видов появлялись в слоях, лежащих непосредственно над слоями вулканического туфа – следами катастрофических извержений. Нетрудно предположить, что такие внешние возмущения сильно нарушали когерентность эволюции видов в экосистеме озера.

Правда, злые языки поговаривают, что своей популярностью эта гипотеза обязана в основном тому, что она сильно облегчала работу с компьютерными моделями экосистем. Если все деревья равны друг другу, то не нужно мучиться с моделированием сотен видов и их сложных взаимоотношений – можно принять, что в виртуальном лесу растет один-единственный вид деревьев в соответствующем числе экземпляров.

В данном случае под биохимическим портретом подразумевается распределение активности разных генов: какие работают интенсивнее, какие слабее, какие и вовсе молчат.

Исключение составляют растения, образующие дерновину – плотную сеть корневищ и побегов, часто представляющую собой единое растение или его клоны, возникшие в результате вегетативного размножения. Однако такие растения тоже являются одновременно и индивидуальной особью и популяцией; сами понятия “особь”, “индивидуум” или “организм” применимы к ним лишь условно.

Именно этот ученый и ввел в научный обиход само словосочетание “синтетическая теория эволюции”. Но куда важнее то, что во многом благодаря его работам в палеонтологии вновь восторжествовало дарвиновское представление об эволюции – о чем мы еще скажем несколько слов ниже.

Впрочем, некоторые авторы относят процесс видообразования уже к макроэволюции, а микроэволюцию ограничивают только внутривидовыми изменениями. Но мы в дальнейшем изложении будем ориентироваться на более распространенное понимание этих терминов.

Это и понятно: если один ученый видит в макроэволюции в основном постепенную, но неуклонную реализацию однажды наметившейся тенденции, а другой – внезапные и радикальные изменения всего плана строения эволюционирующей группы, очень трудно предложить такой набор терминов и понятий, которым они оба могли бы пользоваться с одинаковым успехом.

Такое возможно при аллопатрическом видообразовании – если физическая преграда, разделившая некогда видовой ареал и тем самым запустившая процесс видообразования, вдруг исчезнет. Например, вырубка лесов, разделявших ареалы койота и рыжего волка в Северной Америке, привела к тому, что эти близкородственные виды вновь начали контактировать и более многочисленный койот “поглотил” рыжего волка. При симпатрическом видообразовании между разделяющимися формами, как правило, возникают специальные механизмы изоляции, препятствующие их скрещиванию.

В некоторых случаях систематизируемые организмы все-таки могут опровергнуть выводы систематиков – но только если они опять-таки принадлежат к одному виду. Так, например, в 2009 году оказалось, что океанские рыбы, по которым были описаны три разных семейства – Mirapinnidae, Megalomycteridae и Cetomimidae, – на самом деле представляют собой малька, самца и самку одного вида (после чего, естественно, два из трех семейств пришлось упразднить). В истории систематики известны случаи, когда разные фазы жизненного цикла одного организма (грубо говоря, личинка и взрослая форма) были описаны как представители разных типов. А великий Жорж Кювье (см. главу “Вынужденное отступление: фальшивая «подделка»”) в качестве самостоятельного паразитического существа описал гектокотиль – половой орган самцов головоногих моллюсков, который у некоторых видов способен отделяться от тела самца и в автономном режиме искать самку.

Об этом полезно помнить, читая в разных СМИ – с виду серьезных и даже претендующих на “научную обоснованность”, – сообщения о том, что в Челябинске обнаружен “гибрид собаки и медведя” (а то и вообще что вся порода чау-чау возникла в результате “скрещивания самоедской лайки с полярным медведем”), что в Грузии “кошка родила щенка” и т. п. удивительные истории. К ресурсам, помещающим их, полезно применять “правило тринадцатого удара” – то есть не принимать всерьез не только сами подобные сообщения, но и вообще все, что публикует данный источник.

Современные зеленые растения содержат в своих клетках как митохондрии, так и хлоропласты, являющиеся потомками двух разных групп симбиотических бактерий (соответственно, альфа-протеобактерий и цианобактерий). Таким образом, они – результат объединения трех разных организмов. Но, разумеется, это объединение было не одновременным: хлоропласты появились в клетках гораздо позже митохондрий.

Разделение эволюционирующего штамма бактерий на взаимополезные “клады” в эксперименте Ричарда Ленски, о котором говорилось в предыдущей главе, показывает, что это правило все-таки не абсолютно. Однако не будем забывать, что это явление наблюдалось не в природной экосистеме, а в лабораторном эксперименте, исходные условия которого заведомо и очень сильно отличались от естественных.

Понятие “неонтология” объединяет все разделы биологии, изучающие ныне живущие (рецентные) организмы.

Известно целое семейство мелких саламандр (Plethodontidae), у которых легких нет вовсе, а весь газообмен идет исключительно через кожу. Семейство насчитывает около 380 видов, широко распространенных в субтропическом и тропическом поясах мира.

Отряд жесткокрылых (в просторечии – жуков) отличается тем, что передняя пара крыльев у них преобразовалась в жесткие надкрылья, неподвижные во время полета. Здесь речь идет о второй паре крыльев – той, на которой жуки летают, если вообще летают.

Исключение составляют некоторые плейстоценовые виды, обитавшие в умеренном и холодном климате: при определенных условиях захоронения в их останках сохраняются фрагменты ДНК достаточного размера и полноты, чтобы по ним можно было реконструировать полный геном. Изучение таких геномов позволяет не только уточнить родственные связи этих существ, но порой и открыть новые виды (см. главу 21). Однако в плейстоценовой флоре и фауне нет организмов, систематическое положение которых было бы абсолютно непонятным.

Строго говоря, Шлейхера вдохновила не столько книга Дарвина, сколько работы его последователя – уже знакомого нам Эрнста Геккеля, породившие в зоологии и ботанике настоящий бум реконструкций вымерших или еще не обнаруженных “предковых форм” тех или иных групп живых существ.

Сегодня эту языковую семью принято называть афразийской.

Это не совсем верно для так называемых креольских языков, развивающихся из пиджинов – стихийно складывающихся межъязыковых жаргонов типа “твоя моя не понимай”. Креольские языки могут не только сочетать в себе черты двух языков-предков, но и обладать особенностями, не присущими ни одному из них. Но в описываемое время лингвистика почти не интересовалась такими языками.

В конкурентные отношения могут вступать также разные языки, и эта конкуренция может приводить к полному вытеснению и вымиранию того или иного конкретного языка. Однако исход такой конкуренции определяется не свойствами самих языков-конкурентов, а отношениями между теми группами людей, которые на них говорят. Современные валлийцы и шотландцы говорят по-английски не потому, что этот язык более совершенен, чем их исходные кельтские языки, а потому, что говорящая на нем социально-историческая общность оказалась господствующей в политическом и культурном отношениях. Понятно, что это доминирование вряд ли было обеспечено преимуществами английского языка над кельтскими.