Может ли дарвинист верить в бога, или Чарльз Дарвин в роли Перри Мейсона

На этом месте, пожалуй, кое у кого из читателей возникнет некоторый внутренний протест: мол, хотя собственно в строгих формулировках теории эволюции действительно не содержится никаких упоминаний о боге, вере, священном писании и тому подобных предметах, сам дух этой теории явно враждебен религии. Уже сама идея эволюции, то есть постепенного развития одних живых форм из других в течение длительного времени, противоречит библейскому рассказу, согласно которому все живые существа были непосредственно сотворены богом-вседержителем в течение считаных дней. А уж идея естественного отбора случайных наследственных изменений как основного механизма эволюции и вовсе не оставляет места для проявления божественной воли. Люди постарше, успевшие окончить среднюю школу еще в советские времена, пожалуй, припомнят, что им на уроках так и говорили: теория Дарвина, мол, лишний раз опровергает наивные религиозные сказки.

Что интересно, в этом пункте сходятся носители противоположных взглядов, не согласные друг с другом больше ни в чем: воинствующие атеисты и религиозные фундаменталисты. Те и другие полагают, что дарвиновская модель эволюции несовместима с верой в бога, только одни считают это доводом против веры, а другие – против теории Дарвина (да и против идеи эволюции вообще). Но так ли это на самом деле?

Что касается рассказа о сотворении мира, приводимого в книге Бытия, то, если понимать его буквально, противоречащими ему окажутся не только эволюционная теория, но и едва ли не все современное естествознание; по крайней мере – все его разделы, изучающие “объекты с историей”: космология, планетология, геология и т. д. Все эти дисциплины располагают огромным массивом фактов (причем очень хорошо согласующихся друг с другом), однозначно свидетельствующих о глубокой древности нашего мира и о том, что за время своего существования и весь он, и некоторые особенно интересующие нас его части (Солнечная система, Земля) претерпевали очень большие изменения – иногда медленные, иногда быстрые. И хотя нанести основные вехи этих изменений на абсолютную временнýю шкалу оказалось возможным только в ХХ веке, коллизия между буквальным пониманием Библии и естествознанием обозначилась практически с момента возникновения последнего. “И Коперник ведь отчасти разошелся с Моисеем”, – писал (между прочим, как раз в защиту дарвинизма) полтораста лет назад остроумнейший русский поэт и убежденный христианин Алексей Константинович Толстой. Так что тому, кто настаивает на буквальном понимании библейского текста, придется отринуть не только эволюционную теорию, но и вообще все естествознание. Правда, как утверждают знатоки, даже и столь радикальный шаг не спасает: буквалистская интерпретация противоречит не только науке, но местами – и сама себе. Но автор этих строк не считает себя достаточно сведущим в вопросах богословия, чтобы всерьез обсуждать эту тему.

Что же касается вопроса, исключает ли дарвиновская модель эволюции божественный промысел, то давайте немного отвлечемся от предмета данной книги и чуть-чуть поиграем в детектив. Представим себе такой сюжет: некто Смит найден убитым в своем доме. Подозрение падает на некоего Брауна – он имел веские основания желать смерти Смита и вообще не отличается уважением к закону. Браун клянется, что весь роковой вечер не выходил из дома, но подтвердить этого никто не может. И тут в полицию является некто Уильямс – знакомый Смита и Брауна, вроде бы не имеющий никакого собственного интереса в этой истории, – и заявляет, что видел Брауна возле дома Смита в тот самый вечер и даже примерно в тот час, когда, согласно заключению коронера, мистер Смит расстался с жизнью. Брауна, разумеется, тут же арестовывают и предают суду. Но Великий Детектив… Кого бы нам выбрать на эту роль? Пусть это будет Перри Мейсон – герой Эрла Стенли Гарднера и самый знаменитый профессиональный адвокат среди литературных сыщиков. Так вот, защищать Брауна берется Перри Мейсон. И в кульминационный момент процесса вызывает на свидетельское место некоего доктора Купера, который показывает под присягой, что весь тот вечер его давний пациент мистер Уильямс просидел у него на приеме, на другом конце города от дома Смита – что могут подтвердить медсестра мисс Доу, а также записи в журнале приема. Помявшись немного, доктор сообщает также, что вообще-то мистер Уильямс страдает куриной слепотой и при том освещении, которое было на улице в час убийства, вряд ли мог бы отличить обвиняемого от любого из присутствующих в зале суда, включая дам. Прокурор бледнеет, зал гудит, судья стучит молоточком, присяжные единогласно выносят оправдательный вердикт. Все кидаются поздравлять Брауна и его чудо-адвоката, столь убедительно доказавшего невиновность своего подзащитного.

Но действительно ли невиновность Брауна доказана?

Нет. Доказана лишь несостоятельность свидетельства, на котором полиция и прокурор опрометчиво построили обвинение. Доказано не то, что Браун не убивал, а только то, что слова Уильямса – не доказательство. Браун вполне может быть убийцей Смита. Но даже если это так и он будет когда-нибудь изобличен в этом убийстве, показания Уильямса все равно останутся ложными.

Какое все это имеет отношение к вопросу о боге и теории Дарвина?

Самое прямое. Точно так же предложенный Дарвином механизм эволюции не доказывает отсутствия бога, но полностью опровергает одно из самых популярных “доказательств” его существования – так называемый “аргумент часовщика”. (Это название восходит к книге английского богослова Уильяма Пейли “Естественная теология”, вышедшей в 1802 году, но сам аргумент известен еще с глубокого средневековья; да и позже немало людей, размышлявших над происхождением живых форм, сформулировали его самостоятельно, ничего не зная о книге Пейли.) Суть его состоит в том, что части тела любого живого существа и протекающие в нем физиологические процессы поразительно тонко и точно “подогнаны” друг к другу, а весь организм – к условиям своего обитания и к тому образу жизни, который он ведет. Невозможно представить, чтобы столь тонкая и точная настройка – своя для каждого из миллионов ныне живущих видов – возникла случайно, в результате не направленных ни к какой цели физико-химических процессов. Следовательно (по мнению преподобного Пейли и его бесчисленных единомышленников) это неопровержимо свидетельствует о существовании некоего разумного начала, создавшего и устроившего мир живых существ столь совершенным образом – “там, где есть часы, должен существовать и часовщик, который их сделал”.

Надо сказать, что еще до выхода “Происхождения видов” и утверждения в образованном обществе эволюционных взглядов многие продвинутые богословы стали избегать упоминаний об “аргументе часовщика”. Во-первых, если не останавливаться на выводе, сделанном Пейли, а попытаться подумать чуточку дальше, этот аргумент приводит к явному абсурду. В самом деле, допустим, что часы слишком сложны, чтобы возникнуть самопроизвольно – и значит, их должен был создать часовщик. Часовщик – система гораздо более сложная, чем часы – что, по мнению Пейли, доказывает, что он тем более не мог возникнуть сам собой; что его создал Великий Часовщик – бог-творец. Но тогда придется предположить, что этот Создатель сам как минимум настолько же сложнее человека, насколько человек сложнее часового механизма. И ему самому, чтобы существовать, требуется кто-то, кто его сотворил – какой-то Сверхсоздатель, “творец второго порядка”. Который опять-таки неизбежно должен быть сложнее своего создания… и так без конца. Избежать этого опрокидывания в бесконечность (которое не только абсурдно в логическом отношении, но и, между прочим, с точки зрения любой монотеистической религии представляет собой явную ересь) можно только допустив, что даже очень сложная система не обязательно должна быть создана целенаправленными действиями более сложной системы. То есть признав неверность “аргумента часовщика”.

Во-вторых, “аргумент часовщика” неизбежно порождает неприятную этическую проблему. Если приспособленность всех живых существ к их образу жизни – это результат воплощения замысла Творца, то значит, этот замысел требует, чтобы хищники убивали своих жертв, а паразиты – питались соками и тканями своих хозяев, выедая их изнутри. Хуже того: получается, что этот Творец дал хищникам средства для нападения, а жертвам – средства для защиты или спасения иным образом. Милостью Творца блоха может жить в шерсти грызуна и питаться его кровью (и не может питаться ничем другим). Милостью Творца чумная палочка может размножаться в пищеварительном тракте блохи и закупоривать ей пищевод – что обрекает блоху на скорую мучительную смерть, но до того заставляет непрерывно кусаться и активно скакать, обеспечивая чумной палочке перенос с одного хозяина на другого. Милостью Творца грызуны (как и другие млекопитающие) обладают сложной и совершенной системой адаптивного иммунитета, предотвращающей размножение в их организме вредоносных микробов – но его же милостью чумная палочка снабжена приспособлениями, позволяющими преодолеть эту защиту. То есть если додумать “аргумент часовщика” до конца, получается, что Творец несет прямую моральную ответственность за всю жестокость, творящуюся и творившуюся на протяжении сотен миллионов лет в живой природе! Такая хула на бога может покоробить и закоренелого атеиста.

Тем не менее эти трудности не опровергали “аргумент часовщика” по существу. В самом деле, если живые организмы не сотворены разумным началом, то как они могли возникнуть? Не в результате же случайной игры слепых природных сил, хаотической броуновской пляски молекул? Правда, как мы уже упоминали в главе 3, некоторые материалисты XVIII века всерьез утверждали именно это – но поверить в такое было, пожалуй, не легче, чем в бесконечную “матрешку” из всемогущих творцов. А третьего, казалось, не дано: целенаправленное творение либо случайное совпадение. Что же еще-то может быть?

Конкретным ответом на этот риторический вопрос и стала теория Дарвина, предложившая механизм, не включающий ни разумного начала, ни невероятного совпадения случайностей. Механизм, позволяющий формирование сколь угодно сложных и совершенных структур без какой-либо заранее заданной цели. Неважно даже, так или не так возникали в действительности те или иные живые формы, – уже сама логическая возможность дарвиновского механизма непоправимо рушила исходную посылку в рассуждениях Пейли. После Дарвина представить себе самопроизвольное, не направляемое ничьей разумной волей возникновение тончайшей взаимной согласованности всех частей живой природы уже не было невозможно. Более того – теория Дарвина объясняла эту согласованность гораздо лучше, чем теория разумного творения: структуры, которые в теории творения выглядели “работой пьяного сантехника” (см. выше), в свете дарвиновской теории оказываются вполне логичными и естественными. Приспособления к хищничеству или паразитизму объясняются с тех же позиций (и так же просто и убедительно), что и все прочие приспособления; не нуждается ни в каких дополнительных предположениях и наличие у жертв средств защиты, неравномерность их распространения и их неабсолютная эффективность. Но даже если бы модель Дарвина не обладала всеми этими достоинствами – уже один факт ее существования и логической непротиворечивости делал бы “аргумент часовщика” совершенно несостоятельным.

Но, как и в нашем детективном сюжете, опровержение доказательства некоторого тезиса не означает автоматически опровержения самого тезиса. Теория Дарвина опровергает “аргумент часовщика” – но не идею бога как таковую. Строго говоря, она не опровергает даже идею непосредственного творения (как мы уже говорили выше, эту идею в принципе невозможно опровергнуть), но ей она альтернативна: оба этих представления не могут быть справедливыми одновременно. А вот по отношению к идее бога как таковой теория Дарвина – как, впрочем, и все другие естественнонаучные теории, от самых фундаментальных до сугубо частных, – строго нейтральна: она равно совместима как с верой, так и с атеизмом.

Не удивительно поэтому, что среди крупнейших ученых-эволюционистов мы встречаем людей с самым разным отношением к религии – от радикальных материалистов и воинствующих атеистов до воцерковленных верующих, пронесших свою веру через крайне неблагоприятные обстоятельства. “До появления теории Дарвина не верить в Бога было невозможно, так как не существовало никакого другого объяснения целесообразности живых форм. Дарвин предложил такое объяснение и тем самым дал нам выбор: верить или не верить. Теперь я могу верить в Бога не по принуждению, а совершенно свободно, и за это я благодарен Дарвину”, – пишет современный российский биолог.

Этими мудрыми и гордыми словами можно было бы и закончить подглавку, посвященную взаимоотношениям теории Дарвина и религии. Но мне не дает покоя мысль, что у читателей (по крайней мере, у некоторых) может сложиться впечатление, что автор пытается угодить “и нашим, и вашим”, уклоняясь от изложения собственного отношения к религии. Действительно, я на протяжении всей этой главы сознательно избегал всякого упоминания о собственных взглядах – не потому, что боюсь их высказать открыто, а потому, что убежден: справедливость и убедительность всего, что сказано выше, никак не зависит от отношения человека к вере. Однако элементарная честность требует обозначить собственную позицию. В двух словах она такова: я – убежденный атеист, категорически отрицающий существование какого-либо божества или божеств (а также “высшего разума”, “мирового духа” и т. п.) в каком бы то ни было смысле и считающий любые представления о любых богах чистым порождением человеческой фантазии. Из чего, в частности, следует, что я не вижу никаких проявлений бога в эволюционных процессах, а попытки найти их там считаю равносильными пресловутым “поискам в темной комнате черной кошки, которой там нет”. Объяснять, почему мои взгляды именно таковы, я не буду, поскольку это не имеет ни малейшего отношения к теме книги.

И на этом, пожалуй, все-таки закончим.

* * *

Как уже говорилось, креационизм во всех его вариантах, будучи довольно популярен в обществе в целом, практически не представлен в современной науке. Не потому даже, что все ученые, как один, его решительно отвергают (профессия ученого сегодня настолько массовая, что среди ее представителей можно найти кого угодно – в том числе и креационистов), но прежде всего – из-за неизлечимой концептуальной пустоты этого подхода. Из креационной “гипотезы” не вытекает никакой исследовательской программы – ни вопросов, на которые нужно было бы найти ответ, ни прогнозов, которые можно было бы проверить. Поэтому даже те считаные профессиональные биологи, кто страдает креационизмом, никак не опираются на него в своей повседневной деятельности (как правило, далекой от вопросов, которыми занимается эволюционная теория), а их эпизодические попытки ввести креационистские “теории” в научный дискурс заканчиваются ничем – опять-таки не из-за косности или сознательного противодействия коллег, а ввиду полной беспредметности этих теорий.

Но как ни странно, в современной науке весьма широко представлена другая альтернатива эволюционному подходу. И что самое парадоксальное – практически все ее сторонники искренне считают себя эволюционистами.