.. Мне сказали, что у свечного ящика меня спрашивает какой-то человек. Я подошел, увидел перед собой интеллигентного мужчину лет сорока пяти — пятидесяти. Он сказал, что в соседней с ним квартире умирает одинокая старушка, а приехавшие к ней родственники почему-то никак не решатся дойти до церкви и пригласить батюшку, вот он и решил сделать это за них. Оказалось, что агония длится уже очень долго, но бедная женщина никак не может умереть, очень мучается, потому и подумал мой собеседник, что если и не удастся ее исповедовать и причастить, поскольку находится она в полубезпамятстве, то, по крайней мере, хорошо было бы пособоровать.

 

 

Конечно, я спросил его, о верующей ли, церковной женщине идет речь. Собеседник заверил меня, что, безусловно, да. Я быстро собрал все необходимое, и мы отправились в путь.

Войдя в незакрытую дверь квартиры и сразу из коридора ступив в комнату, мы увидели горестную и страшную картину. Перед нами на кровати лежала женщина, тело которой походило в полном смысле слова на мумию: настолько оно было истощенным, высохшим. Пергаментная желтая кожа обтягивала кости, полуоткрытые глаза закатились, дыхание было хриплым и прерывистым.

Я подошел ближе. Надо было все готовить к соборованию, но что-то меня удерживало… В этот момент меня кто-то окликнул. Это была молодая и до смерти перепуганная женщина, внучатая племянница умирающей.

Она попросила меня выйти из комнаты и, когда мы оказались на кухне, взволнованно зашептала, хотя мы были с ней там одни:

— Я последний раз видела двоюродную бабушку в детстве… А недавно она позвонила, сказала, что ей нехорошо, что больше у нее никого не осталось… Пока я приехала, ей стало уже совсем плохо. Она не хотела лечиться, но и врач, когда пришел, объяснил, что это уже возраст, ничего не поделать. А она стала меня просить позвонить одной нашей дальней родственнице, говорила, что ей надо что-то передать, иначе она умереть не сможет. Я позвонила, но та не захотела приехать. Я стала спрашивать, могу ли передать я, но умирающая отвечала, что она может это сделать только лично. Мне стало очень страшно… Потом она впала в такое состояние и несколько дней уже ничего не ест и не пьет — даже жидкость не проходит. А в шкафу у нее я нашла иконы, но они все перевернуты вверх ногами…

Конечно, мне не раз приходилось слышать подобные истории — про колдуний и ведьм, которые всю жизнь занимаются тем, что наводят на кого-то порчу и сглаз, привораживают-отвораживают, а потом никак не могут отойти в мир иной, пока не передадут кому-нибудь свой тяготящий душу «дар». И я не могу сказать, что в этих рассказах нет определенной доли правды. Дело тут не в порче и не в сглазе, не в возможности кому-то что-то передать, а совсем в другом. В каком-то смысле для того, чтобы понять, кто это такие — ведьмы да колдуны, надо знать, в чем заключается… святость.

Господь хочет пребывать, действовать в каждом человеке — настолько, что лишь наше сопротивление препятствует этому. В нас слишком много того, что не дает действовать благодати: наши грехи, страсти, а более всего — гордость и противящаяся Господу гордая же воля. И суть подвига заключается в том, чтобы очиститься, избавиться от всего, что Богу в нас мешает. Это то, что зависит от нас, — трудиться и подвизаться, а остальное — дело Божественной благодати, которая наполняет и преображает нас по мере достижения чистоты и смирения. Потому и называются святые сосудами Духа Святого.

Но гораздо проще стать сосудом дьявола. Здесь нет нужды в таком труде, в борьбе с худшим, что в нас есть, — наоборот, всему этому нужно дать свободу и… предложить себя собственному врагу в послушное и покорное оружие. Именно это и делают те, кто берется за изучение заговоров и заклинаний, кто учится «насылать проклятие», «делать на смерть» и т. д. И здесь тоже есть своя мера преуспеяния во зле, подобно тому как есть мера преуспеяния святых в добродетели.

Та сила, которая неспособна созидать и может лишь разрушать и умерщвлять, действует через людей, по собственному желанию ставших ее проводниками. Действует на тех, кто сам не живет по Богу и в Боге, кто своими грехами и нераскаянностью делает себя легко уязвимым, является простой добычей. Порой же — и такие примеры мы можем видеть даже в жизни некоторых христианских подвижников — Господь попускает приобрести опыт страдания от этой темной силы и праведным людям.

И разумеется, когда приходит пора умирать, когда душа вот-вот предстанет на суд перед Сотворившим ее, то начинает она мучиться и страдать. Великое благо, если осталась в ней способность к покаянию. Но это у подобных людей редкость. Чаще они так и отходят — в страхе, мучениях и без покаяния.

Я не мог судить о том, насколько справедлива была в своих подозрениях родственница умирающей. Ее била дрожь, она не могла спокойно говорить (хотя впоследствии, когда она пришла в храм несколько дней спустя, я увидел перед собой совершенно спокойного, адекватного человека). Она страшно боялась в это время подойти к своей двоюродной бабушке, что-то поправить, прикоснуться к ней; было очевидно, что она опасается, как бы не «забрать ее силу себе».

Я понял, что в такой неясной ситуации соборование вряд ли будет оправданным действием: как бы там ни было, но эта женщина в любом случае церковным человеком не была и, находясь в трезвом уме и ясной памяти, желания приступить к Таинствам не выражала. Позвавший меня мужчина понуро стоял в коридоре. Заглянув в комнату и явно смущаясь, он сказал:

— Вы уж меня простите, мне почему-то казалось всегда, что она верующей старушкой была. Хотя почему казалось — сам не знаю…

Я успокоил его, заверив, что в любом случае намерение было добрым и Богу угодным, поэтому переживать не стоит.

Подойдя к лежащей на кровати женщине, я сам поправил на ней одежду, чувствуя при этом на своей спине взгляд ее внучатой племянницы (а вдруг на меня колдовская сила перейдет — таковы, видимо, были ее опасения). Надел поручи, епитрахиль и сделал то единственное, что мог и должен был здесь сделать священник: прочитал два канона.

Первый — на исход души, а второй — о «душе судимой», который предписывается читать, когда приблизившийся к вратам смертным долго страждет, но никак не может умереть.

Эти каноны, хотя они и есть в требнике, читаются сегодня редко, мне не раз приходилось сталкиваться с тем, что даже священники, не первый год служащие, о них основательно забыли или и вовсе не подозревают о том, что подобные молитвословия есть. Отчасти это и неудивительно для нашей предельно расцерковленной эпохи. А с другой стороны, лишая человека подобного напутствия, мы лишаем его того последнего утешения, которое так необходимо душе в час тяжелейшего испытания. Конечно, священник далеко не всегда может присутствовать при умирающем в момент его ухода. Но если агония уже началась при нем, то он должен, не поленившись, прочесть канон на исход души, а если человек долго страждет, то и тот, другой, о «душе судимой». Или же может посоветовать это сделать родным, потому как и они могут прочитать оба канона мирским чином.

Это вообще очень назидательное и душеполезное чтение, недаром святитель Макарий, митрополит Московский, послал как-то царю Иоанну Грозному в ответ на просьбу предложить что-нибудь душеспасительное для ознакомления именно канон на исход души. И умирил потом бурю царского гнева простым вопросом: «А что есть для души полезней, чем помышлять об исходе своем?» А некоторые иноки в течение жизни своей монашеской выучивали этот канон наизусть и сами прочитывали его в преддверии смерти, как только духовник, дав возглас, полагал чтению обычное начало.

Потом я простился и ушел. А наутро вновь увидел в храме того мужчину. Он сказал, что вечером, вскоре после моего ухода, женщина умерла. Он был рад, что через него ее душа все же сподобилась какой-то милости от Бога. Был рад этому и я, хотя и не знал ни жизни почившей, ни того, какова именно была явленная ей Господом милость…