Недавно зашел у меня разговор с сотрудниками о темах для следующего номера нашего журнала, и предложена была в числе прочих такая: «Внешние проявления благочестия — подлинного и ложного». Сначала я по инерции было согласился, что да, дескать, стоит лишний раз об этом поговорить. Потом решил все же свериться с автором идеи: а одинаково ли мы понимаем, о чем идет речь? Выяснилось, что думали мы примерно об одном и том же. Например, о храмах, на дверях которых висят объявления: «Женщинам в брюках и без платков вход воспрещен». Или о «шиканье» уже в легенду превратившихся «бабушек» на молоденькую девушку, в чрезмерно короткой юбке зашедшей в церковь. Или о людях, которые так истово крестятся в храме и так низко и сосредоточенно кланяются, что и службы самой не слышат, и, упади кто рядом в обморок, не заметят, не говоря уже о том, что не помогут.

И я тоже уже готов был согласиться: с примерами такими сталкиваться, конечно, приходилось, и сколько раз! Только вот…

 

 

Только вот лично мне кажется, что эта проблема больше в прошлом или постепенно отходит туда. А в настоящем куда актуальней другая. Проявлений благочестия, о которых речь, внешних то есть, настолько меньше стало, что уже впору об этом задуматься, а не о том лишь, подлинные они или ложные. Да и то — кто, кроме Господа, в подлинности и ложности разберется и верно рассудит?

Было время, когда для православной девушки нормой казались юбка до пят и платок, надвинутый на лоб, а для молодого человека — засаленные нечесаные волосы и всклокоченная борода. Время, когда правилом было при входе в храм трижды в пояс поклониться, а оказавшись среди людей, подкрепляющихся пищей, всем бодро пожелать: «Ангела за трапезой!» — и услышать в ответ такое же бодрое и жизнерадостное: «Невидимо предстоит!» И после этого придирчиво исследовать упаковку с печеньем на предмет того, есть ли в нем яичный порошок, маргарин или что-то еще, чего нельзя в среду, пятницу, пост и чего не заметил благословивший трапезу священник. Была пора, когда на исповеди человек со слезами каялся в том, что поторопился при чтении правила или по болезни не все свои обычные поклоны положил.

Да, нередко приходилось доказывать прихожанам, что не столь важна форма, сколь содержание, что случайно съеденный пряник «со следами яйца» или пирог с сухим молоком вкупе с ароматизатором, «идентичным натуральному», — это не самый ужасный грех, не предательство по отношению к Богу и своей вере, что куда страшней такие гнездящиеся в сердце и то и дело высовывающиеся наружу змеи, как лицемерие, коварство, злоба, зависть… И казалось, что это вправду очень плохо: такое фарисейское «оцеживание комара и проглатывание верблюда». Но вот сегодня… Сегодня комарами уже мало кто занимается, а с верблюдами ситуация тем не менее не исправилась.

Не спорю, и сейчас можно встретить некоторое число людей, для которых буква неизмеримо выше и значимей духа — потому хотя бы, что дух не увидишь и руками не ощупаешь, а буква — такая зримая и читаемая. Иногда это служит свидетельством новоначалия, младенчества в жизни церковной, иногда же, напротив, является признаком укоснения в подобном взгляде на христианство, причем чаще всего уже вполне сознательного. Ведь жизнь по букве куда проще, здесь не требуется «дать кровь», чтобы «принять Дух», как говорили святые подвижники, а тем паче нет нужды отдавать Богу все свое сердце.

И все же: внешних проявлений благочестия нынче немного, и чем дальше, тем меньше. А между тем сами по себе они не то что не плохи — они просто необходимы. Конечно, телесное упражнение вмале полезно, а благочестие на все полезно, как говорит апостол Павел (1 Тим. 4, 8), однако общий принцип христианского подвига таков: вначале деяние — потом видение; на первых порах делание более телесное и затем уже — в большей степени душевное. Одно неразрывно связано с другим: где найдешь святого, который никак внешне своего благочестия не проявлял? Если только в лике Христа ради юродивых. Но вряд ли мы к этому лику вправе себя причислить.

На протяжении целого ряда лет то и дело можно было слышать: «Платок на голове не главное. И короткая юбка не беда! Если пришел в гости постом, ешь, что дают, не обижай хозяев: любовь выше поста! Не можешь молиться внимательно, молись лучше покороче, но собранней. Стесняешься, проходя мимо храма, перекреститься, обратись к Богу мысленно». И — вот удивительно! — похоже, что именно эти советы и им подобные оказались в большей мере, чем какие бы то ни было другие, востребованы и исполнены. Впрочем, чего уж удивительного… Куда проще «сотворить послушание», когда тебе говорят: «Не понуждай себя, не трудись», нежели в случае, если требуют противоположного.

А между тем свобода — удел совершенных, мы же, немощные и грешные, нуждаемся в законе, в том числе и в «законе внешнего благочестия». С чего прежде начиналось, помимо наставлений о смысле и содержании жизни иноческой, пребывание новоначального послушника в монастыре? С преподания ему целого свода правил внешнего благочестия. У святителя Игнатия (Брянчанинова) — уж насколько он был чужд всякого формализма и фарисейства — есть целая глава об этом в «Приношении современному монашеству». Преподобный Паисий Величковский, опытнейший наставник делания не внешнего, а внутреннего, как-то раз увидел идущего по двору не в меру разбитного послушника, размахивающего при ходьбе руками, и тотчас вызвал к себе для разбирательства старца, которому тот был поручен, чтобы сделать ему строгий выговор. И не надо думать, что это лишь к иноческому чину отношение имеет, — это относится к общему для всех нас новоначалию. Есть «внешнее», наполненное внутренним смыслом, носящее характер сложившейся традиции, и пренебрегать им нельзя — ни к чему хорошему это не приведет.

Суть не в том, что ходить надо по струнке и руки по швам держать, взор обязательно устремлять либо горе, либо, наоборот, долу, подолом юбки пол подметать, на шее четки вместо галстука носить. Это и не благочестия проявления на самом деле, а чудачества. Нет. Суть в другом.

Ну, например, тот же пост. Считается сегодня признаком «духовной культуры», «мудрости», «зрелости» разрешать себя от него — не по болезни, а по случаю прихода гостей или в гости, праздника на работе и т. п. Если же кто-то не хочет этого делать, но держится по силам устава, то рискует со стороны своих же собратий — православных — на критику нарваться: «Фарисей!»

И креститься с глубокими поясными поклонами, войдя в храм, сегодня как-то не модно — не в интенсивности поклонов ведь благочестие заключается! И на священника, который рискует девушке подсказать (не приказать, нет!), что лучше бы не в джинсах в храм (да и вообще) ходить, а в юбке, все чаще смотрят как на ничего в подлинном христианстве и жизни духовной не понимающего ретрограда.

Зачем так отмахиваться от внешнего, которое не является определяющим само по себе, но формирует тем не менее определенное направление нашей жизни, влияет на наш настрой, а самое главное — смиряет? Ведь в борьбе против ложно понимаемого «фарисейства» можно далеко зайти, пытаясь максимально «деформализовать» свою христианскую жизнь.

Вот, скажем, обязательно ли при благословении целовать руку священника? Конечно же, нет. И разумный пастырь никогда не будет с усилием толкать свою десницу к устам испрашивающего благословения человека (мне даже книжка как-то раз попалась по пастырскому этикету, в которой говорилось, в частности, о том, что ни в коем случае так поступать нельзя). Но ведь в этом целовании столько всего заключено! И благоговение перед священным саном и благодатью Божией, и почтение к тому, кого Господь поставил пасти словесное Свое стадо, и смирение опять же, столь требуемое, столь необходимое. Перестань это делать — и рано или поздно возникнет соблазн похлопать священника по плечу — не просто как равного, а как младшего. И происходит это сплошь да рядом — может, не всегда в буквальном смысле, но происходит.

Та же дилемма — юбка или джинсы, которые вроде бы не мешают спасению. Или платок… Это вопрос послушания Церкви, простоты детского, не прекословящего мудрования и снова — смирения… Можно сотню доводов привести в пользу того, что «все это на самом деле неважно», а можно — принять то, что для Церкви всегда было нормой, правилом, и смириться.

И это не только мирян касается, но и нас, священников, точно так же. Скажем, вопрос о духовном платье и волосах. Можно ли стричься коротко или брить бороду, можно ли ходить в светской одежде? Имеет ли этот вопрос какое-то отношение к нашему внутреннему миру? Известна ведь поговорка: «По бороде — Авраам, а по делам — хам». А все-таки имеет.

Есть традиционный образ священника, который подчеркивает его определенную инаковость. Инаковость не как то, что сообщает пастырю особое достоинство, важность, а как то, что, с одной стороны, делает его всегда узнаваемым для тех, кто имеет в нем нужду, а с другой — заставляет его самого помнить о том, кто он, не забываться, не «смешиваться» с имеющими все же немного иной закон и другие правила жизни мирянами. И если священник отступает от этого образа, становится «непохожим» на пастыря внешне, то за редким исключением это бывает обусловлено именно желанием «не бросаться в глаза, быть как все» — с разными целями, редко с богоугодными.

Сюда отчасти и разговоры о нужности-ненужности поста перед Причастием и исповеди перед ним же отнести можно. Вроде бы «и так, и так на самом деле можно». Можно, только результат разный. Потому что в одном случае Причастию предшествует определенный подвиг — воздержания и самоиспытания, а в другом — нет.

Вообще какую традицию, сложившуюся на протяжении многих поколений церковной жизни, ни возьми, однозначно можно сказать: отход от нее в сторону «большей мягкости», «большей легкости», «большей демократичности» не будет вполне безопасным. Особенно в наше время — время всеобщей расслабленности, когда мы так легко освобождаемся от того, что кажется нам неудобным, прощаем себе недостатки, оправдываем собственные страсти и грехи. Мне кажется, что нам, наоборот, стоило бы сейчас быть к себе потребовательней и построже, пока мы не растеряли окончательно то, что у нас есть. Вреда от этой строгости не будет, только польза…

…Впрочем, ключевое здесь — «строгость к себе», а не к окружающим. В сущности, и отталкивает, и от Церкви отгоняет людей чья-то не по отношению к себе жесткость, а по отношению к другим — к тем, кто к ней не готов и, более того, смысла ее не понимает. Более того, опыт свидетельствует, что строгий к себе человек чаще всего милостив и терпелив с окружающими его. Он как раз ни от кого ничего не требует, а просто являет собой пример того, как можно и как должно. Пример благочестия — внутреннего и внешнего, связанных друг с другом неразрывно.