Очередной — безсчетный уже, наверное, раз — слышу вопрос:

— Батюшка, ну почему же православие такое грустное и унылое?! Отчего нет радости — кроме как на Пасху, улыбающихся и не увидишь? Я понимаю, что грешны мы, что уж тут веселиться, но мы с Господом, а это радость…

И так же в очередной и безсчетный раз отвечаю:

— Не православие унылое, а мы!

Я твердо в этом убежден: нет в нашей вере ничего, что требовало бы от человека уныния вместо радости, что само по себе делало бы его лицо мрачным, а не светлым. И трудно даже сказать рационально: на чем основывается мнение об обратном. Разве что на характерном для большинства наших современников неумении и нежелании быть внимательными к деталям, из которых складывается реальность, и непредвзято их анализировать…

Обычное дело — слышать от людей, когда-то (однократно или несколько раз) заходивших в храм:

— У вас все такие печальные, погруженные в себя — лица грустные, не улыбающиеся! Даже не по себе становится…

Что чудного? Человек, молящийся на службе, и правда сосредоточен, погружен в себя, губы его не трогает улыбка, к общению в это время он вряд ли расположен. Другое дело — когда богослужение окончено. Находится место и время и для общения, и для разговоров, и для улыбок. И для смеха даже. Но «захожане» этого чаще всего не видят: многие ли из них имеют достаточно решимости и усердия, чтобы быть на службе от начала до конца?

Однако на этот раз меня спрашивает о православии «грустном и унылом» не сторонний, не внешний человек, а христианин, живущий полноценной церковной жизнью. Значит, и с его точки зрения, меньше радости в этой жизни, нежели должно было бы быть. Почему так?

Мы говорили о том, что видит в храме «захожанин». Выйдем, наоборот, из храма в «мир». Что с умением радоваться здесь? Ведь в этом мире и мы все — христиане — существуем, и все его немощи и болезни в том числе наши.

Улица, салон автобуса, в котором люди едут на работу или возвращаются домой, очередь перед кассой в магазине или регистратурой в поликлинике… Здесь улыбка на лице, теплый дружественный взгляд, приветливый вид — еще большая редкость; в храме, безусловно, и первое, и второе, и третье можно встретить не в пример чаще. За оградой церковной мы видим людей усталых, озабоченных, подавленных, а порой и прямо-таки ожесточенных, злых. Основных тому причин как минимум две: жизнь у народа нашего больно уж непростая, есть от чего устать, чем озаботиться, из-за чего ожесточиться, — если не верить, конечно, если не знать: любящим Бога… все содействует ко благу (Рим. 8, 28). И вторая: нет у современного русского человека навыка радоваться (а если и был, то утрачен оказался), нет «установки» на радость, на «позитив», которая культивируется сегодня на Западе. Оттого опять же, что непонятно на самом деле — чего, собственно, радоваться? Просто так — какой смысл? Хотя смысл есть: настрой на то, чтобы радоваться, пусть даже и вопреки всему, гораздо созидательней, чем настрой, прямо тому противоположный.

Но это все, конечно же, в наименьшей степени для верующего человека подходящие рассуждения. У того, кто верит во Христа, есть основания радоваться: то, что сделал Господь для нас, все домостроительство спасения нашего — разве недостаточное основание? Но и мы, христиане, мало радуемся… Меньше, чем должны были бы. И это не только для нас самих плохо: будь наши лица всегда (а не в отдельные лишь моменты) радостными и светлыми, насколько больше находилось бы людей, желающих жить той жизнью, в которую вошли уже мы, быть вместе с нами — в Церкви?

И правда — оттого, наверное, радости в нас мало, что христиане мы не очень хорошие. И грешим много, отчего совесть обличает и печаль гложет, и верим слабо, отчего способность благодарить и радоваться едва обретается в нас. И примиряемся с этим — малорадостным — состоянием, и как норму его воспринимаем, и так и живем. И из-за этого — еще больше грешим и еще слабее верим. Такой вот замкнутый круг. Понятный и привычный.

Привычный… Но размыкать его все равно надо. И путь к этому искать. И находить.

Неужели наше несовершенство, наша греховность и маловерие наше должны нас совсем света и радости лишить? Это что же получается — мы готовы были бы лишь себе самим, своей добродетели, своей «хорошести» радоваться? Да в нас ли вообще причина подлинной радости может корениться? Нет, конечно.

«Грешны мы, но мы с Господом, а это радость» — тут со своим собеседником я точно согласен.

Грешны мы, но любит нас Господь, не оставляет, не отходит в сторону и не отсылает прочь. Поддерживает в бытии, дает время и возможность для покаяния и изменения, строит спасение наше удивительным, необъяснимым для человеческого ума образом. Благотворит, несмотря ни на что, благодетельствует, хранит и бережет.

Как этому не радоваться? Как не наполняться светом? Как не делиться им с другими?

Радоваться — не только возможность, но и в значительной степени долг, заповедь апостола (см. Флп. 4, 4), который сам очень хорошо понимал, насколько выполнение ее необходимо.

Иногда радость — дар, иногда, и это чаще, — труд. Но труд, вне всякого сомнения, стоящий своего результата. Тот, кто трудится, борется за то, чтобы дать радости о Христе место в своей жизни и в своем сердце, знает, о чем речь…

А кто не знает, кто трудиться и бороться за радость не хочет, пусть уразумеет в таком случае хотя бы одно: если что, это не православие унылое и грустное. Это мы такие — и лишь тогда, когда другими быть не хотим. А оно — всегда радостное…