Приоткрыв глаза, Рэйчел обнаружила, что на часах было начало шестого, прошел лишь час с тех пор, как она, отложив дневник, забылась сном. Чувствуя себя совершенно разбитой — голова гудела, а во рту ощущался неприятный привкус, — она собралась принять таблетку аспирина, но у нее не было сил подняться.

Лежа с закрытыми глазами, она вдруг услышала внизу какой-то звук. У нее екнуло сердце. В квартире кто-то был. Она затаила дыхание и на полдюйма оторвала голову от подушки. Теперь она явственно слышала голос, мужской голос. Неужели Митчелл? Но какого черта он явился в такой ранний час? И с кем, интересно, он разговаривает? Она прислушалась внимательнее, чтобы разобрать слова. Рэйчел улавливала интонации, но различить, что он говорил, так и не смогла. Это и правда был Митчелл. Вот сволочь! Ходит так, будто у него есть право сюда являться, когда ему вздумается!

Разговор внизу ненадолго прервался, после чего возобновился вновь — должно быть, Митчелл говорил по телефону, причем довольно быстро, похоже, он был сильно возбужден.

Желание разузнать причину, взбудоражившую мужа в такой ранний час, охватило Рэйчел с той же силой, что и раздражение, и, подстрекаемая любопытством, она мигом соскочила с кровати и, накинув поверх нижнего белья спортивный свитер, подошла к двери.

Теперь голос Митчелла звучал гораздо отчетливей, собеседником его, как выяснилось, был Гаррисон, и, хотя его имя ни разу не сорвалось с уст младшего брата, она знала, что таким уважительным и одновременно фамильярным тоном Митчелл разговаривал только с ним.

— Сейчас приеду... — произнес он. — Только выпью кофе...

Рэйчел открыла дверь и вышла на лестничную площадку.

Оставаясь по-прежнему скрытым от ее взгляда, но услышав шаги, Митчелл поспешил закончить разговор.

— Ладно, пока. Увидимся через час, — с этими словами он повесил трубку.

Рэйчел подошла к краю лестницы, но Митчелл все еще находился вне поля ее зрения, хотя уже встал из-за стола и направился ей навстречу.

— Митчелл?

Наконец он предстал ее взору, с ослепительной улыбкой, выглядевшей несколько натянутой и не вязавшейся с сероватой бледностью его лица и покрасневшими белками глаз.

— А я уж решил, мне показалось, что ты встала. Мне не хотелось тебя будить, поэтому...

— Какого черта ты здесь делаешь?

— Просто заскочил тебя навестить, — ответил он все с той же лучезарной улыбкой. — Вид у тебя такой, будто ты провела бурную ночь. Ты здорова, детка?

— На часах шесть утра, Митчелл. — Рэйчел стала спускаться по лестнице.

— Ты же знаешь, как легко сейчас простудиться. Может, тебе следует...

— Ты меня слышишь или нет?

— Не сходи с ума, детка, — улыбка наконец покинула его лицо. — Зачем кричать всякий раз, когда нам с тобой приходится видеться?

— Я не кричу, — спокойно сказала Рэйчел. — А просто довожу до твоего сведения, что не желаю видеть тебя в своей квартире.

Он сделал шаг назад и, словно капитулируя перед ее натиском, поднял руки вверх.

— Ухожу, ухожу, — произнес он и, развернувшись, направился к столу. — Мне следовало догадаться, что она отдала его тебе, — произнес он, имея в виду дневник, который Рэйчел оставила на столе. — Гаррисон говорил, что вы обе порядочные суки, а я отказывался верить. Не хотел верить, что моя Рэйчел такая же, как его жена. Только не моя Рэйчел, думал я. Только не моя милая и невинная Рэйчел.

— Не тронь, — сказала она.

— А вот это уж мне решать, — взяв тетрадь, он вновь повернулся к ней. — Разве я не предупреждал тебя? — размахивая дневником, продолжал он. — Разве не говорил тебе тогда, на благотворительном вечере, не вмешиваться в дела, в которых ничего не смыслишь? Потому что все кончится тем, что тебя некому будет защитить? Помнишь или нет?

— Это не твое, Митч, — промолвила Рэйчел, тщетно силясь сохранить самообладание. — Положи и уходи.

— Или что? А? Что ты сделаешь? Ты же теперь осталась одна. — Внезапно он осекся, будто искренне проникся пониманием уязвимости положения, в котором оказалась его жена. — Почему ты не пришла ко мне и не рассказала, что она отдала его тебе?

— Она мне ничего не отдавала. Я его нашла.

— Нашла? — Мягкие нотки в его голосе исчезли так же внезапно, как и появились. — Ты рыскала у Гаррисона в квартире?

— Да.

— Ну ты и штучка! — Не веря своим ушам, он покачал головой. — Да ты хоть понимаешь, во что ввязалась?

— Кажется, начинаю понимать.

— Уж не думаешь ли ты, что, когда тебе станет совсем худо, твой ненаглядный Галили придет к тебе на помощь?

— Нет, — она начала медленно приближаться к нему. — Я знаю, что мне придется рассчитывать только на себя. Но я не боюсь тебя. Мне известно слишком хорошо, как устроены твои мозги.

— О, я очень изменился, — его воспаленные глаза сверкнули, и во взгляде появилась какая-то незнакомая ей раньше непредсказуемость. — И вот что я тебе советую, детка. Возвращайся-ка ты в Дански и благодари Бога, что осталась жива. Я не шучу. Беги и не оглядывайся...

Если на благотворительном вечере его угрозы казались смехотворными, то сейчас они были вполне реальными. Он напугал Рэйчел, ибо в том состоянии смятения и физической слабости, в каком она пребывала после бессонной ночи и множества навалившихся на нее бед, у нее не было сил оказать ему сопротивление, если бы он решил напасть на нее.

— Знаешь, а может, ты и прав, — ответила она, стараясь не обнаружить своего беспокойства. — Пожалуй, мне следует поехать домой.

Он был вполне удовлетворен произведенным на нее впечатлением и, смягчившись, сказал:

— Вот и умница.

— Я не понимала...

— Конечно, как ты могла понять?

— ...Что все гораздо серьезней...

— ...Чем ты думала. Я изо всех сил пытался до тебя это донести.

— Да. Ты пытался. Но я была не готова тебя услышать.

— Но теперь ты понимаешь...

Она кивнула в ответ, и он, казалось, принял ее раскаяние за чистую монету.

— Да, понимаю. Я была не права, а ты прав.

Пожалуй, большего удовольствия она доставить ему не могла.

— Знаешь, — сказал он, расплывшись в довольной улыбке, — а ты умеешь быть паинькой, если захочешь, — внезапно приблизившись к ней, он взял ее за подбородок. Она почувствовала кислый запах пота и выветрившегося одеколона. — Будь у меня время... — Его взгляд вдруг прояснился, когда Митчелл оказался рядом с ней, — ...я бы отвел тебя наверх и напомнил, чего ты лишаешься.

Ей ужасно хотелось послать его, но ни к чему хорошему это не привело бы. Она молча позволила ему запечатлеть на своих губах сухой поцелуй в той непринужденной манере собственника, которая прежде заставляла ее чувствовать себя принцессой. Однако на этом его прощания не кончились, его рука, упав с подбородка Рэйчел, коснулась ее груди.

— Скажи что-нибудь, — пробормотал он.

— Что ты хочешь услышать?

— Сама знаешь, — ответил он.

— Хочешь, чтобы я попросила тебя подняться наверх?

— Было бы неплохо, — в его глазах мелькнула хитрая усмешка.

Она поклялась себе, что когда-нибудь он ей дорого заплатит за это. И сказала:

— Ну так?..

— Ну так что?

— Отнеси меня наверх...

— И?

— ...Трахни меня.

— Я уж думал, ты никогда не попросишь, — его рука опустилась еще ниже и скользнула ей в трусики. — Что-то суховато у тебя здесь, детка, — сказал он и чуть погрузил в нее палец. — У тебя тут как в могиле, — он выдернул руку, словно ужаленный. — Извини, детка. Надо идти.

Развернувшись, он направился в сторону двери. Она с трудом поборола желание сказать ему, что он никчемный кусок дерьма. Но он уходил, и это было самое главное.

— И вот еще что... — Подойдя к двери, он обернулся.

— Да?

— Хочешь, я займусь продажей этой квартиры? Ведь ты же не останешься здесь жить?

— Делай с ней, что хочешь.

— Деньги я положу на твой счет, — он мельком взглянул на нее через плечо. — Конечно, если ты мне не доверяешь...

— Продавай. Через две недели меня здесь не будет.

— Куда ты поедешь?

— Пока не знаю. У меня много друзей. Может, вернусь в Бостон. Я буду держать Сесила в курсе.

— Хорошо. Сделай это обязательно.

Провожая его взглядом, Рэйчел видела лишь эхо мужчины, который некогда заботился о ней и которого она так любила, что не допускала мысли о возможности когда-нибудь с ним расстаться.

Что же с ним произошло? Что произошло с ними? Казалось, они сбросили с себя кожу и открылись их новые, а может, и всегда существовавшие стороны. Рэйчел задавалась вопросом: кем же она была на самом деле? В том, что она не являлась женой Митчелла, равно как любовницей Галили, у нее уже не было никаких сомнений. Или ее ждет судьба тех одиноких женщин, что снискали себе славу лишь благодаря непродолжительному и неудачному браку с каким-нибудь государственным деятелем или короткой любовной связи с какой-нибудь знаменитостью и которые продолжают свою благотворительную деятельность со свойственным лишь им изяществом, несмотря на то что все уже давно забыли, кем эти особы некогда являлись?

Нет, лучше она уедет в Дански и, если Нейл Уилкинс ей не откажет, останется там жить тихо и скромно, чтобы о ее прошлом никто не узнал. Словом, примет все, что бы ей ни уготовила судьба, лишь бы о ней не говорили как о женщине, которая любила и потеряла Митчелла Гири.

Но не станем забегать далеко вперед, ибо в том непростом и отнюдь не безопасном положении, в каком она оказалась, ей прежде всего надлежало позаботиться о сохранении своей жизни и рассудка, в чем убедил ее недавний визит Митчелла. Его безумные глаза и усмешка, промелькнувшая, когда он вынул из нее палец, до сих пор стояли у нее перед глазами.

«У тебя тут как в могиле...»

Вспомнив эти слова, она содрогнулась не столько от их жестокости, сколько оттого, что он будто наложил на нее печать смерти. Неужели он в самом деле верил в то, что говорил? Неужели он видел в ней женщину, обреченную последовать за Марджи на Золотое Дно? Наверное, его бы устроила ее смерть и даже 6ыла бы ему на руку. Исполнив роль скорбящего вдовца, которой особо долго тяготиться ему не пришлось бы, Митчелл вскоре занялся бы поисками более подходящей супруги — той, которая приносила бы ему маленьких Гири согласно строго заведенному порядку и не слишком роптала из-за того, что в ее муже угасла страсть.

«Наверное, у меня паранойя», — решила Рэйчел, но легче от этого не стало. Тем более что помимо всех прочих неприятностей Митчелл забрал у нее дневник. Должно быть, ему очень нужно было его заполучить — равно как важно для Марджи было его сохранить, иначе зачем бы она стала его так прятать? Что именно в нем содержалось, ведь Митчелл был так счастлив, когда он оказался в его руках?

Но что сделано, то сделано, нет смысла сидеть и пережевывать это. Рэйчел решила послать все к черту и пойти пройтись.

Быстро одевшись, она вышла из дома и, едва оказавшись на улице, поняла, что приняла правильное решение. День был ясный и солнечный — когда она вышла на Пятую авеню, у нее сразу же поднялось настроение. Как приятно было затеряться среди толпы, ощущая себя ее частицей, маленькой и неприметной, одной из тысячи подобных ей, просто идти своей дорогой, радуясь наступающему дню!

Она ни разу не вспомнила ни о Митчелле, ни об их последнем разговоре, который оставил неприятный осадок, меж тем мысли о Галили ее не оставляли. Когда она оказалась на свежем воздухе, среди уличной суматохи, окутывавшие его образ тайны перестали довлеть над ней с прежней силой, но тем не менее продолжали возбуждать ее любопытство своей магической притягательностью, неподвластной простой логике. Кто был этот человек, который говорил от имени акульих богов, будто был с ними на дружеской ноге? Который, пережив не одно поколение людей, продолжал бороздить моря и океаны? Кто был тот, который, томясь одиночеством, не выносил присутствия людей?

Не расстанься она с Галили, возможно, ей удалось бы пролить свет на некоторые из этих вопросов, в особенности на происхождение его семьи. Если допустить, что на «Самарканде» он сказал ей правду и у него в самом деле нет прародителей, то какой из этого следует вывод касательно его отца и матери? Не означает ли это, что они являются некими первородными душами, вроде Адама и Евы? Кто тогда Галили? Каин или Авель? Первый убийца? Или первая жертва?

Однако библейские параллели были здесь не вполне уместны хотя бы потому, что у нашего героя было собственное имя. В конце концов, его звали Галили, и кто-нибудь из его семьи наверняка знал их собственное евангелие.

Но кем бы Галили ни был и какова бы ни была его тайна, вряд ли Рэйчел могла надеяться найти ответы на свои вопросы в скором будущем. Содержание дневника сослужило ей добрую службу, подтвердив ее подозрения о том, что пути их пролегали в различных направлениях. Нет, имя его, равно как тайна происхождения, отныне не потревожат ее ум в минуты досуга, ибо он исчез из ее жизни, скорее всего, навсегда. А поскольку обратного пути у них нет, то нет и никакой возможности встретиться, разве что на том злосчастном перекрестке, где его путь пересечется с извилистой дорогой семейства Гири, идти по которой ей теперь было запрещено. Рэйчел, как и Галили, тоже стала изгоем. Только он был в море, а она — на Пятой авеню, он — в одиночестве, а она среди толпы, но оба они пребывали в изгнании.

Прогулка пробудила аппетит, и Рэйчел зашла позавтракать в небольшой итальянский ресторан, где ей не раз случалось бывать с Митчеллом. Она думала съесть какой-нибудь салат, но, ознакомившись с меню, поняла, что не прочь хорошенько подзаправиться, поэтому заказала спагетти и профитроли. И что же дальше? — спрашивала себя она, расправляясь с завтраком. Нельзя же вечно бродить по улицам Нью-Йорка, тем более что рано или поздно все равно придется решать, к какому берегу лучше прибиться, чтобы избежать грозящей опасности.

Эспрессо ей подал не официант, а сам хозяин заведения по имени Альфредо. Это был круглолицый и розовощекий мужчина с ярко выраженным итальянским акцентом, который придавал ему особое обаяние и потому наверняка сознательно взращивался.

— Миссис Гири, — почтительно обратился он к Рэйчел, — мы все глубоко, очень глубоко скорбим о постигшей вашу семью утрате. Когда однажды Марджи оказала честь нашему заведению, заглянув сюда вместе с другой миссис Гири, Лореттой, мы все сразу же ее полюбили.

Перед Рэйчел встала совершенно невероятная картина: Лоретта и Марджи делятся воспоминаниями за бутылкой вина — в это трудно было поверить.

— И часто здесь бывает Лоретта?

— От случая к случаю, — ответил Альфредо.

— Ну и как вам она? В нее вы тоже все разом влюбились?

Откровенность ее вопроса сбила с толку хозяина ресторана, существенно поубавив его дипломатический порыв, и он, открыв рот, замолчал, ибо не в силах был выдавить из себя ни слова.

— Что, неужели к Лоретте никто не воспылал любовью с первого взгляда?

— Она очень сильная, — наконец выдавил из себя Альфредо. — Я встречал таких женщин у нас в Италии. Они очень сильные. Такие держат всю семью в кулаке. Если мужчины иногда могут выйти из себя — ну, знаете, пошуметь или устроить дебош, — то такие женщины никогда не позволят себе ничего подобного. Они слишком сильны.

Лоретта, безусловно, соответствовала данной ей характеристике: ее трудно было полюбить, но невозможно обойти вниманием. Вспомнив об их разговоре, состоявшемся вскоре после смерти Марджи, когда Лоретта обрисовала, как она представляет себе положение дел, и предложила ей перейти на свою сторону, Рэйчел решила нанести Лоретте ответный визит, опасаясь лишь того, что уже опоздала с положительным ответом. И хотя ей не слишком улыбалась перспектива просить помощи у Лоретты, она не могла не признать, что эта женщина вполне отвечала за сказанные в тот вечер слова. «Мы нужны друг другу, — говорила она, — для самозащиты. Что бы ни думал твой недалекий муж, ему не придется править империей Гири».

«Почему?» — спросила тогда Рэйчел.

Она прекрасно помнила ответ, и по прошествии времени оказалось, что он был невероятным пророчеством.

«...Ему достанется в наследство столько всего, что он будет не в силах с этим справиться, — сказала ей Лоретта, — и в конце концов сломается. Его силы уже на исходе...»

Поблагодарив Альфредо за прекрасный завтрак, Рэйчел вновь вышла на многолюдную улицу. Эспрессо взбодрил ее, но не кофе ускорял ее шаги, а то, что она вдруг поняла: у нее есть надежное убежище. Если, конечно, она не слишком опоздала.