Зелим видел достаточно, даже более чем достаточно. Толпа вновь пришла в возбуждение, когда тела вынули из петель и начали готовить к обезглавливанию. Родители посадили детей на плечи, дабы те могли лучше видеть происходящее. У Зелима это зрелище вызвало отвращение. Он торопливо отвел глаза, подхватил блохастую собаку, по-прежнему отиравшуюся у его ног, и принялся протискиваться сквозь толпу.

Вдруг он услышал чей-то голос за своей спиной:

— Значит, тебе противен вид крови?

Обернувшись, Зелим увидел ту самую женщину, которая рассказывала о нечестивых книгах, хранившихся в Самарканде.

— Нет, вовсе не противен, — пробормотал Зелим, воспринявший ее слова как упрек в нехватке мужественности. — Мне просто надоело. Стоит ли смотреть, как издеваются над трупами? Они уже не способны страдать.

— Ты прав, — кивнула женщина.

Судя по одежде, она была вдовой, однако Зелим разглядел, что собеседница его еще молода, всего на год-два старше, чем он сам.

— Зато мы способны страдать, — произнесла она. — Те, кто остался в живых.

Вероятно, до чудовищного события, приключившегося с ним по пути, Зелим не смог бы понять смысла этих слов, но теперь истина открылась ему в полной мере. Собственные страдания не прошли для него даром: они научили его сочувствовать несчастьям других.

— Я всегда думал, для наших страданий есть причины... — негромко заметил он.

Толпа издала ликующий рев. Оглянувшись, Зелим увидел одну из отрубленных голов, одетую на пику; кровь, хлеставшая из перерезанной шеи, искрилась и блестела на солнце.

— Что ты сказал? — спросила женщина и подвинулась к нему ближе, поскольку поднялся такой шум, что расслышать хоть слово было трудно.

— Так, ерунда, — вздохнул Зелим.

— Пожалуйста, скажи мне, — настаивала женщина. — Я хочу знать.

Зелим пожал плечами. Слезы подступили к его глазам, но какой мужчина позволит себе плакать в таких обстоятельствах?

— Почему бы тебе не пойти со мной? — предложила женщина. — Все мои соседи здесь, любуются на этот кошмар. Если ты пойдешь со мной, никто этого не увидит. Никто не будет о нас сплетничать.

Зелим, прежде чем ответить, немного подумал.

— Пойдем. Только со мной собака, — сказал он наконец.

В доме этой женщины Зелим провел шесть лет. Конечно, через неделю после того, как он поселился у нее, пошли сплетни, но люди здесь были не такие, как в Атве, никто не вмешивался в чужие дела. Зелим жил счастливо с вдовой Пассак и со временем полюбил ее. Она была женщиной весьма практического склада, но по ночам, при плотно закрытых дверях и ставнях, становилась страстной и пылкой. По непонятным причинам, раскаленный ветер пустыни, приносивший с собой тучи горячего песка, оказывал на нее особое влияние. Стоило вдове ощутить его жаркое дыхание, она утрачивала обычную сдержанность и стыдливость и была готова на все, чтобы доставить Зелиму наслаждение. В такие дни он любил ее еще больше.

Но воспоминания об Атве и о чудесной семье, в один далекий день вышедшей на морской берег, никогда не оставляли его. Не забывал он и о пережитых страданиях, и о странных мыслях, посетивших его в те минуты, когда он смотрел на своих мучителей, вздернутых на виселицу. Все, что он некогда испытал, жило в его сердце, и подобно вину, которое с годами становится все более крепким и изысканным, сознание его зрело и развивалось.

Наконец, через шесть лет, после множества счастливых дней и ночей, проведенных с вдовой Пассак, он понял — настал час испить это вино.

Это случилось как раз, когда шквал огненного ветра, прилетевшего из пустыни, заставил их с Пассак ночью предаваться любви целых три раза. После того как они утолили свою страсть, Пассак уснула, а Зелим никак не мог сомкнуть глаз. Он ощущал какое-то странное возбуждение, глаза его горели, словно обжигающий ветер, бушевавший за стенами, проник внутрь их жилища и опалил ему веки.

В углу жалобно поскуливала собака, за эти годы сильно постаревшая и ослепшая.

— Тише, псина, — прошептал Зелим. Он не хотел будить Пассак, боясь, что она помешает ему разобраться в охвативших его необычных ощущениях.

Зелим сжал голову руками. Как он жил все это время? Конечно, останься он в Атве, ему был бы уготован даже более безрадостный удел, но разве его жизнь здесь имеет хоть какой-то смысл? В Атве человеческое существование подчинено вечным законам природного круговорота. Человек рождается, он растет, набирается сил и выходит в море, чтобы ловить рыбу, потом стареет, вновь становится слабым, как дитя, и умирает, твердо зная, что его место в мире займут новые рыбаки. Но жизнь Зелима лишена подобной определенности. Он бредет по своему пути наугад, подчиняясь лишь игре случая, находит страдания там, где надеялся обрести утешение, и наслаждение там, где ждал встретить печаль. Он видел дьявола в человеческом обличье, и в этом же обличье представало перед ним божество. Нет, жизнь его вовсе не так бедна событиями, как он ожидал.

«Я должен рассказать обо всем, что знаю, — решил Зелим. — Именно поэтому я и послан в этот мир: рассказать людям обо всем, что я видел и пережил, и тогда моя боль никогда не повторится. Тогда люди, идущие вслед за мной, будут подобны моим собственным детям, ибо я наделю их своими силой и опытом».

Он поднялся, подошел к спящей Пассак и склонился на колени перед ее узкой постелью. Зелим коснулся губами щеки своей спящей возлюбленной. Пассак открыла глаза. Впрочем, она давно уже лежала без сна.

— Если ты уйдешь, я буду грустить, — сказала она. И добавила после минутного молчания: — Но я всегда знала, что ты когда-нибудь уйдешь. И удивлялась, что ты остаешься со мной так долго.

— Но как ты догадалась?

— Ты разговаривал вслух. Разве ты не замечал? Ты все время разговаривал вслух. — Одна-единственная слезинка сорвалась с ресниц Пассак, но в голосе ее не было печали. — Ты необычный человек, Зелим. Думаю, ты сам не подозреваешь, насколько ты необычен. И ты знаешь многое... о чем стоит поведать людям. Может, это родилось в твоей голове, может, ты видел это...

В словах ее не прозвучало и тени упрека, и это так тронуло Зелима, что он не мог сдержать слез.

— Я была счастлива с тобой все эти годы, любимый мой. Я и надеяться не смела, что буду так счастлива. И после того, как ты дал мне так много, было бы черной неблагодарностью просить большего. — Она подняла голову и поцеловала его. — А теперь уходи быстрее. Так будет лучше.

К горлу Зелима подступили рыдания. Все мысли о собственном предназначении, которыми он тешился несколько минут назад, внезапно оставили его. Как он мог подумать о разлуке с женщиной, которую полюбил всем сердцем?

— Я никуда не уйду, — сказал он. — Сам не знаю, что взбрело мне в голову.

— Нет, ты уйдешь, — возразила Пассак. — Если ты не уйдешь сейчас, значит, уйдешь потом. Так что лучше не откладывать.

Зелим вытер слезы.

— Нет, — решительно произнес он. — Я останусь здесь, с тобой.

И он остался. Из пустыни по-прежнему прилетали обжигающие бури, и они с Пассак по-прежнему предавались любви в своем маленьком домике, где в очаге горел огонь, а ветер бушевал за стенами. Но счастье Зелима было отравлено, то же самое произошло и с Пассак. Он сердился на нее за то, что она удержала его рядом с собой, хотя она настаивала на его уходе. Она же чувствовала, что теперь, когда у него не хватило решимости уйти, ее чувство к нему начало слабеть, каждый новый день, проведенный вместе с ним, убивал их любовь — самое чудесное, что она испытала в жизни.

Печаль ее становилась все сильнее и наконец свела ее в могилу. Странно, но такая сильная женщина, пережившая смерть мужа, не сумела перенести смерти своей любви, хотя тот, кого она любила, оставался с ней рядом до конца. Зелим предал земле тело Пассак и на следующий день двинулся в путь.

Он ушел не в поисках нового пристанища. Об оседлой жизни он знал все, что о ней следовало знать, и отныне собирался стать странником. Вино, что настаивалось в нем много лет, до сих пор не прокисло. Возможно, последние месяцы, проведенные с Пассак, месяцы, исполненные тоски и печали, только придали терпкости этому вину. Теперь, когда он приступил наконец к выполнению своего жизненного предназначения, последняя горечь их любви обогатила опыт, которым он хотел поделиться с людьми; женщина, которую он некогда обещал любить вечно, вскоре стала для него воспоминанием столь же далеким, как и юность, проведенная в Атве. Любовь — по крайней мере, та любовь, что соединяет мужчину и женщину, — недолговечна и преходяща. То же самое можно сказать и о чувстве, противоположном любви. С годами шрамы, которые Назар и его шайка оставили на теле Зелима, побледнели и стали незаметными, угасла и ненависть, некогда горевшая в его душе.

Однако это не означает, что Зелиму стало чуждо все человеческое, вовсе нет. За тридцать один год, что был отпущен ему на земле после смерти Пассак, он стяжал славу пророка, непревзойденного рассказчика и человека, одержимого страстями. Но то были отнюдь не те страсти, которым предается большинство из нас. Несмотря на свое скромное происхождение, Зелим стал человеком, способным на возвышенные и тонкие чувства. Притчи, которые он слагал, при всей своей простоте и непритязательности были достойны уст Христа, но в отличие от ясных, недвусмысленных уроков, преподанных Христом, Зелим облекал в слова открывшиеся ему туманные видения, в которых Господь и Дьявол, скрыв свои истинные лица, вступали в бесконечное состязание.

При случае я непременно расскажу вам одну из притч Зелима, но пока время еще не пришло. Сейчас я поведаю вам о его смерти. Разумеется, он встретил ее в Самарканде.