Задумайтесь, сколько осуждающих слов мы произносим. За все эти слова нам придется дать ответ, когда мы предстанем пред Богом. Как правило, когда мы высказываем что-то брату, мы оправдываемся: «Да ведь он и меня оскорбляет, и монастырь позорит! Ничего не слушает, не понимает, не хочет жить по-монашески!» Всё это оправдания. Вырвалось у тебя резкое слово? Назад его не воротишь, пролей хоть реки слез. Ты сказал брату: «А ну иди отсюда!» Дело кончено. Пролей кровь, отсеки себе голову — слово не вернешь. Поэтому святые отцы говорят: пусть внутри у нас бушуют страсти, пусть нас терзают не один, а сотни демонских легионов, пусть они повергают нас наземь и заставляют испускать пену — это не так страшно, как гневное слово. Христос изгоняет легионы демонов одним Своим мановением и ввергает их в бездну, в море Гадаринское. А вот сказанного слова даже Он не может исправить. Речи, как говорит Гомер, быстрокрылы. И слово летит со стремительностью птицы, куда ему вздумается, разносит твой грех по всему свету, делает его явным для ангелов и святых, и там, на небе, тебе напомнят о нем. Проступок может быть прощен, а слово не вернуть, оно улетает безвозвратно [3, 190].

Никто не может взять на себя всю тяжесть ответственности за наши слова. Духовник может разрешить все наши грехи, даже и в слове, но в конечном счете суд принадлежит исключительно Богу: Бог удержал его за Собой. За всякое слово, которое мы произнесли, мы дадим ответ (см. Мф. 12, 36–37). Мы можем исповедоваться в таких словах, однако перечеркнуть и загладить множество грехов нашего языка может только суровая подвижническая жизнь, подобная той, которая нам известна по житиям подвижников благочестия. Как же ядовиты стрелы языка, в особенности когда наше слово язвительно, насмешливо или когда оно уничижает ближнего! Должно знать, что за такие слова, даже если мы сто раз в них каялись, мы будем судимы на небесах перед всей вселенной, перед всеми ангелами и святыми. Не думайте, что можно легко получить отпущение грехов, совершенных словом. Блуд, прелюбодеяние, воровство, убийство прощаются. Но грехи словом подлежат исключительному суду Божию. Бог позволяет нам в них исповедоваться, но очищаются они глубочайшим покаянием, сухоядением, бдениями, продолжительными постами. Нужно изнурить свое тело, чтобы загладились грехи словом. Иначе от этого корня, то есть языка, произрастет тенистое и многоплодное дерево, цветы и плоды которого никто не сможет иссушить. Страшен этот корень [2, 93–94].

Мы докучаем ближним своими словами. Если ты скажешь мне какую-то колкость, я буду помнить о ней по меньшей мере семь лет, и, что бы ты потом ни говорил мне, я непроизвольно буду судить о твоих словах под действием старой обиды. Особенно если твои слова меня ранят, я буду помнить их не меньше чем семь седмериц лет. Пусть даже я хороший, смиренный, но я их не забуду. Конечно, ты ничего не поймешь. Ты сказал это не для того, чтобы меня ранить, не из дурных побуждений, но ради моего блага. Однако моя душа, сердце и память работают не так, как твои, — ты меня ранил, а все остальное мне ни о чем не говорит [2, 156].

☾