Если монах хоть в чем-то неискренен перед настоятелем и братством, скрывает какой-то грех, преткновение, смущение или помысел, то он никогда не почувствует себя с братьями единым целым и духовно всегда будет далек от них. Что бы он ни делал, какую бы святую, подвижническую жизнь ни вел, куда бы он ни пошел, пусть даже в другой монастырь — но и там без откровения он никогда не ощутит теплоты сердечной, никогда не познает братской любви. Та малость, которую монах скрывает от игумена, приведет его к отчуждению от братства, потому что будет держать его в узах эгоизма и таким образом сделает закрытым и обособленным от других [3, 60–61].

 

 

Человек не найдет себе покоя в монастыре, если он не чувствует духовной близости с братьями, если он иного духа, иных убеждений, имеет иные принципы и образ мыслей. Пусть даже братство не безупречно, пусть даже братья в чем-то ошибаются, согрешают, но среди них должна быть атмосфера единства, должно быть единое мироощущение, единый дух, разум, мышление [3, 70].

 

 

Если ты видишь, что у брата пожелтели глаза, но он не понимает, что болен желтухой, разве ты не расскажешь о его болезни? Неужели ты думаешь, что замалчивание — это любовь? Или, может, ты полагаешь, что сказать об этом будет проявлением ненависти и злобы? Ты вправе сделать только одно — объявить о проступке брата, чтобы спасти его. Мы становимся виновны в том случае, если видим что-то предосудительное и не рассказываем об этом игумену. Так зло развивается и становится преткновением для всего братства. С этого времени духовные основания монастыря начнут расшатываться и увлекать обитель в бездну зла и ада.

В подобных ситуациях нам нужно быть очень щепетильными и сознавать, что если мы сразу не обращаемся непосредственно к игумену, то становимся убийцами душ братьев и роем могилу всему братству [2, 329–330].

 

 

Обычно мы не осознаем, что ранили ближнего. Мы думаем, что совершаем дело Божие, что Христос нам поручил защищать истину. Но это не так: тот, кто творит дело Божие, всегда пребывает в мире, спокойствии, ведет себя достойно и никогда не питает к ближнему вражды. Если же я обидел брата, мне нужно отречься от себя; отныне я буду перед ним смиряться, и он со своей стороны пусть постарается меня простить. Такой настрой у нас обоих поможет восстановить единство в братстве. В противном случае мы останемся отдельными личностями, вместо того чтобы составлять одно целое [2, 369].

 

 

Если ты не можешь попросить прощения, а значит, не понимаешь, что должен жить в согласии со всеми, уверяю тебя, говорит святой, ты напрасно проводишь время в монастыре. Конечно, мы не прогоняем тебя, но твоя жизнь тут не приносит тебе никакой пользы. Только тот способен жить в монастыре, кто подчиняется ближним и умывает им ноги; кто смиряет свое мудрование и желает одного — жертвовать собой ради другого; кто чувствует, что он один виновен и грешен, а все прочие — святые и праведные. Тому, у кого нет такого сознания, нет смысла оставаться в обители [2, 369].

☾