По слову блаженного Августина, «игумен всем сердцем хранит уставы и вызывает у братьев уважение к себе».

Главное призвание игумена — всем сердцем хранить уставы, то есть не допускать в монастыре непослушания, которое может выражаться в стремлении высказать свое мнение, в распространении разных слухов и суждений, создании напряженной обстановки. Если игумен действительно любит монастырь и хочет обезпечить его будущее, то первое, что он должен сделать, — это создать атмосферу полного послушания. Непослушному монаху лучше покинуть монастырь, потому что в этом случае есть надежда на то, что он спасется и что порок не заразит братство.

Игумен не только заботится о том, чтобы братья слушались, но и внушает им уважение к себе. Уничижение игуменского достоинства недопустимо [2, 382].

 

 

Способность управлять, встать во главе всегда считалась Божиим даром, и решение многообразных повседневных вопросов и проблем было своего рода арбитражем, духовным правосудием, и все это возлагалось на игумена. Игумен уподоблялся ветхозаветным судьям, так называемым богам (см. Пс. 81, 1), семидесяти старейшинам или Моисею, и его обязанности были сходны с обязанностями Моисея. Значит, игумен изначально поставлен на место Бога, потому что ему вверена вся власть, он стоит во главе и управляет всем. В этом главенстве и заключается его царское достоинство.

Именно поэтому в женском монастыре, где могут быть старец, или духовник, или просто служащий священник, все-таки место Христа занимает игумения. Хотя она и женщина, но именно она руководитель. Честь, воздаваемая игумену, относится к Богу, а не к личности игумена. Точно так же и оскорбление игумена — это безчестие Самого Бога [2, 376–377].

 

 

Если монахи обязаны любить и жертвовать собою, то тем более обязан любить и жертвовать собою игумен. Он самый первый не сможет прожить ни одного дня в монастыре как простой распорядитель. Только когда игумен смиряется, когда горит любовью к братству, он бывает настоящим отцом [2, 380].

 

 

Игумен стоит выше вас, и вы, братья, должны воздавать ему честь, потому что эта честь относится не к нему, но к Самому Господу. Он преклоняет колени и, преисполненный страха о вашем спасении, падает ниц пред Господом. Если вы должны «совершать свое спасение со страхом и трепетом» (см. Флп. 2, 12), то он тем более должен страшиться, ведь он отвечает за своих чад, а их спасение зависит не только от него. Самим собой он владеет и распоряжается, а вот тебя, монаха, он должен привести ко спасению, не имея власти заменить твою волю или разум своими. И потому игумен непрестанно трепещет; единственное, что он может делать как руководитель и как отец, — это преклонять колени. Если игумен тратит все свое время на административные дела, повседневные заботы, вообще на организационные вопросы и общение с монахами, то и сам он, и вверенные ему души теряют духовные силы. Напротив, преклонение колен пред Господом улаживает все, потому что только силою Божией совершаются подвиги в монастыре [2, 380–381].

 

 

Тот, кому дана административная или духовная власть, может допустить ошибку, преступить границы духовных полномочий. Если ты игумен или старший на послушании, то, конечно, ты не вправе из-за своей духовной немощи вести себя грубо с подчиненным. Если ты себя так ведешь, потому что не умеешь поговорить, уступить, объяснить, то перед Богом ты тем самым грешишь [2, 370].

 

 

Важно соблюдать одно условие. Как игумен, старец, проистамен, старший по послушанию, ты можешь требовать от подчиненного послушания, но при одном условии: твоя любовь должна быть духовной, а не душевной. Если вы допускаете в своих отношениях особенную привязанность, сентиментальности, взаимные объяснения, если разрешаете себе прикасаться друг к другу, то все это незаконно и упраздняет иерархическую власть. Власть — это управление, крепкая в духовном смысле рука, а не панибратство и развязность. Если отношения между двумя людьми плотские, фамильярные, если между ними есть душевная зависимость, то иерархии и послушания быть не может. Если старший всякий раз подстраивается под младшего и его терпит, делает вид, что не замечает его непослушания, да еще и хвалит его, то это не власть и не монастырь. Игумен, правитель, старший, поступающий так, — это демон, растлитель душ.

Старший обладает настоящим авторитетом тогда, когда он является духовной личностью и стоит на подобающей высоте. Власть принадлежит ему в силу занимаемого им положения, она не основывается на фамильярности, панибратских отношениях или на дружбе с подчиненным [2, 373–374].

 

 

Нарушение монастырских порядков приводит к тому, что монашеские устои расшатываются, из-за чего угасает дух в братстве. Поэтому игумен обязан сразу же исправлять и наказывать братьев, преступающих заповеди. Иначе он окажется виновным пред Богом. Сегодня, предположим, он может своим присутствием и любовью поддерживать единство в братстве. Но если он снисходит нарушителям древних монашеских установлений, то монастырь уклоняется со святоотеческого пути и не имеет будущего [2, 379].

 

 

Настоятельство — Божий дар, который ученика превращает в учителя, подчиненного — в господина над душами человеческими, простого человека делает устами Христовыми [3, 65].

 

 

Когда управление монастырем отделено от духовничества, игумен лишается огромного преимущества: он не имеет возможности влиять на души. Перед начальником человеческая душа не раскрывается так, как во время своего предстояния пред Богом на исповеди. Поэтому если с монахом, который чего-то настойчиво добивается, игумен будет говорить как начальник, то монах ему воспротивится, потому что у него своя логика. Но если игумен заговорит с братом иначе, с духовной точки зрения: «Чадо, хорошо ли ты сейчас говоришь? Это ли смирение? Это ли самоотвержение? Так-то ты отдаешь предпочтение ближнему? Это ли богоугодно?» — то монах моментально изменится. Без всякого принуждения и наказания он сам решится сделать то, что следует. Если обычная власть оказывает давление на человека или, может быть, его вдохновляет, то духовная власть ставит монаха перед Богом.

В действительности невозможно, чтобы управление и духовная жизнь в монастыре были отделены друг от друга. Если игумен не имеет духовной связи с монахами, то он не ощущает пульса братства; он руководствуется только здравым смыслом и думает лишь о повседневных нуждах. При этом и братья будут говорить с ним не как на исповеди, не смиренно, но отстаивая свои права [2, 379–380].

 

 

«Игумен старается быть любимым больше, чем вызывать страх, — говорит блаженный Августин, — и всегда размышляет о том, что даст за вас ответ пред Богом».

Естественно, игумен вызывает уважение к себе и заставляет слушаться не силой, но любовью. Также и монахи призваны любить своего игумена. Но любовь — это обоюдоострый меч, она может быть и опасной. Когда же опасности нет? Когда монахи любят игумена не за его способности и дарования: святость, мудрость, проницательность, энергичность — а потому, что он отец, старец и в монастыре являет собой образ Бога. Любят игумена, а не его дарования.

Невыносима жизнь монаха, который не любит игумена всем сердцем. Песчинка будет казаться ему горой, и везде он будет видеть огромные, непреодолимые препятствия, тогда как любовь к игумену превращает горы в песчинки. Монаху, по-настоящему любящему своего игумена, легко жить духовной жизнью, находить утешение в Боге, преуспевать в молитве. И напротив, если монах не любит игумена, то все делается трудным и обращается против монаха, и он становится посмешищем.

«…Больше, чем внушать страх». Святой Августин не говорит, что страх не нужен. Если братья любят игумена, но при этом нисколько его не боятся, это значит, что они не уважают его, их любовь не божественная и духовная, а человеческая и душевная. Любовь к духовнику богоугодна и богоприлична в том случае, если она соединена со страхом перед его личностью. Страх свидетельствует, с одной стороны, об истинной духовности самого игумена, а с другой — о любви послушника и его нелицемерном послушании. Любовь к Богу и любовь к игумену немыслимы без сопутствующего этой любви страха.

Жизнь монаха становится легкой именно благодаря любви к своему старцу, игумену. Конечно, слова святого Августина о том, что игумен должен «стараться быть любимым», обращены не к монахам, а скорее к игумену: он сам должен вести себя так, чтобы его любили. Трудно полюбить человека, если его личность не привлекает нас. Его жизнь и поведение должны быть такими, чтобы он естественно вызывал к себе любовь братства. Монахи не должны прилагать усилия к тому, чтобы полюбить, понять игумена, довериться ему, как нередко бывает в монастырях: братья пытаются полюбить своего игумена при помощи самовнушения, логических доводов и даже насилия над собой. Если игумен не располагает, не привлекает к себе, то что могут сделать братья? Положение в этом случае критическое.

А что если (чего да не будет!) игумен недостоин любви, неспособен вызвать к себе любовь? Монахи не будут его любить? Будут непременно, потому что это их обязанность ради имени Божия, но, чтобы полюбить нелюбимого, им придется испытать тяжелейшую борьбу. Это бывает в тех случаях, когда игумен не избран братством или не указан Богом, но поставлен по необходимости. Если в обители не находится достойного кандидата, то, ради сохранения монастыря, в игумены поставляется хоть кто-нибудь из братства или приглашается монах из другой обители. Но вы понимаете, насколько тяжела жизнь в таком монастыре. Именно поэтому святой Августин говорит, что монахи должны бояться игумена и одновременно любить его, а игумен должен вдохновлять братство на любовь к себе. Тогда жизнь в монастыре будет соплетена с радостью Христовой и Христос поистине найдет покой для Себя в такой обители [2, 383–385].

☾