Если кто-нибудь скажет тебе грубость, не отвечай. Куда бы человек ни пошел, он несет с собой человеческую природу. Чего ты ждешь, если живешь с людьми? Один тебя оскорбит, другой отругает, третий обойдется с тобой грубо. Все общение таково. Ты сам веди себя правильно.

И если кто-то сказал тебе грубость, не сердись на него, не говори: «Смотри-ка, он меня не уважает, а ведь я выше его, старше, я начальник!» Если ты отвечаешь на грубость, то тем самым показываешь, что ты недостоин Бога, а потому вскоре падет на тебя гнев Божий. Гнев падет не на того человека, который плохо обошелся с тобой, но на тебя, потому что тот бедняга, если бы он был человеком уравновешенным, не поступил бы с тобой так. То, что он обошелся с тобой плохо, грубо, оклеветал тебя, означает, что он страдает, что он втройне несчастен и нуждается в том, чтобы ты пожалел его. Довольно ему своей судьбы, своей горечи и боли. Если еще и ты огорчишь его своей суровостью и противоречием и даже только в сердце помыслишь так, то гнев падет не на того несчастного, страждущего, — его Бог может избавить, — но на тебя [1, 101–102].

 

 

Если ты хочешь поистине ощутить Бога, ты должен уметь жить в той конкретной семье, к которой принадлежишь: уметь радоваться и сочувствовать тому, кто тебя оскорбляет, кто тебя проклинает, кто тебя отталкивает, кто тебя не выносит, кто разговаривает с тобой по-хамски, кто тебя поносит, кто называет белое черным, равнину — горой, кто все относящееся к тебе толкует в прямо противоположном смысле. Ты обязан понести слова ближних, потому что каждый из них будет говорить с тобой, исходя из своей боли. Когда ближний откроет уста, он будет говорить с тобой не так, как ты заслуживаешь, но соответственно тому, что у него в сердце. Если ему больно, если он человек грубый, невоспитанный, не обрезанный сердцем, жестокий, без любви, без Духа, без Бога, то так он и будет с тобой говорить. Тебе нужно принимать людей такими, какие они есть. Если ты хочешь изменить их речь, их жизнь, их взгляд, их сердце, их отношение к тебе, то ничего у тебя не выйдет. Напротив, в твоем сердце восстанут брани, терзая тебя тем, что ты услышал, и будут заставлять тебя печалиться. Тогда и ты начнешь давать отпор, желая отомстить за то, что тебе сделали.

И действительно, мучается тот человек, который страдает, унывает, противоречит ближним и жалуется на них, он не понял, что ему необходимо именно то, что ему сказали или сделали. Сомнительным было бы наше спасение, если бы ближний не был именно таким, какой он есть. А значит, я должен принимать его таким, какой он есть, и как бы он со мной себя ни вел, и при этом не только не возражать ему, но и любить его и чувствовать, что он мой Бог, что он мне нужен.

Напротив, если я не терплю ближнего, то мое сердце ожесточается и страдает, и в таком случае я теряю душевное равновесие. Действительно, те, кто не могут найти согласия с ближним и признать его, теряют душевное спокойствие, начинают оценивать все, что сказали сами и что было сказано им, обижаются и требуют объяснений: «Почему ты со мной так поговорил?» — «Да я не это хотел сказать, я хотел сказать другое, ты меня не понял». Они впустую тратят время своей жизни, наблюдая за ближними, становясь их рабами и пленниками [1, 456–457].

 

 

Возможно ли, чтобы один и тот же человек сегодня нас уважал, а завтра презирал?

Конечно! И не только завтра, но и в тот же час и в то же мгновение. Такое случается ежедневно. Безсмысленно ссориться с тем, кто обошелся со мной не лучшим образом или меня не любит, ведь его отношение зависит не от меня, а от него самого. Человек меня любит, но в то же время может причинять мне боль своим поведением, таков уж он есть.

Мы стремимся не к тому, чтобы ближний нас уважал и любил, но ищем славы Божией. Мы желаем, чтобы нас благословляли ради прославления Бога. Сами мы не нуждаемся в том, чтобы ближний с нами считался.

Что же, спросите вы, если такой человек нас хвалит, его похвалы ложны?

Нет, они искренни. Если я тебя похвалил, а потом отказался помочь тебе в чем-то, потому что заболел и лежу с высокой температурой, то неужели от этого мои похвалы окажутся лживыми? Такими больными бывают и люди, обижающие нас, если они не ведут внутренней духовной жизни, не чувствуют в своей душе кротости, тишины, мира, любви, желания жертвовать собой, но вместо этого изо дня в день испытывают настоящую душевную бурю. Когда ты плывешь на корабле во время шторма, то можешь ли ты сказать одному человеку, чтобы его не рвало, другому: «Не кричи, не плачь, не спи, веди себя прилично»? Каждый пытается найти какой-то выход.

Нужно, чтобы мы сами вели себя подобающим образом и принимали с улыбкой на устах все, что бы нам ни сделал ближний. Он нас отругал? Обвинил? Забыл о нас? Принес нам яд вместо воды? Осеним себя крестным знамением и выпьем. Никогда не будем мешать ближнему вести себя так, как он хочет, ведь мы не мешаем облакам плыть по небу. Будем только остерегаться, чтобы он не вовлек нас в суету своих разговоров и споров [2, 199–201].

 

 

Своенравного и глупого человека очень тяжело понести, это правда. Но именно его нужно научиться любить и терпеть, если ты хочешь стяжать Духа Святого. Тогда ты будешь способен стяжать мир тела, души и духа. Таким образом, весь человек — тело, душа и дух — приходит в смятение, если не имеет гармоничной связи со своим окружением. Ближний всегда должен стоять на первом месте; его тайны, радости и устремления должны стать твоими.

С той минуты, как возникает малейшее колебание в твоих отношениях с ближними, пусть даже самое малое противление, восстание, суждение, осуждение, обвинение ближнего, ты тут же теряешь равновесие и сотрясается все твое существо. Твое здоровье начинает слабеть, ты чахнешь, страдаешь от разных болезней: болит голова, желудок, поясница, сердце. Ноги начинают неметь, отниматься. Тебе кажется, что все члены твоего тела восстают на тебя. Глаза помрачаются, как говорит Давид (см. Пс. 37, 11), болят, перестают видеть, потому что ты не смог сохранить мира с ближними. Грех послужил для Давида причиной того, что люди превратились в его врагов. Даже близкие восстали на него. Все становится причиной страдания для тела. Однако и само тело принимается искать страданий и мучений или же наслаждений, обильной пищи, долгого отдыха. Но чем больше человек отдыхает, тем больше болеет; чем более заботится о своей плоти, тем большим мучением она для него становится.

Более того, человек перестает владеть собой, потому что в нем восстают душевные страсти, которых Бог не создавал, но которые возникают из-за отсутствия правильных отношений с Богом и людьми. И тогда человек унывает, все толкует превратно, чувствует себя усталым. Его заставляют унывать луна, жара, ветер. Все омрачает его душу, он чувствует себя невыносимо, ничего не может делать. Его душа ненавидит, питает ко всему отвращение, негодует, склонна к бегству или переменам.

Он теряет всякую возможность пребывать внутренне в равновесии и возвышать ум к Богу, в результате чего у него нет никакой связи с Богом. Все в человеке: его тело, душа и дух — вступает между собой в конфликт [1, 460–461].

 

 

Если твои отношения с ближними построены на принципе требования, тогда ты поступаешь против естества. С той минуты, как ты начинаешь требовать от ближнего, чтобы он нормально с тобой разговаривал, исполнял закон, был хорошим, любил Бога, как и ты, ходил в храм и хранил молчание, — ты попадаешь в самое злейшее рабство.

Невозможно, чтобы ближний тебе не досаждал. Обычно люди живут, толкая и ударяя друг друга. Значит, или я должен примириться с тем, что ближние будут постоянно мне мешать, меня пинать, мною пренебрегать, клеветать на меня, обвинять меня, игнорировать, непрестанно толкать, причем мне нужно научиться жить среди этих толчков, — или я не смогу прожить, останусь перстным.

Привыкни к тому, что у тебя будут забирать твои вещи, будут тебя грабить. Привыкни к тому, что тебя будут бить, обвинять, давить на тебя. Научись приносить себя в жертву, проливать кровь, жить так, будто не существует других людей, и одновременно воспринимать их как своих благодетелей, что бы они тебе ни сделали, даже если они поведут тебя на мучения.

Таким образом, я человек духовный, если я никогда не ищу себе оправданий при какой-то неприятности, затруднении, потрясении в своих отношениях с людьми. Как от дождя я укрываюсь под крышей или под зонтиком, а от холода меня спасает одежда, так и от ближних нужно научиться защищаться, не желая остановить их стремления и изменить их настроение, как мы никогда не пытаемся прекратить холод или остановить дождь. Итак, если мне досаждает ближний, никогда не нужно считать себя правым, потому что на самом деле мне всегда досаждает моя собственная природа, мое «я» и страсти, а не ближние [1, 261–262].

 

 

Великая добродетель — это переносить поношения, то есть не безпокоиться о том, как со мной поступает ближний. Я попрошу у него воды, а он мне ответит: «Оставь меня в покое!» Попрошу у него помощи, а он мне откажет. Скажу ему: «Зачем ты шумишь, я устал, дай мне немного поспать», а он мне возразит: «Что, мне из-за тебя работу бросить?» И будет еще больше стучать. Что бы он мне ни сказал, меня совершенно не должно это задевать. Ведь люди переживают трагедию своего одиночества, немощи, страстей, борьбы и не знают, как себя вести. И потому, когда я жду, чтобы ближние изменили свое поведение, я тем самым показываю, что Бога со мной нет. И напротив, Бог у меня есть, когда я даю своей жизни направление, соответствующее тому, каким хочет меня видеть мой ближний [1, 468].

 

 

Человек ведет себя так, как это заложено в его характере. Как лампе свойственно светить, фундаменту — поддерживать здание, а стенам — защищать от жары, холода и ветра, так каждому человеку свойственно вести себя определенным образом. Человек раздражительный будет раздражаться, кроткий — вести себя кротко, воспитанный — проявлять учтивость, а невоспитанный, конечно, может нагрубить тебе. Напрасно ты будешь ждать учтивости от человека невоспитанного, он не умеет быть учтивым, как не умеет грубить человек воспитанный и благородный.

Слова и поступки каждого человека исходят от избытка сердца его (Мф. 12, 34). Он не может дать тебе ничего другого, кроме того, что сокрыто в его сердце. Он не может стать таким, каким хочешь видеть его ты. Если ближний не умеет вести себя приветливо и всегда разговаривает грубо, значит, таково его душевное устроение. И требовать от него безупречного поведения — это все равно что сказать столу: «Спой мне что-нибудь» или попытаться изменить природные стихии, например, заставить свет стать темным [3, 98–99].

 

 

Когда мы живем, отрицаясь от своего «я» и принимая волю ближнего, тогда у нас есть надежда, что Бог удостоит нас Своей славы. А иначе ни понуждением себя, ни криком мы ничего не сможем сделать. Как бы ни было велико наше желание, сильно наше стремление, огромны наши жертвы, ничего у нас не выйдет.

Умолим же Бога даровать нам такую чуткость, чтобы в каждом человеке, стоящем перед нами, мы видели Сына Божия, Который назвался Сыном Человеческим, и тогда у нас уже будет право требовать от Бога. Когда-нибудь мы должны достигнуть такого состояния. В противном случае нас будет постоянно обуревать шторм и мы будем погружаться в рутину повседневности, в мелочность, в помыслы, в обстоятельства. Жизнь наша станет похожа на маятник, который качается то в одну сторону, то в другую без всякого результата [1, 150–151].

 

 

Ближнего Бог поставил перед нами, как Свой образ, для того чтобы весь его облик помогал нашей душе простираться ввысь, помнить о небе. Но в итоге ближний становится для нас камнем соблазна. Камень не виноват: он лежит на своем месте, но мы сами идем и пинаем его, идем и разбиваем о него голову.

Наши отношения с людьми нацелены — хотя мы этого не понимаем — на то, чтобы сделать других такими же, как мы, или такими, какими, по нашему мнению, они должны быть. Мы желаем, чтобы они отреклись от себя, превзошли самих себя, преодолели свои немощи, преуспели и стали святыми, а вместе с ними преуспели и оказались бы святыми и мы. Но этого не может быть. При таком отношении к человеку он предстает перед нами не как образ Божий или Божий раб, но как наш собственный раб, который должен быть таким, каким мы хотим его видеть. Это требование нашего сердца, проявление нашего эгоизма обыкновенно выражается в том, что мы принимаем на себя роль учителя, указывая другому, каким он должен быть и что он должен делать [1, 284–285].

 

 

Если я буду делать добро тем, кто причиняет мне зло, то это приведет меня в мирное состояние. Ибо в конечном счете все люди чинят нам препятствия. Со своим словом, взглядом, походкой, радостью, печалью они встают на нашем пути. Потому необходимо быть в страхе и трепете, чтобы случайно не начать бороться с теми препятствиями, которые они перед нами ставят, и чтобы не поколебался мир нашего ума и сердца, то есть чтобы нам не разлучиться с Богом. Необходимо быть в страхе и трепете, чтобы случайно не презреть брата, чтобы случайно не подумать, что это он виновник моих бед, потому что в этом — мое отпадение от Бога. Святой Исаак Сирин подчеркивает: ни в каком прегрешении никогда не виноват ближний, всегда виноват ты. Не виноват перед тобой ближний в том, что ты устал, согрешил, впал в неверие, изменился к худшему. Ты видишь, что кто-то ест руками, и возмущаешься такой невоспитанностью. Это ясно показывает, что ты даже не начинал еще духовную жизнь. Твой подвиг еще в самом начале.

Для того чтобы миновать все эти рифы, нужно делать добро тем, кто тебе досаждает. Сколько можешь, расточай добро. Ты в миру? Можешь найти человеку работу. Живешь на келии? Можешь подать милостыню. В монастыре? Милостыню ты подавать не можешь. Но ты можешь, когда тебя проклинают, благословлять, когда бьют в правую щеку, сказать: «Ударь и в другую». Прояви свою любовь соответственно тому, какой путь указывает тебе Сам Господь [1, 223–224].

☾