Глава тридцать шестая
Умер-шмумер, потом воскрес. Дело-то житейское. Я даже удивился про себя, насколько мало я удивлен. С одной стороны, я знал, что президент Дорогин, он же Верховный Гэ, он же пятикратный гарант трижды обнуленной Конституции, он же сказочный зайка, переехавший из лубяной избушки в кремлевскую, он же Лысый Дед, он же Эль Кальво, он же Мушиная Плешь, он же еще три сотни мемов, скончался в декабре прошлого года от болезни сердца и был кремирован. С другой стороны, бывший мертвец сидел сейчас в шезлонге, поигрывая автоматом. И оба факта в моей голове теперь легко совмещались.
— Как видите, лысина ликвидирована, — похвалился Пал Палыч. — Не подумайте, не парик, всё натуральное. Длинные, прочные, не секутся. Трансплантолог моих новых волос был у меня суперский, настоящий ювелир, вживлял по волосинке. Выпал потом с балкона, такая неосторожность. А причесочка-то вот она, осталась… Ведь красивая, а?
— Красивая, — машинально подтвердил я.
— То-то же! — Дорогин с видимым удовлетворением кивнул. — Был в Югославии актер, Гойко Митич, вечно играл в кино то команчей, то апачей. Его и взяли за образец… Вы, наверное, думаете, почему у русского Паши яхта называется «Гурон»? А я, Роман Ильич, с юности фанател по индейцам, обожал Фенимора Купера и Майн Рида, прочитал их собрания от корки до корки — помните, наверное, зеленые и оранжевые толстые тома? Я мечтал быть даже внешне похожим на Чингачгука или Оцеолу. И вот на старости лет сподобился, хе-хе… Короче говоря, добро пожаловать в мой плавучий вигвам! Садитесь же, не стойте. Я вас сюда не приглашал, но раз уж вы тут, будьте как дома. Не хотите ли в ознаменование нашей встречи раскурить трубку мира и закопать топор войны?
Шиш тебе, а не трубку мира, подумал я и, присев на свободный шезлонг, первым делом постарался активировать свое главное оружие — весы. Они, однако, на мои попытки не отреагировали — как будто замерзли или впали в спячку. Это был скверный сюрприз.
— Мне кажется, Роман Ильич, вы не хотите сходить с тропы войны и думаете сейчас о плохом, — укоризненно произнес Пал Палыч, глядя на меня. — А зря. Пока вы были без сознания, я на всякий случай скормил вам штук шесть ваших любимых таблеточек. И еще столько же растворил в бутылке с водой, которую вы наверняка тоже выпили… Вас ведь больше не тошнит в моем присутствии? Стало быть, и все другое у вас заблокировано.
Упс! Бывший Лысый знал не только мое имя, но и особенности моего организма. Еще один неприятный сюрприз и, боюсь, не последний. Похоже, в нашем Министерстве справедливости завелся барабашка. Кто же стучит? Неужто Нонна Валерьевна? Ай-яй-яй!
— Вот вы первым и сойдите с тропы войны, — буркнул я. — Подайте личный пример, уберите свой автомат. Сами же говорите — я для вас больше не опасен. Чего бояться-то?
Мысленно я прикинул расстояние между двумя шезлонгами. Метров пять — многовато для одного прыжка, а сделать два он мне, чувствую, уже не позволит.
— Хренушки! — весело ответил Пал Палыч. — Я разоружусь, а вы налетите и шмякнете меня по голове чем-нибудь тяжелым? Вроде бы я все предметы потяжелее убрал с палубы, чтобы не искушать вас. Но вдруг найдете? Вы, Ильичи, смышленые. Знаю я вашего брата! Та еще заноза. Пока не вынешь ее, покоя не будет… О! Вы прямо молнии из глаз в меня метнули. Не-ет, автоматик-то я попридержу. Пусть будет страховка на всякий, как говорится, пожарный, хе-хе. «Ингрэм», штатовский, Ерофеюшка Ожогин, царство ему небесное, подарил на шестидесятипятилетие. Как бы сувенир — корпус с золотой инкрустацией, платиновый спуск, вместо мушки — черный бриллиантик на тридцать два карата… Но нормально пашет, дьявол! Опробовал на чайках. Кокнул двух, самых приставучих. В точности как ваш брат. Есть на свете люди, которые…
— Так вы — виновник смерти брата? — не дал я ему договорить. — Чем он вам помешал? — В обволакивающей, вкрадчивой болтовне Пал Палыча была какая-то подоплека, и я никак не мог ее уловить. Гипнотизирует он меня, что ли? Так ведь я под прицелом, а не он.
Экс-президент хихикнул с заговорщицким видом:
— Не то чтобы я его своими руками… Вы ведь не считаете, что я под покровом ночи заплыл на «Гуроне» в Москву-реку? Но в принципе все верно, поспособствовал. Однако он сам виноват: сунул нос, куда не следует… Вы не задумывались, Роман Ильич, откуда ваш департамент получает своевременную — и, заметьте, — точную информацию о будущих клиентах? А вот ваш брат однажды задумался. И как человек сообразительный докумекал. А поскольку мы встретились и с вами, до вас это тоже дошло, в конце концов… Ой, ой, не разочаровывайте меня! Вы ведь ожидали тут найти живого меня?
Может, Пал Палыч и хотел услышать от меня «да, ожидал», но чего нет, того нет.
— Не-а, — признался я, — вообще нисколько не ожидал. Я думал, что яхту пригнали для Ивана Запорожского. И раз уж она ему больше не понадобится, я надеялся поискать тут кое-какие документы о вашем убийстве, после которого и началась Славная Революция…
— О моем у… О моем убийстве? Ох, не могу! — Дорогин хохотнул. — С чего вы взяли?
Мне совсем не обязательно было говорить правду. Но к чему врать без причины?
— Был намек, а я его неправильно истолковал, — ответил я. — В своем тайнике Лев Ильич нарочно оставил для меня книгу об императоре Павле I. Брат прямо указывал на ваше имя, а я-то решил, что он имеет в виду табакерку и шарфик… ну покушение короче.
— И вы хотели узнать имя неизвестного героя, который спас Россию от противного меня, а после скромно ушел в тень? — с ухмылочкой продолжил хозяин яхты. — Так сказать, «ищут пожарные, ищет милиция», да? В таком случае вы его нашли. Герой — это я. Я убил Павла Дорогина — символически, но какая разница? Все же поверили! К тому же теперь я — не он, даже не похож. Сравните уши или носы — ничего общего. Пластический хирург отменно сработал… Жаль, он потом утонул в ванне… Извините, отвлекся. Так о чем я?
— О том, что вы символически убили себя, — подсказал я. — Наверное, трудно было?
— Да не особенно. — Пал Палыч пожал плечами. — Как говорится, хочешь что-нибудь сделать хорошо, сделай это сам. Открою вам маленькую тайну: у меня уже был однажды соблазн так поступить — пару лет назад, когда я пережидал в бункере ту эпидемию. Как раз глава администрации Попков схватил вирус от секретарши. Вот, думаю, подходящий момент слиться. Все на ушах, некому проверять, никто и не заподозрит… Но передумал.
— Шапку Мономаха жаль было бросать? — подначил я. — Или ядерную кнопку — из своих рук выпускать? Она ведь…
— Далась всем вам эта кнопка! — с раздражением перебил меня Дорогин. — Тот ваш кретин, с телевидения, Кенарев, тоже ею меня все время доставал. Выкатит шары и болбочет: «Что вы чувствуете, когда в руках судьба мира?» Геморрой я чувствую, вот что! Если бы все знали, каким ржавым говном управляет эта кнопка, меня бы пожалели… Вы слышали, небось, что однажды система чуть не устроила запуск — слава Богу, нашелся прапор, успел доложить куда надо… А на самом деле таких ЧП только в прошлом году было че-ты-ре! И лишь потому мы не жахнули сразу, что у министра обороны дочка в США, а у командира ракетных войск внучок в Канаде. Ума хватило повременить и разобраться… Ну вот, теперь уже вы меня в сторону увели. Я опять забыл, о чем начал рассказывать.
— О бункере, — напомнил я. — О соблазне. Как вы ему поддавались, но не поддались.
— Да, точно. — Свободной от автомата рукой Пал Палыч почесал в затылке. — Сидя в бункере, добрался я до «Посмертных записок старца Федора Кузьмича». Вот, думаю, и план действий: сошью себе монашескую рясу с отливом — и на Афон… Вы спрашиваете, почему передумал. Потому что я там был как-то раз, с визитом, и вовремя вспомнил обстановочку. Вы видели эти кельи? Вы пробовали их жратву? Ни в бассейне поплавать, ни трюфелей поесть. А Греция, кстати, член НАТО. Вычислят меня — и сразу в трибунал. Да ну их в жопу, этих греков, подумал я, — и не умер тогда… Наоборот — наградил потом себя орденом Александра Суворова I степени за героическую победу над вирусом…
— Но в прошлом году все же решили умереть, — сказал я. — Что-то особенное случилось?
— Особенное? — Дорогин задумался. — А ведь, пожалуй, ничего. Просто в этот раз уже как к горлу подступило. Все вокруг верные, послушные, а работать невозможно, придурок на придурке. Поверите ли, иногда даже думал: а вот возьму, да и приближу кого из простого народа! Но потом сядешь в вертолет, сделаешь круг над страной, увидишь с высоты эти грязные селенья и скудную природу… Нет исключений. Снизу доверху — все рабы. Никакой духовности, им бы только денег и водки. Я никому не говорил, а вам, Роман Ильич, скажу сокровенное: Россия не достойна меня… Ну и пусть обходится без меня.
Я внимательно глянул на бывшего президента: он был серьезен, даже печален. Не похоже было, что притворяется. Мама дорогая, кто же нами рулил больше двух десятилетий?
— Ну хорошо, — сказал я, с трудом подавляя вздох. — Кое в чем мы разобрались. Почему вы понарошку убили Пал Палыча, я понял, спасибо. Россия вам надоела. Она больше не заслуживает такого счастья, как вы. И тэ дэ. Ясно. Почему с вашей подачи по-настоящему убили Льва Ильича — мне тоже понятно. Брат был угрозой вашему благополучию. Но объясните, зачем вы оставили в живых Романа Ильича? Вы ведь легко могли меня прибить, пока я был без сознания. К чему вся эта откровенность и разговоры по душам?
— А вы что, не догадались? — удивился Дорогин. — Всё же проще простого: я очень не хочу отправлять вас вслед за братом. Я надеюсь уговорить вас не бросать наш проект. Обещаю помогать и дальше: перед тем, как умереть, я раздобыл списочек — кто, куда и под каким погонялом рванет из России в случае чего, — а еще кое-что к списку прибавил попозже. Я смогу, как и прежде, отправлять вам клиентов — постепенно, чтобы не очень загружать вашу команду. Весь наш мир, Роман Ильич, держится на идее справедливости: чем ее будет больше, тем вернее планета Земля придет к счастью, равновесию и гармонии…
Оп-па! Что-то подобное я уже слышал — правда, в другом месте и от другого человека. Того самого, который платил зарплату мне и моей команде и начислял командировочные.
— Поразительно! — сказал я. — Вы — и борьба за справедливость? В голове не укладывается.
— Так вы уложите, — с усмешкой посоветовал Пал Палыч. — Отбросьте предубеждения. Я ведь не против справедливости, я «за». С одной поправочкой… Как бы вам растолковать попонятнее? Ну вот случай из жизни. Когда я только заступал на первый президентский срок, была на одном телеканале смешная программа — с куклами политиков. Думаете, я хотел ее закрыть? Нет же, я хотел, чтобы она осталась. Вызвал этих кукольников, чаем напоил и говорю: мочите, сколько захотите, буду аплодировать. Всё останется, как раньше, за одним ма-а-аленьким исключением из правил, во имя общего блага…
— Среди персонажей не должно быть вас, — догадался я.
— Совершенно верно. Мелочь! Если бы они пошли мне навстречу, сколько смеха и радости могли бы принести людям! Но чистоплюи уперлись рогом — свобода, мол, слова и прочий гнилой базар. Как скажете, говорю им. Свободны! И прикрыл лавочку… А через много лет Лев Ильич так же заупрямился и чуть не обломал весь кайф. К счастью, его сменили вы. У вас получается даже эффектнее, чем у него. Что ни эпизод, то конфетка. Я даже нарочно приплыл в Касабланку, чтобы полюбоваться развалинами церкви и нефтяным фонтаном… Хотите верьте, хотите нет, но я с удовольствием и — не побоюсь этого слова — с наслаждением слежу за тем, как вы боретесь против зла, щелкаете этих поганых людишек. Так им и надо!
Пал Палыч смотрел на меня ясными глазами, и в них не было никакого лукавства.
— Эти людишки — ваши собственные кадры, — заметил я. — Неужели вам не жаль своих?
Пал Палыч досадливо поморщился:
— Ой, Роман Ильич, давайте без дешевой демагогии. В политике не бывает «своих». Ребята эти — воры и повадки у них воровские. Если бы мой рейтинг упал, любой из них постарался бы расплатиться с Гаагой моей головой. Когда у меня в декабре прихватило сердце и я решил прикинуться трупом, то сперва не думал умирать насовсем. Просто хотел посмотреть: что они будут делать, как защищать мое наследие? А эти предатели сочли, что после меня страна уже в такой жопе, что самое надежное — свалить, бросить мать-родину. Ну и получите по полной от Министерства справедливости… Эй, тебе что надо?
Только что на палубе нас было двое — и вдруг стало трое. Наглая жирная чайка низко пролетела над нашими головами и уселась на кромку борта.
— Жрать хочет, — недовольно произнес Дорогин. — А работать не хочет. Кыш, пернатое! — Он погрозил чайке автоматом. Та взлетела с презрительным видом и умчалась по своим делам. Проводив ее взглядом, экс-президент улыбнулся и добавил: — Хотя птичка кое в чем права. Переговоры — переговорами, а обед по расписанию. Мое превосходительство, честно говоря, проголодалось… Так что, Роман Ильич? Зароем топор войны? Главное условие вы знаете. О том, что я жив, молчок. Мою куклу вуду, так сказать, оставляете за сценой. Сделаете для нее исключение, не будете ее колоть небесной иглой. Со всеми остальными куклами ваш великий и ужасный Карабас-Барабас пусть разбирается сколько ему угодно, а я тихонько посижу зрителем в партере… Ну же, соглашайтесь и пойдемте обедать. Откроем бутылочку бордо, я сделаю две порции омлета с помидорами… А?
— А если не соглашусь? — спросил я. — Вдруг я тоже из этих, из чистоплюев? Или, скажем, притворюсь для вида, а потом вы потеряете бдительность, и я вас вашим же автоматом…
— Если не согласитесь, мне придется сделать только одну порцию омлета, для себя, — спокойно объяснил Пал Палыч. — А вы, к моему искреннему сожалению, отправитесь вслед за братом. В магазине 32 патрона, я на вас жалеть не стану. А насчет обмануть… У меня есть не то что дар, как у вас, а так, кое-какая способность. В КГБ, когда я там работал, ее очень ценили. Вот вы меня сегодня во время нашего разговора ни разу не обманули — и это очень правильно. Потому что я всегда понимаю, когда мне говорят правду, а когда врут. Не всегда я об этом сообщаю вруну, потому что мало ли какая у человека есть причина — может, просто денежку попилил, — но замечаю всегда. Интуиция. Если бы я этого не знал, думаете, я бы продержался на своем месте так долго?
Хорошая способность, про себя оценил я. Жаль, не тому досталась. Я ведь ему и в самом деле, пока мы говорили, ни разу не сказал неправду… Или всё это — простая разводка?
— Конечно, Пал Палыч! — Я постарался улыбнуться как можно шире. — Договорились. Валяйте ваш омлет на двоих, я согласен, обожаю омлеты. А потом отвезите меня обратно в Касабланку и больше не увидимся. А то, что брата моего родного кокнули, то, считайте, я уже забыл. Дело превыше всего. Я еще месяца два назад знать не знал, жив он или умер.
Выслушав мой спич, Дорогин покачал головой. И сказал огорченно:
— Последняя фраза — правда, прочее вранье. Даже про омлеты. Притворяетесь на троечку, как в школьной самодеятельности. А напрасно. Я же не шутил. Как я сказал, так и будет.
Угадал, Монтигомо, подумал я. Ястребиный коготь хренов. Зря я брякнул про омлеты. У меня, наверное, на лице написано, что я их терпеть не могу, а тем более с помидорами.
— Раз уж вы тоже из наших, из феноменов, то отпираться глупо. Вот вам мой ответ. — Я вытянул вперед руку и выставил средний палец. — Ваше предложение рассмотрено, изучено и послано на три буквы, перечислять которые не стану из вежливости. Будь вы какой-нибудь мелочевкой, третьим помощником пятого зама председателя партии «Три медведя», я бы, может, еще подумал насчет общего блага, пользы и прочего. Но вы — главный гад. Вы — тот камень, от которого пошли круги по нашему болоту, вы — пациент номер один, от которого пошла вся зараза. Это совсем не значит, что прочие наши клиенты виноваты меньше вас, но без вас многих бы просто не было. Когда вы сдохли, у всех первая мысль была: почему же так поздно? Оставить вас в покое — значит предать саму идею справедливости. Сами знаете, в нашем деле мое личное мнение ничего не значит. Но я немножко знаю историю и уж точно знаю моего небесного, как вы говорите, Карабаса. Такими пустяками, как Кенарев или отец Пантелеймон, вы уж точно не отделаетесь.
Дорогин посмотрел на меня — огорченно, но не обиженно.
— Ну и дурак, — проговорил он. — Нет, за откровенность спасибо, и текст вы сказали отличный, прочувственный. Признаю, что ошибся. Вы ничем не лучше вашего покойного брата. Какой-то идиотский идеализм вместо логики. Когда мы выключили из проекта Льва Ильича, у меня вы оставались в резерве, а теперь придется закрывать весь проект… Жаль, жаль… Но за одно мне вас хочется особенно поблагодарить — за ту историю со львом. От нее мне вышла двойная польза. Первая — когда эта зверюга вычеркнула из списка живых этих генералов и полковников. Началась кадровая ротация, и многие подвинулись в званиях, включая и меня. Был младшим лейтенантом — стал капитаном, через одну ступеньку даже перепрыгнул… Ну все, Роман Ильич, прощайте. — Дорогин поднял автомат. — Обещаю вас похоронить по морскому обычаю…
— Стойте, — торопливо сказал я. — Вы говорили только про первую пользу. А где вторая?
Пал Палыч посмотрел на меня с любопытством.
— А ведь забавная вещь, — признал он. — Мой ответ вам совсем не интересен, вы явно тянете время и на что-то надеетесь, но на что? Горизонт чист, так что вряд ли кто-то успеет прийти на помощь. А действие транквилизаторов на ваши способности не могло пройти так быстро. Вас же не тошнит и не выворачивает от моего присутствия, несмотря на мою службу в госбезопасности. Стало быть, таблетки работают… Так в чем дело?
— Ни в чем, Пал Палыч, ни в чем, — честно ответил я. — Таблетки работают, вы выиграли, а я просто тяну время. Надеюсь на провидение и на случай. У вас же были проблемы с сердцем. Вдруг вас сейчас хватит инфаркт? Умирать-то не хочется. Это у вас есть опыт воскрешения из мертвых, а мне-то достанется гибель всерьез.
Умирать не хотелось. Из последних сил я мысленно пытался растормошить весы, придать им хоть минимальный импульс. Мы совсем близко, много-то не надо. Левка же не зря говорил о каких-то границах. Может, это не те, что вне меня, а те, которые внутри?
Не опуская автомата, Дорогин поглядел на меня еще внимательнее.
— Странно, — протянул он. — Удивительно. Моя интуиция мне подсказывает, что в ваших словах нет неправды. И в то же время я вам не верю. Хм! Ладно, не будем рисковать. Я…
Яхта вздрогнула — так сильно, словно легендарный морской змей толкнул дно «Гурона». Я вылетел из шезлонга, но успел ухватиться за борт обеими руками и остался на палубе.
Дорогину повезло меньше: его тоже вытряхнуло из шезлонга, но поскольку его правая рука была занята автоматом, он смог держаться за борт только левой. Мгновение спустя я увидел, как Пал Палыч летит в воду. А еще через мгновение гигантская серебристая туша — в несколько раз больше той, что была в фильме «Челюсти» — вынырнула рядом с яхтой.
Раскрылась пасть, похожая на открытый капот многотонного грузовика, но с несколькими рядами острейших зубов. Я увидел, как Пал Палыч Дорогин медленно вплывает в пасть ногами вперед. И когда скрылось из виду всё, кроме головы, эта голова успела крикнуть:
— Но как?..
