Глава тридцать пятая

Две бороды — одна старше, другая младше — клубились друг напротив друга.

— Какая же ты гадюка! — выдохнул я. — Значит, всех обдурил, прикинулся мертвым, чтобы свалить по-тихому? Ты хоть понимаешь, сколько хороших людей тебя, заразу, до сих пор оплакивают? Если бы они только знали, что ты такой бездушный, бесчувственный, бессовестный, бессердечный… — Я запнулся, не найдя, какими словами продолжить ряд.

— Такой безжалостный? — любезно подсказал мне Левка. — Бестактный? Беспутный? Безмозглый? Ну же, смелее, товарищ Новосельцев!

Эта сволочь, представьте, еще и шутит! Я сердито замахнулся кулаком, но братец даже не отстранился. Просто сказал печальным тоном — совсем уж неожиданным для Левки:

— Брэк, милый Ромик, брэк! Погоди ругаться и драться. Ты лучше оглянись вокруг…

Я невольно послушался и завертел головой. Черт, да где мы находимся? Не было ни пола, ни потолка. Вокруг не было вообще ничего, мало-мальски похожего на низ или верх. Нас окружала какая-то плотная влажная белесая взвесь, вроде густого тумана или облака.

— Что за хренотень? Куда мы попали?

— Отличные вопросы ты ставишь, — ухмыльнулся братец. Он снова стал привычным, вызывающе наглым Левкой. — И, главное, философские, как ты умеешь… Только вот, боюсь, нет больше никакого «мы». Ты находишься там же, где и упал, то есть на яхте «Гурон» — спишь или, верней всего, валяешься в отключке. А я — в твоей голове. Как ни досадно, бить меня уже нельзя, а обзывать — бесполезно. Я все-таки умер.

— Что значит «умер»? — растерянно переспросил я. Не для того я снова обрел подлеца-братца, чтобы через минуту снова его потерять. — Быть этого не может. Мы же сейчас с тобой говорим… Погоди, ты чего, на том свете? И я, получается, тоже? Мы оба умерли?

— Эх, Ромик, ты неисправим, — вздохнул Левка. — Тебе почти шестьдесят, а ты веришь в потустороннюю чушь. Поверь моему опыту, того света не су-ще-ству-ет. Я бесповоротно умер, скопытился, гигнулся, дал дуба… и еще сорок два слова из словаря синонимов. Поэтому ты в данный момент мысленно беседуешь с кем? А? Ладно, вот тебе подсказка, филолог. «С кем протекли его боренья?» Раз, два… Ну! Ты же читал Пастернака.

— «С самим собой, с самим собой», — машинально продолжил я цитату.

— Молоток! — Левка одобрительно показал мне большой палец. — С собой. Или, если быть точным, со своим подсознанием. Но не огорчайся, брателло. Хотя меня нет, разговор наш небесполезен. Подсознание — хитрая штука. Это черный ящик, дверцы в котором плотно закрыты, пока ты в сознании. Но когда ты ныряешь в от-ключ-ку, у тебя появляется что? Ключ. То, до чего ты не додумался наяву, может прийти в голову теперь… Однако ближе к делу. Ты, когда знакомился с моей командой, разрешил им задать три вопроса. Проявлю к тебе симметричное великодушие. Отвечу тоже на три. Задавай, Ромик, не стесняйся.

— Почему в моем подсознании появился именно ты, а не кто-нибудь? — спросил я тупо. — И почему мы висим в таком неприятном месте?

Обстановка вокруг нас меня особенно нервировала. Белесая муть жадно обступала со всех сторон, норовя поглотить, растворить в себе и переварить. Терпеть не могу туман!

— Ой, какие мы нежные! — усмехнулся Левка и махнул рукой. — Да пожалуйста! Крэкс-пэкс-фэкс! — Облака и туман тотчас же исчезли. Мы оказались на хорошо знакомой мне детской площадке возле нашего старого дома, на соседних качелях. Мое сиденье было ярко-голубого цвета, а Левкино — светло-коричневого, и сбоку к нему прилип зеленый кленовый лист. — Доволен? Теперь о том, почему здесь я, а не, например, Махатма Ганди, мастер Йода или фотомодель Наоми Кэмпбелл. Всё не просто так. Наверное, ты мысленно хочешь получить ответы именно от меня, раз уж с меня всё началось. А еще потому, что в глубине души признаешь: я умнее тебя. Не комплексуй ты, это нормально, я же старше на одиннадцать лет. И на правах старшего и умудренного опытом буду так добр, что этот вопрос не засчитаю. У тебя по-прежнему остаются три попытки. Налетай!

Даже воображаемый Левка оставался наглым высокомерным поганцем.

— Может, ты и умнее, — буркнул я, — но ты дал себя убить. А я вот жив, сам говоришь.

— Сомнительный аргумент, — хмыкнул братец. — Я убит, не спорю. Но и твое нынешнее положение, согласись, тоже сейчас хреноватое. Того и гляди — мы с тобой сравняемся… Так что спрашивай, не тяни резину. Времени уже мало. Когда ты очнешься, я исчезну.

— Кто тебя убил и почему? — бухнул я, не раздумывая.

— Мимо, — с сожалением сказал Левка. — Кажется, я переоценил твой интеллект. Первый вопрос сгорает зря. С таким же успехом ты мог бы спросить, кто был Железная Маска или есть ли жизнь на Марсе. Пойми же, заусенец, я — ненастоящий. То есть я сообразительнее, чем ты, но владеем мы одним и тем же набором фактов… Впрочем, мне кажется, ответ на свой вопрос ты скоро получишь и без меня. И, подозреваю, он тебе не очень понравится… Ну же, давай, брат мой Ромик, телись. Спроси меня то, о чем и сам бы ты мог догадаться?

Я подавил желание осадить хама. Зачем? Все равно, что надавать себе по щекам.

— Яхта «Гурон», — медленно проговорил я. — Мне такая никогда не попадалась, но почему я ее откуда-то знаю? Правда, она какая-то не такая… Я коряво излагаю, да?

— А, наплюй! — отмахнулся Левка. — Коряво, не коряво, никто же не слышит. Главное, ты угадал. Чуйка у тебя есть, поздравляю. Гляди! — В его руках возник рекламный проспект, который братец использовал раньше как книжную закладку. — Ты ее не узнал, потому что на фото был прототип, с тремя палубами, а не продажный вариант, на треть дешевле, с двумя. Помнишь букву «М» в обозначении классности? «М» и есть «Мизантроп». О’кей. Двигаемся дальше. Скажи мне, кудесник, любимец богов: в чем фишка таких яхт?

— Что там они полностью на автоматике, — вспомнил я строчки из этого проспекта. — Команда здесь, в принципе, не нужна. Судном может управлять всего один человек…

— Точняк! — Братец хлопнул в ладоши. Проспекта с яхтами в его руках больше не было. — Это означает, что надеяться тебе не на кого. Ни боцман-расстрига, ни старпом, у которого внезапно проснется совесть, ни женщина-кок, запавшая на чернобородого задохлика в очках… Не злись, я же шучу… Короче, никто не придет тебе на помощь. Но есть и плюс. Противник у тебя, выходит, всего один. Если не справишься с помощью весов, попробуй просто огреть его по башке чем-нибудь тяжелым. Запомнил? Тогда давай, последний, третий вопрос. — Фигура братца заколебалась, как рябь на воде. — Быстрее же, быстрее…

Я понятия не имел, о чем можно спрашивать самого себя, так что брякнул наобум:

— Книга про Павла I — она ведь не зря лежала в той папке? Это был намек?

— Намек? Это была подсказка, дурик! Самая прямая из всех! — У меня на глазах Левка снова заколебался и стал исчезать, по частям, словно Чеширский кот. Сперва пропали ботинки, потом пиджак с брюками побледнели и растаяли. — Жаль, не поговорили. — От головы его оставался только небрежный карандашный набросок. — Пока, оревуар, бай-бай, ауфвидерзеен, теперь все, справляйся сам. И не бойся, брат. Помни — нет границ…

— Каких границ? — торопливо спросил я, но не было рядом уже ни Левки, ни качелей, ни детской площадки. Я очнулся. Держать глаза закрытыми было глупо. Пришлось открыть.

Первое, что я увидел, — черную бороду. Подозреваю, уже не Левкину, а мою. Она нечетко отражалась в зеркале, у подножия которого лежал я. К счастью, очки валялись рядом, и как только я дотянулся до них и надел, борода обрела контуры. Точно, моя. Я с трудом сел на полу — и мое очкасто-бородатое отражение село вместе со мной. Кое-как встал, двумя руками держась за мебель, которая оказалась высоким столом с фигурными ножками, — и зеркальный Роман Ильич, озираясь по сторонам, тоже поднялся во весь свой рост.

Помещение было каютой. Занавески неплотно прилегали к иллюминаторам, и в крупные щели пробивались солнечные лучи. Значит, уже день, про себя отметил я. Но раньше была ночь. Полезная информация, надо запомнить. Отвратительный запах гнилого кита исчез, меня уже не тошнило, но в голове шумело, а во рту начиналась пустыня Сахара — жаркая, сухая, с кактусами, царапающими горло изнутри. И потому мне очень, очень хотелось пить. На столе я заметил кем-то забытую полупустую бутылку «Эвиана», накрытую пластиковым стаканчиком. Минералка напрочь выдохлась, у нее оказался аптечный гадкий привкус, но я прикончил ее в три глотка прямо из горлышка — и мне полегчало.

Держась поближе к столу, я сделал шаг. Другой. Хорошая новость: несмотря на слабость в ногах я хожу и не падаю. Теперь самое время проверить, не заперт ли я в этой каюте. Ну-ка, ну-ка… Я доковылял до стены, увидел серебристую дверную ручку на белом фоне, схватил и потянул на себя. Ни-че-го. Дернул изо всех сил — тот же результат. Похоже, я тут в западне. Или, может, здешняя дверь открывается наружу? Снова взявшись за ручку, я толкнул дверь плечом и чуть не упал — настолько легко дверь выпустила меня на палубу.

Высоко над головой орали чайки. Ветерок приятно холодил кожу. До невозможности яркое солнце встретило меня ударом по очкам. Я поскорее заслонился от него обеими ладонями, чуть выждал и очень осторожно стал раздвигать пальцы: сперва на узенькую щелочку-бойницу, затем пошире. Ага, кажется, привыкаю. Вижу. Порядок. Кроме солнца и палубы, вокруг был океан — от него тоже слепило в глазах, но уже не так сильно.

Только теперь я заметил, что на палубе есть кто-то, кроме меня. У самого борта стояли два полотняных шезлонга, и один был занят: в нем расположился незнакомый человек в джинсах и ковбойке. Его длинные и черные, как у индейца, волосы были перетянуты белой шелковой ленточкой. Правда, вместо томагавка человек держал на коленях компактный автомат наподобие «узи». Дуло было направлено в мою сторону.

— С добрым утречком, Роман Ильич, — поприветствовал меня незнакомец. — Не правда ли, хорошая нынче погода? Синоптики накануне обещали дождь и — хе-хе — надули…

В замешательстве я помотал головой и протер очки: на секунду-другую мне почудилось, будто человек, похожий на индейца, — не в фокусе, как бракованный фотоснимок.

Могу поклясться, что мужчину в шезлонге я никогда не видел прежде — и одновременно знал его не один десяток лет. Я прекрасно помнил его интонации, ухмылочку, манеру хихикать, тональность и тембр голоса. Как такое вообще может быть? Как?

«Это была подсказка, дурик», — сказал мне Левка из моего видения. И я вспомнил.

Тот голос я слышал последний раз всего пару недель назад. Тогда он бубнил из десятков мониторов в зале огромного дома. Представляю, что в подвале того же дома и поныне стоит огромный печатающий агрегат. Он дремлет. Но едва сверху доносится знакомый бубнеж, агрегат, как по команде, просыпается и выплевывает в никуда сотни бумажных листов с одной бессмысленной фразой: «Эни, бени, раба, принтер, сфинктер, жаба». И сколько ни бьются специалисты, они не в силах избавить принтер от вируса бешенства.

— …Отлично выглядите, Роман Ильич, — продолжал тем временем человек, сидящий в шезлонге. — Где ваши седины? Закрасили? Вот и славно, хе-хе, давно пора, и стесняться нечего. А какое средство использовали, если не секрет, — от Palette или от Schwarzkopf?

Я всегда знал, что отвечать вопросом на вопрос — невежливо, но удержаться не смог.

— А где ваша лысина, Пал Палыч? — поинтересовался я у бывшего президента России.