Глава тридцать вторая

Досье на него было самым большим из всех. И, наверное, самым жутким. Мы добирались до Марокко, как обычно, кружным путем — на сей раз через Восточную Европу. И когда в салоне «боинга» по пути из Москвы в Будапешт и из Будапешта в Касабланку я время от времени отрывался от чтения этого досье и озирался по сторонам, то ловил на себе участливые взгляды соседей по экономклассу. Те, должно быть, думали, что очкастому бородачу страшно летать. А мне было страшно читать. По числу покойников и масштабу садизма даже Ерофей Ожогин с его бандой наемников отставал от Ивана Запорожского.

Иван Иванович закончил восьмилетку в городе Электросталь Московской области, после второго курса библиотечного техникума был призван в армию и два года прослужил в ВДВ. Демобилизовавшись, поступил во Владимирскую Свято-Феофановскую семинарию, отучился в ней и получил сан. Помимо богословия, освоил греческий и разговорный английский и на этом завершил свое образование. Потому что во многих знаниях — много геморроя и царство небесное наследуют не умники, а люди сметки и сноровки.

И действительно: как только бывшему президентскому духовнику доверили Главнефть, ему хватило школьной арифметики, чтобы отнимать чужое и прибавлять к своему. Он не разбирался в экономике, путался в ценовой конъюнктуре, презирал законы рынка и не понимал, как вообще устроен бизнес. Зато он хорошо умел пугать, грабить и убивать.

Иван Иванович был изобретателен. Люди, которых угораздило встать на его пути или просто испортить ему настроение, погибали по-разному. Двух менеджеров, отказавшихся покинуть компанию-конкурента и перейти к нему, оскорбленный Запорожский скинул с вертолета, перед тем связав колючей проволокой. Еще пятерых столь же непочтительных бедолаг он развесил на рояльных струнах в принадлежащей ему апельсиновой роще.

Однажды в Счетной палате итоговые цифры по Главнефти не совпали с пожеланиями Ивана Ивановича. Председатель палаты на первый раз получил только предупреждение (неизвестные взорвали его «лендровер»), а вот провинившегося аудитора схватили, выбросили в реку возле поместья Запорожского в Плесе и разрезали пополам катером. Позже оказалось, что охранники перепутали аудиторов и случайно доставили боссу не того. Как только ошибку исправили и виновного клерка живьем сожгли в личном крематории Ивана Ивановича, пятерых провинившихся охранников тоже пришлось наказать. Одного закрыли в террариуме с медянками, а остальным отрезали веки и заставили наблюдать за агонией товарища (потом их всех методично уморили голодом).

Хотя Главнефть считалась госкорпорацией, половина ее прибыли утекала Запорожскому в карман, а за убытки платило государство. Едва в кубышке начинало просвечивать дно, Иван Иванович оглядывался по сторонам и отжимал какую-нибудь ближайшую — чтобы далеко не ходить — нефтяную компанию. Тех, кто не сдавался по-хорошему, ждала судьба Ильи Минжурова, владельца маленькой, но прибыльной фирмы. После того, как он не пожелал передать Ивану Ивановичу свои активы за спасибо, останки Минжурова нашли в Нарышкином бастионе Петропавловской крепости: жертву привязали к дулу гаубицы и выстрелили. Когда же и вдова упрямца не пожелала уступить Запорожскому, ее машину отогнали в Лобню, на пункт переработки металлолома, и там раздавили гидравлическим прессом — вместе с хозяйкой внутри. Дело было возбуждено и тут же закрыто. Российские СМИ дружно промолчали. Труп дотошного блогера Кирилла Баева, который попытался разобраться в этом происшествии, через неделю всплыл среди норвежских фьордов.

В последних числах ноября позапрошлого года таинственно исчез вице-премьер по нефти и газу Анатолий Клюквин. Он вышел из здания на Краснопресненской и испарился по дороге к служебному автомобилю. Шептались, что пропажа случилась вскоре после того, как Анатолий Степанович осмелился попросить Запорожского об индексации своего ежеквартального отката. Уже в конце декабря, через месяц после этого происшествия, каждый член правительства, включая премьера, получил от Ивана Ивановича новогодний презент — берестяной туесок с колбасой высшего сорта (на балансе Главнефти были охотничье хозяйство и мясокомбинат). Министры по очереди благодарили Запорожского за прекрасный подарок, но попробовать его ни один не рискнул: сразу же прошел слух, будто бы колбасный фарш на две трети состоял из оленины, а на треть — из Клюквина…

Заметим, что далеко не всегда Запорожский убивал с выдумкой. Если ему требовалось погубить больше сотни людей одновременно, Иван Иванович не боялся быть банальным.

Старообрядческую деревню Лисово, мешающую его компании подобраться к только что разведанному месторождению, он просто затопил вместе с жителями, приказав проделать дыру в ближайшей дамбе. Когда вода ушла и тела лисовчан похоронили в братской могиле, на освободившееся место завезли времянки и поселили в них буровиков. Год они исправно качали нефть, а затем пожаловались Запорожскому на низкое жалованье и даже намекнули на забастовку. К тому времени месторождение перестало быть перспективным, поэтому мятежных буровиков заперли в тех же времянках и без затей сожгли напалмом…

Ближе к концу досье счет только известным жертвам Ивана Ивановича перевалил за тысячу, и любой другой на его месте — даже при Дорогине — вряд ли остался бы неприкосновенным. Однако Запорожского не трогали. Статус президентского духовника по факту означал его приближенность к секретам, недоступным для обычных людишек. В ранге отца Ювеналия Иван Иванович пять лет подряд отпускал Президенту еженедельные грехи и кое-что наверняка запомнил, а может быть, где-то в укромном месте и записал.

Обладание даже частью подобного компромата могло бы однажды плохо кончиться — для любого, только не для Запорожского, у которого имелась страховка, эдакий неубиваемый козырь в рукаве. Шеф Главнефти по совместительству заведовал тонкими контактами высших чиновников. У него на быстром дозвоне были ключевые люди тени: бароны колумбийского картеля, доны американских синдикатов, бастыки албанских фисов, урядчики сербских задруг, хакимы турецких чете, оябуны японской Якудза, «драконы» китайских Триад, наибы гангстерских кланов Индии и так далее — короче говоря, первые лица мирового паханата. Когда после 4 декабря Иван Иванович сбежал из страны, он лишился официальной «крыши», но это совсем не значило, что он выпал из колоды. Наоборот, как только отшелушились условности и он окончательно перелетел из света в тень, позиции нашего клиента в среде оргпреступности только укрепились. Он полностью сделался своим — в этом была его сила, однако и слабость тоже. В России он парил вольным орлом над законами, писаными и неписаными. Но тут, в густой тени, имелись кое-какие нерушимые понятия. Одно из них и привело Запорожского в Касабланку…

Наша четверка заселилась в отель «Рик Блейн» на бульваре Мулая Рашида. В вестибюле, недалеко от ресепшен, гостей встречала мраморная доска с текстом о том, что здесь снимали знаменитый американский фильм. Рядом с доской за стеклом демонстрировались экспонаты: галстук Рика, перчатки Ильзы и простреленная фуражка майора Штрассера. Конечно, нам морочили голову — картину сделали далеко отсюда, на студии в Голливуде, — но многие постояльцы рады были обманываться. К тому же цены за проживание тут не кусались, а прицепом к мини-бару в каждом номере шли блюда с аппетитным бегриром.

— Вкусно, — сказал Димитрий, вытирая салфеткой пальцы. — Из чего делают эти блинчики?

— Из манки, — объяснил опытный Нафталин. — Но, если захочешь повторить дома, помни: жарить надо только с одной стороны. Я когда первый раз у себя делал, чуть всё не сжег. И не вздумай брать для соуса обычный мед. Только здешний, марокканский. Потому что…

— Парни, мы что сюда, жрать пришли? — мрачно перебила их Ася. — У нас сейчас вроде мозговой штурм, а не кулинарное шоу. Есть новые идеи? Напоминаю, что отпевание этого румына состоится уже через семь часов, и пока нам неизвестно, как туда пробраться.

Мы вчетвером сидели в моем номере и так и сяк разглядывали на экране ноутбука две фотографии. На одной солнечно улыбался усатый и бородатый мужчина примерно моего возраста. Весь он, от вихра на макушке до кончика бороды, был огненно-рыжим — таким ярким, что даже наш Димитрий по сравнению с ним выглядел каким-то бледно-бежевым.

На втором снимке была церковь, похожая на крепость с глухими серыми стенами. Лишь высоко наверху, под самым куполом, виднелось окно с разноцветным витражом. Церковь стояла на пустыре, в центре огромного правильного круга. Если я и сумею подойти вплотную к трехметровому каменному забору и меня не подстрелят, для моих весов расстояние до церкви будет чрезмерным. На такой большой дистанции не зацепишь даже вертолетные площадки подле храма, а притвор и всё, что в глубине здания, — тем более.

Ярко-рыжего человека с фотографии звали Стево Лазареску. Он управлял в Румынии сетью преступных трибов и носил титул кондукатора. В Марокко, где полиция умеет, когда надо, быть слепоглухонемой, домнул Стево проходил курс лечения у знакомого доктора. Однако в конце концов цирроз победил печень. Теперь международной братве полагалось объявить перемирие, собраться всем вместе и проводить кореша в последний путь по православному обряду — согласно завещанию покойного. Пропустить церемонию было западло. По нашим сведениям, Запорожский не сумел уклониться от участия.

Эта неизбежность была единственным плюсом для организации эпизода, а дальше начинались сплошные минусы. Мы не знали, откуда прилетит наш клиент и в каком он будет вертолете. Мы не знали его теперешнее имя и как он выглядит (благодаря успехам пластической хирургии Иван Иванович не походил на свои прежние снимки). Нам было известно только то, что наш клиент сохранил верность двум своим привычкам: он любил сельдерей и парфюм с ароматом лаванды. Уже час мы гадали, как применить это ценное знание и пока лучшей идеей было пустить по следу Запорожского ученую собаку, науськанную на лаванду. Правда, никто из нас понятия не имел, готовят ли где-то в мире таких суперпсов: все-таки лаванда — не марихуана, не кокаин и даже не тротил.

Отдельная заморочка была с храмом. Покойный, предчувствуя финал, специально выбрал для будущего отпевания церковь Успения Пресвятой Богородицы: биография настоятеля, отца Пантелеймона, в миру Трайчо Вилкова, была извилистой. Говорили, что божий свет загорелся в нем только после трех отсидок — за участие в «красных бригадах», рэкет и порнобизнес. Успенский храм уже лет сорок отмечался на туристических картах города — двойной синий купол на улице Блида, в густонаселенном районе Касабланки. Наша задача выглядела пусть непростой, но решаемой. Сколько бы охраны вокруг церкви ни выставили эти доны с наибами, чем бы ни укрепили периметр, хоть титановой броней, все равно между оградой и алтарем с любой точки было не более полусотни метров.

Однако по прилете в Касабланку нас ждал неприятный сюрприз. Как выяснилось, историческое здание церкви пару недель назад стало предметом тяжбы. Местным властям приглянулся участок в центре города, они надавили на собственника, и тот пошел на сделку. Отец Пантелеймон, будучи арендатором, преодолел искушение забросать мэрию гранатами и отступил, смирив гордыню. Со всевозможной кротостью он переехал в недавно отстроенное здание на окраине — тот самый храм-крепость. Случилось это за три дня до кончины Лазареску. Новый божий дом был неприступным — а значит, идеальным для будущей церемонии, закрытой для посторонних. Наша команда осталась на бобах.

— Капитально устроились, гады, — сказала Ася. — Сюда даже броневик не проедет.

— И не всякий танк, — согласился Нафталин, в который раз изучая фотографию на экране.

— Бастион, короче, — вздохнул Димитрий. — Ни одна живая душа туда не проберется…

Я вновь машинально глянул на снимок церкви, затем на апельсинобородого Лазареску — и внезапно на меня снизошло озарение. Не думаю, что во мне есть задатки гениальности. Скорее всего, подходящую идею изнутри беззвучно нашептала Великая Вселенская Справедливость. Она уже нетерпеливо пританцовывала на месте и рвалась в бой.

— Верно! — воскликнул я. — Ни одна живая! Но мертвая — другое дело. Димитрий, спасибо за подсказку. Теперь ваша задача — влезть в городскую базу ритуальных услуг. Ищите, из какого морга везут покойника. Нафталин, присоединяйтесь к Димитрию. Как найдете морг, готовьте план подмены жмурика с наименьшими потерями для нас. Постарайтесь управиться за час. Ну а вам, Ася, самое трудное задание: раздобудьте мне патентованное средство для быстрой окраски волос. Ради дела я согласен побыть рыжим. Ненадолго…

Еще в начале третьего тысячелетия многие считали, будто самые лучшие гробы — это громоздкие, как «линкольны», ящики с гравировкой на крышке и позолоченными ручками по бокам. В 2002 году хабаровские авторитеты закопали примерно в таком местного вора в законе Василия Нисамуру по кличке Банзайчик. Внутренность гроба отделали пластинами из кевлара и задрапировали красным бархатом, а в качестве прощального подарка от живых покойнику установили там кондиционер последней модели и стереосистему с коллекцией записей Михаила Круга. Вся эта дикая роскошь весила четверть тонны и стоила двадцать тысяч баксов: братва на своих не экономила.

С тех пор приоритеты поменялись. С удивлением и раздражением мафиози обоих полушарий узнали, что красное дерево, золото и инкрустации — уже не круто, а в моду вошли экологически чистые английские гробы из переработанной бумаги, облицованные целлюлозой тутового дерева, с хлопковыми матрасами вместо шелка и бархата. Но поскольку стоила эта экология почти столько же, сколько прежняя крутизна, а весила в четыре раза меньше, преступный мир оценил удобство и смирился с отсутствием былой монументальности. В конце концов, ручки из прессованного бамбука, покрытого слоем искусственной позолоты, внешне выглядели почти так же солидно, как и раньше.

Светло-коричневую целлюлозно-бамбуковую домовину, похожую на лодку-плоскодонку, Стево Лазареску успел выбрать сам по каталогу английской фирмы Ecopod. И вот теперь шестеро наиболее влиятельных служителей тени без труда вносят гроб в центр зала и ставят на заранее сооруженный помост. Настоятель храма, дирижируя процессией, следит за правильным расположением усопшего — головой к притвору, ногами к алтарю.

Отец Пантелеймон сегодня в белой ризе, цвет которой должен помочь душе кондукатора очиститься от прижизненных грехов, отрясти прах всех жертв, когда-либо отправленных домнулом Стево к праотцам, и благополучно вознестись на небеса. Для того, чтобы этой душе ничто не препятствовало, витражное окно под куполом сегодня широко распахнуто.

В отличие от настоятеля храма три десятка гостей, прибывшие на траурную церемонию со всего света, носят только черное: очки, рубашки, костюмы, носки и ботинки лучших брендов планеты. Черный — атрибут скорби, цвет горя и утраты, напоминание о том, что все люди, даже крупные авторитеты мира сего, смертны, а некоторые — и внезапно. Предшественник Лазареску кондукатор Бэштяну, например, подавился во время обеда сливовой косточкой — при том, что слив не любил и никогда их не ел. Судьба, не иначе…

— Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди животе вечнаго усопшаго раба Твоего Стево, и яко благ и человеколюбец, отпущаяй грехи, и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости… — Отец Пантелеймон немного торопится: глотает окончания, ужимает фразы, сокращает периоды, на ходу убирает повторы. Ему велено уложиться в полчаса.

Свечи, окружающие гроб, распространяют сладковатый запах воска. Большинство из тех, кто слушает заупокойную молитву, не понимают ее смысла, да и не стремятся. Для них отпевание — просто скучный ритуал, необходимая условность, колебание воздуха. Толпа в храме обезличена. Темные очки прячут глаза и щеки, слегка мешковатые костюмы скрывают фигуры. В этой толпе колумбийский наркотрейдер Эстебан Паркурос уже не отличается от грузинского «крестного отца» Тенгиза Папуа, адмирал пиратской флотилии Вокас Джельзомино — от закулисной «крыши» Лас-Вегаса Берни Шикзаля, оружейный барон Айзек Преминджер — от торговца проститутками Лю Чэнминя, главный урановый криптодилер Тихомир Манов — от босса черного инсайдинга Киеши Токанава…

— Покой, Спасе наш, с праведными раба Твоего, и сего всели во дворы Твоя, якоже есть писано: презирая яко благ прегрешения его вольная и невольная…

Еще несколько финальных фраз на церковнославянском — и отпевание завершено. Наступает время прощания. Настоятель храма молча подает знак. Клубящаяся толпа дисциплинированно превращается в змейку. Гости, один за другим, подходят к гробу, наклоняются над покойным, чтобы символически чмокнуть его в лоб — точнее, в лежащий на лбу широкий бумажный венчик, который закрывает треть лица домнула Стево.

Процессия движется быстро. Отец Пантелеймон украдкой приподнимает край ризы и смотрит на часы: слава те, Господи, успеваем. Таких людей, как эти, подводить опасно. Но, кажется, в очереди к гробу остается всего человек пять. Еще пару минут прощания, потом вынос тела, а после оба свободны — и он, и покойник. Гроб заберут в один из вертолетов и хоронить будут уже не здесь, а в Бухаресте, в семейном склепе Лазареску…

Предпоследняя из темных фигур наклоняется над покойником — и тут случается немыслимое. После чмоканья в венчик усопший вдруг простирает руки, хватает этого человека за лацканы пиджака и притягивает к своей рыжей бороде, чтобы поцеловать в ответ! Ни святой отец, ни гости в черном даже не успевают удивиться чуду чудесному, потому что буквально через секунду после внезапного и феерического воскрешения из мертвых кондукатора Лазареску происходит нечто столь же невозможное — и ужасное.

Сине-белый мозаичный пол храма перестает быть твердью. Он разом покрывается сеткой трещин, мгновенно вспучивается сразу в трех местах и трижды лопается с оглушительным хлопком — словно детище левиафана, запертое в гигантском яйце, просится на волю.

Разверзаются источники великой бездны, отворяются хляби — подземные, а не небесные. Потоп стремителен, неумолим, полноводен, но в нарушение канона движется снизу вверх. Из трещин, появившихся в полу, мощно бьют струи во все стороны. Самый сильный и грозный из фонтанов — в центре зала, под помостом — моментально подхватывает легкий гроб, словно ковчег с единственным пассажиром, и уносит его высоко к потолку. Остальные фонтаны с утробным бульканьем начинают всё быстрее и быстрее наполнять помещение храма тяжелой липкой жидкостью. У нее черный цвет и резкий запах.

Человек, поцелованный покойником, знает этот запах лучше других. А еще ему известно, что будет, если хоть одна горящая церковная свеча упадет в черную маслянистую лужу.