Глава двадцать шестая
— Вы в конце пишете, что остров утонул, — сказала Нонна Валерьевна, не поднимая глаз от экрана ноутбука. — Это что у вас, такая метафора? В каком смысле «утонул»?
Чтобы увидеться с секретаршей Юрия Борисовича, я сам доставил отчет в наш офис. Шеф отсутствовал, Сергей Петрович тоже куда-то делся — короче, лучшей возможности поговорить о брате и не придумаешь. Я сидел у стола в приемной, терпеливо отвечал на вопросы и ждал, когда иссякнут служебные темы и я смогу перейти к неслужебным.
— В прямом смысле утонул, — ответил я. — Сия пучина поглотила его. Откройте в той же папке, где и текст, приложение с картинками. Посмотрите снимок номер два. Видите?
Нонна Валерьевна щелкнула клавишами и наклонилась еще ближе к экрану. На голове у нее была построена уже знакомая мне сложная высокая прическа, похожая на зиккурат. Над ноутбуком возвышалась только верхушка, а лицо по-прежнему скрывалось от меня.
— Ничего я не вижу, — с недоумением произнесла секретарша. — Здесь только океан.
— Вот именно! — подтвердил я. — Уже ничего нет. Фото было сделано на следующий день французским геофизическим спутником «Обеликс». Сравните с предыдущей картинкой в той же папке — это снимали до нашего эпизода. Изменения налицо. Был остров, да весь вышел. Правительству Мадагаскара придется выпускать новую карту всей акватории.
Не меньше минуты Нонна Валерьевна сравнивала оба снимка, а затем спросила:
— Думаете, местные власти начнут расследование? Острова ведь нечасто пропадают.
— Нечасто, — согласился я, — но и не сказать, что слишком редко. Я посмотрел статистику: за последние полвека таких погружений было не меньше десятка. Самая крупная потеря — Ле-Манс в Индийском океане, остальные — мелочевка типа Нуси-Бо. Для небольших коралловых островов особенно опасны штормы или землетрясения, а для вулканических — подводные извержения, которые в этих широтах сплошь и рядом. Скорее всего, никакого расследования не будет. Мелкий частный островок, эка невидаль! Не Атлантида же…
— И что, выживших нет? — продолжала допытываться Нонна Валерьевна.
Меня тревожила ее дотошность. Отчет был правдив — в целом. Одна незначительная деталь ничего не меняла. Но если дойдет до нее, придется соврать, а я этого не хотел.
— Выжившие есть, не беспокойтесь, — сказал я. — Димитрий с утра нашел в Интернете самые свежие мадагаскарские новости, а Ася перевела мне на русский. Так вот: спасатели подобрали в океане трех собак, у которых на ошейниках буквы N и B. Явно с острова. По словам ветеринаров из клиники «Блют Эндбоден», жизнь всех собак вне опасности.
Вершина зиккурата качнулась. Похоже, ответ мой Нонну Валерьевну не устроил.
— Я о людях, — голосом строгой учительницы уточнила она. — Наш клиент точно погиб?
— Абсолютно, — заверил я. — На том же месте береговая охрана подобрала двенадцать трупов, один опознан как Рабендза. Уже провели вскрытие, Димитрий влез в базу жандармерии. Интересная подробность: наш клиент не утонул, как прочие, а умер от пищевого отравления. Наверное, сожрал что-нибудь не то, бедолага… Всего на острове было примерно человек семьдесят, но едва ли кто-то еще всплывет. Рядом океаническая впадина, порядка двух тысяч метров глубиной. Подозреваю, все оставшиеся — там.
— Значит, вместе с клиентом погибли посторонние?
Я вздохнул. Еще совсем недавно я и сам боялся, что при масштабном катаклизме мы можем заодно зацепить людей, ни в чем не замешанных. Но после двойной осечки с Кенаревым я всё больше склонялся к мысли, что сила, сидящая в моей голове, не допустит случайных жертв. То, что военные зовут «сопутствующим ущербом», тут, по счастью, не проходит. Вселенская Справедливость не гоняется за мухой с кувалдой, круша всё вокруг.
Каждый, кто попадается на пути силы, аккуратно взвешен на весах и получает столько, сколько ему отмерено за грехи. Это точная механика. Если бы какой-то из островитян не заслуживал смерти, ему было бы позволено выплыть на поверхность — как тем собакам.
— Пусть вас совесть не мучает, Нонна Валерьевна, — сказал я, тщательно выбирая слова. — Давно-давно в секретной лаборатории КГБ из меня хотели сделать супербомбу и всячески старались умножить мою силу. Но в главном они обломались. Потому что оружие внутри меня — не массового поражения, а все-таки индивидуального. Я уверен, люди с острова раньше работали в военной компании Ожогина, а уж там головорез на головорезе, пробы ставить некуда. Каждый из них пострадал не за компанию с боссом — за свои дела. Наш клиент просто собрал их в одном месте и облегчил задачу. Мир избавился от многих плохих людей, причем сразу… Кажется, у вас больше нет вопросов по моему отчету?
— Только один, — сухо произнесла Нонна Валерьевна. — Я не поняла, как вы сумели незаметно подобраться к острову. У вас тут говорится про радары и прожектора…
Я начал тихо злиться — не из-за вопроса, а из-за предстоящего обмана. Сдавать Славку никто не собирался. Мы с моей командой заранее обсудили и согласовали каждую деталь будущего вранья. Собственно, даже не вранья — так, небольшой невинной уловки.
— Вы, наверное, просто не обратили внимания, — сказал я, стараясь ничем не выдать раздражения. — На странице восемь говорится про дельтаплан. Он помог обмануть радары.
— Вы что же, умеете управлять дельтапланом?
Вот пристала! Я ощутил себя двоечником, которого завуч пытается уличить в списывании у отличника. Но мы-то — отличники сами! Задание выполнили, в сроки уложились, за командировочные отчитались, и даже контрабандного лемура в страну не ввезли — хотя, между прочим, могли бы запросто. Никакой левитации официально не существует, ведь так? Люди не умеют летать. Документы о моих соседях с седьмого уровня утрачены давно и навсегда. Зачем же портить отчетность тем, чего в природе нет?
— В детстве меня записали в авиамодельный кружок, в Доме пионеров на Ленинских горах, — объяснил я. — Под руководством летчика-испытателя Марины Попович. Там я и освоил на практике азы аэродинамики. Это как ездить на велосипеде — разучиться нельзя.
У шефа есть мое досье, но вряд ли оно начинается с младшего школьного возраста. И даже если с младшего, там должно быть упоминание о кружке. Я и взаправду был в него записан — сходил один раз. Первые полчаса мы клеили самолетики из спичечных коробок, а оставшийся час Марина Лаврентьевна толкала нам речугу про НЛО и инопланетян — маленьких зеленых гуманоидов. Мы с Левкой к тому времени уже два раза смотрели кино «Ангар 18», и я-то знал, что настоящие гуманоиды — вовсе не зеленые, а похожи на людей, только лысые. Поэтому на второе и все прочие занятия кружка я, конечно, не пошел…
— Ну ладно… — с сомнением в голосе проговорила Нонна Валерьевна. — Вроде бы все на своих местах. Отчет принят. И все же у меня чувство, что вы чего-то не договариваете…
Я разозлился. Видите ли, у нее чувство! И что, интересно, Левка в ней нашел? Типичная завуч-зануда. Не смогла ни к чему придраться, но оставила под подозрением. Ни Юрий Борисович, ни Сергей Петрович не придирались к нашему отчету, а эта… Может, она слишком рано вышла с больничного и еще не оправилась после гриппа? Впрочем, мне и до гриппа казалось, что секретарша шефа относится ко мне прохладно. С первой же нашей встречи в этой приемной она избегала смотреть мне в глаза. Но чем я провинился перед ней? Может, тем, что я — Роман Ильич, а не Лев Ильич? Тем, что слишком похож на брата? Тем, что он умер, а я жив? После беседы с Каховским я и такого не исключал.
— Это вы, уважаемая Нонна Валерьевна, не договариваете, — жестко произнес я. Пора было менять тон разговора и идти ва-банк. — Например, вы могли бы рассказать о последнем дне жизни брата. Я побывал в музее истории на Охотном Ряду, встретился с директором и выяснил кое-что новое о Льве. Странно, что узнал я это от Каховского, а не от вас…
Я поднялся с места и решительно закрыл крышку ноутбука. Нонна Валерьевна осталась без своего щита, и ей ничего не оставалось, как поднять голову и посмотреть на меня.
Глаза у нее были большие, серые. Ни враждебности, ни злости на меня, ни желания уязвить в них не оказалось совсем — там плескалось страдание, сдержать которое уже не могла плотина аккуратного макияжа. Я тотчас же пожалел о своем тоне, но отступить назад было нельзя. Ей, наверное, сейчас меньше всего хотелось вспоминать про Левку: всё очень близко и слишком больно. Однако я не мог ждать. Чем больше пройдет времени, тем труднее найти какие-то следы. Даже такой сыщик-любитель, как я, об этом знал.
— Нонна Валерьевна, пожалуйста, прошу вас, помогите мне кое-что понять. — Я заговорил чуть быстрее, чем следовало, боясь, что в любую секунду она отведет взгляд, и я опять потеряю с ней контакт. — Потоцкий, глава «Фармако», сказал мне, что в тот день был юбилей их компании, но Лев отказался прийти: будто бы у него встреча с Каховским…
— Не понимаю, при чем здесь… — Каждое слово она произносила с усилием, как будто проталкивая сквозь боль, скорбь и еще какое-то чувство, которого я понять не мог.
— А Каховский сказал, что виделся с братом не в тот день, а накануне, — продолжал я допрос, всё больше ощущая себя бессердечной сволочью. А куда деваться? — И вы тогда были у него в гостях вместе со Львом и уехали тоже с ним вместе… Так что было дальше — через шесть часов? Через двенадцать? Куда он собирался назавтра? Почему забыл о ремне безопасности? Может, он накануне вел себя по-особенному? О чем-то рассказывал? Был чем-то взволнован? Встревожен? Расстроен? Испуган? Расскажите, ну пожалуйста…
Я не успел заметить, в какой момент она вновь опустила глаза. Одно из произнесенных мною слов явно было лишним — и из-за него, наверное, тоненькая ниточка контакта между нами порвалась. Вновь раскрыв перед собой ноутбук, Нонна Валерьевна уже не отводила взгляда от экрана, словно там было нечто чрезвычайно важное. Я перестал быть для нее собеседником и сделался лишь досадной помехой. Прежним протокольным тоном она объявила, что Лев Ильич был взрослым человеком и редко делился планами с кем-либо. Куда он собирался ехать в роковой для него день? Без понятия. Отчего не застегнул ремень безопасности? Ей неизвестно. И вообще никакого права ее допрашивать у меня нет и быть не может. А если уж мне так хочется спросить о последнем дне моего брата, то отвечать должна не она. Совсем не она. Кое-кто другой — поближе…
— Кто другой? Кто поближе? — не понял я.
— Уж известно кто! — Зануду-завуча еще на несколько мгновений вытеснил живой человек с живыми чувствами. И я узнал их, наконец: это были обида и ревность.
