17. Проблема с Пекхэмом

Обычно рассвет в Пекхэме – этот не тот вид, что будоражит душу, и сегодняшний день не был исключением. К мрачной серости бетона микрорайона Северный Пекхэм, с его темными лестничными клетками и коридорами, граффити с орфографическими ошибками, огромными переполненными мусорными контейнерами, неприятными запахами и катастрофической нехваткой зелени, добавился вид констебля, срыгивающего в какие-то тщедушные кусты, увядавшие у входа в пятиэтажку.

Мы с профессором Мантом регулярно бывали на местах преступлений в пределах так называемого Бермондского треугольника, который простирается от Лондонского моста до Пекхэма и идет обратно по Олд-Кент-Роуд к Бермондси. Это место назвали в честь Бермудского треугольника из-за большого количества необъяснимых пропаж имущества и людей в его границах.

Исторически сложилось, что криминал в Саутуарке был развит примерно так же, как политика в Вестминстере. Этот район славился своей преступностью еще со времен, когда Генрих VIII запретил проституцию в 1546 году, вынудив развитую секс-индустрию Саутуарка XVI века уйти в подполье.

С тех самых пор Саутуарк и Ламбет считались позорными придатками Серверного Лондона, привлекавшими самых отъявленных негодяев. К моменту наступления викторианской эпохи Южный Лондон стал пристанищем для самых гадких индустрий: кожевенных заводов, клееварен, свалок, психиатрических лечебниц и тюрем, а также, что было неудивительно, для преступности.

Саутуарк остается «рудным» боро для лондонской полиции и по сей день, однако в 1980-х он был сродни Дикому Западу. Как однажды сказал эксперт с четвертой радиостанции: «В Северном Лондоне мы ставим синие таблички, чтобы чтить память когда-то живших в этих зданиях великих людей. В Южном же Лондоне вместо них висят эти желтые доски – ну вы знаете, про убийства, поножовщины, изнасилования, призывы к свидетелям преступлений, в общем, подобные штуки».

Чаще всего, пожалуй, меня вызывали на место убийства именно в микрорайон Северный Пекхэм и его окрестности.

Северный Пекхэм был одним из самых бедных районов во всей Западной Европе. Будучи крупнейшим из пяти микрорайонов муниципальной застройки Пекхэма, он состоял из 65 пятиэтажек более чем на 40 акрах земли, в которых располагалось почти полторы тысячи квартир. Когда он был построен в середине 1960-х, его провозгласили видением будущего, первоклассным примером «улиц в небе». Якобы это экономичный способ использования пространства, идеальная среда для лондонских бедняков. Разумеется, такое видение осталось исключительно в мечтах архитекторов и проектировщиков, и в 1980-х местные жители регулярно становились жертвами поджогов, краж со взломом и уличных ограблений. Всего за одну неделю в 1987 году полиция зафиксировала 70 случаев разбоя.

В то время уровень безработицы в Пекхэме составлял 31 процент (самый высокий в Лондоне), тогда как для жителей в возрасте от шестнадцати до девятнадцати лет он достигал умопомрачительных шестидесяти двух процентов. Как сказала местный советник по вопросам занятости Мэри Эллери: «Безработица выбила из людей все дерьмо. Консультанты по профориентации приходили с плохими новостями в школу, когда детям было четырнадцать, и с того момента они знали, что смысла стараться нет. Нужно лишь научиться писать свое имя да знать, как получить пособие. Если ты старше сорока, то ты в полном дерьме».

В этом контексте кражи, на которых можно было зарабатывать сотни фунтов в неделю (обычный рабочий или сотрудник магазина получал в неделю фунтов 40–50), были заманчивой возможностью, равно как и ограбления банков или инкассаторов. Кроме того, относительно недавно расцвела торговля тяжелыми наркотиками, на которой можно было сколотить целое состояние. Помимо марихуаны, амфетамина и героина, в середине 1980-х в Англию начал поступать новый дешевый и вызывающий сильную зависимость наркотик под названием крэк. Так как жители Северного Пекхэма при первой возможности оттуда съезжали, в домах селились сквоттеры (которые зачастую были наркоторговцами). Вскоре на крэк подсели многие местные, и, нуждаясь в огромном количестве денег на удовлетворение своих ежедневных потребностей (в день на крэк у одного наркомана могло уходить от ста до трехсот фунтов), наркоманы вовсю занялись кражами и разбоем.

В ответ на всплеск преступности городской совет установил решетки на окнах первых этажей, а также обеспечил жителей бронированными дверями. Подобные меры, может, и помогли в предотвращении краж со взломом, но придали этому месту еще более зловещий вид, а в некоторых случаях помогли торговцам крэка укрепить свои логова. К середине 1980-х многие жители считали, что единственным решением был полный снос, однако, поскольку в очереди на жилье в Саутуарке стояло двадцать четыре тысячи человек, это посчитали невозможным – не стоит к тому же забывать, что в то время муниципалитет был почти банкротом (у районных властей не было денег даже на то, чтобы выселить сквоттеров). В 1979 году бюджет Саутуарка на содержание тридцати шести тысяч домов составлял шестьдесят миллионов фунтов. В 1980-х премьер-министр Маргарет Тэтчер запустила программу жесткой экономии, в результате которой бюджет Саутуарка урезали до двадцати восьми миллионов. В довершение ко всему, благодаря упраздненному по указу Маргарет Тэтчер Совету Большого Лондона, Саутуарку пришлось взять на себя заботу еще о двадцати шести тысячах зданий.

Нас встретил старший инспектор Мелвин, и вместе мы забрались по темной лестнице (лифты не работали) на третий этаж, остановившись у первой квартиры слева. На лестничной клетке с недовольным видом стояли жители дома: место преступления преграждало им проход в собственные квартиры.

– Соседи вызвали нас, когда увидели выбитую входную дверь, – сообщил Мелвин, закуривая сигарету. – Она была закрыта, но висела под странным углом. Констебли думали, что это очередная кража, но в ванной обнаружили тело. Видок не из приятных.

– Мы так и подумали по реакции вашего коллеги, – сказал профессор Мант.

Мелвин повел нас внутрь, и, следуя за ним, я обратил внимание, что находившаяся слева от нас кухня была пустой, не считая всякого барахла на столе, наверняка использовавшегося для расфасовки наркотиков: электронных весов, ножа, полиэтиленовой пленки, а также нескольких разбросанных на полу монет. Единственными следами пищи были две коробки из-под фастфуда – вероятно, это был последний ужин жертвы. Когда мы прошли дальше по коридору, я увидел кровавые разводы на стене. Застеленный ковром пол был весь испачканный и в пятнах. Далее располагалась гостиная. Она была темной и грязной, с сильным запахом сырости и гниющего ковра. Я увидел банки из-под пива на полу, а еще принадлежности для расфасовки наркотиков на импровизированном столике, представлявшем собой деревянный поддон с лежащей поверх него половиной двери.

– У жильцов его смерть особого сочувствия не вызвала, – заметил Мелвин, ведя нас вверх по лестнице. – Известный наркоторговец. Судя по всему, он подсадил на крэк немало людей. Местные были от него в ужасе.

Когда мы дошли до двери в ванную, Мелвин отошел в сторону.

Ванная комната была небольшой: меньше двух метров в ширину и чуть больше двух в длину. Я увидел руку жертвы, перевешенную через край ванны, в которой он лежал. Поднявшись на цыпочки, чтобы заглянуть через плечо профессору Манту, я обнаружил розовую от крови, но совершенно прозрачную воду. Два небольших бело-розовых шарика плавали на поверхности воды между ног жертвы. Это были его яички, отрезанные от мошонки. Профессор Мант с трудом наклонился, неуклюже перегнувшись через край ванны.

– Не против, если я спущу воду? – спросил он.

– Безусловно.

Когда розовая вода стекла, травмы мужчины стали отчетливо видны.

– Его многократно ударили ножом в область сердца, – сказал профессор Мант. – Безо всякого сомнения, убийца хотел его прикончить. Судя по количеству крови, я бы сказал, что кастрировали его уже после смерти.

– Мы думаем, что это дело рук другого торговца наркотиками, его конкурента, – сообщил Мелвин. – Торговля крэком сейчас процветает. Этот парень с Ямайки, и на родине его разыскивала полиция. Самую большую опасность представляем не мы, а конкуренты. Я никогда ничего подобного не видел: они без задней мысли стреляют, режут и избивают друг друга до смерти.

Жертва убийства был ярди и уже скрывался от американской и ямайской полиции. Они начали прибывать в Англию пачками, готовые прилично заработать на крэке, – тогда еще новинке в нашей стране. Ямайка была перевалочным пунктом для кокаина, направлявшегося из Южной в Северную Америку. С появлением легко производимого крэка, который вызывает сильную зависимость и стоит дешевле остальных тяжелых наркотиков, ярди, оставшиеся в Англии без семейных связей, увидели возможность по-быстрому разбогатеть. Кроме того, им нравился тот факт, что английские полицейские не носили оружие.

Когда профессор Мант закончил осмотр, я сделал набросок места преступления и провел некоторые измерения. С нашей точки зрения, дело было довольно однозначным, но Мелвину предстояло изрядно попотеть, чтобы поймать убийцу.

– То, что ему отрезали яйца, было явным предупреждением, – сказал он, в то время как полицейский в штатском принялся снимать заградительную ленту, чтобы пропустить жителей. – Если кто-то вздумает перейти этому парню дорогу, его ждет подобная участь. Найти свидетелей, не говоря уже о тех, кто согласится дать показания, будет задачей не из легких.

Мы пожелали ему удачи и пошли по своим делам. Спускаясь по лестнице, мы прошли мимо женщины на площадке второго этажа. У нее была коляска с ребенком.

– Не поможете? – спросила она. – Лифт снова сломался.

Извинившись за больную спину профессора Манта, я взялся за коляску с одной стороны и помог юной даме ее спустить.

– Раньше это было приятное место, – сказала она. – В смысле, здесь всегда были свои проблемы, но за последние два года оно превратилось в сущий кошмар. Иглы в коридоре. Дети, писающие на лестничной клетке. Кражи и разбои. Мне уже приходилось ранее переступать через отрубившихся прямо на этой лестнице торчков.

Я ощутил едкий запах застоявшейся мочи и крепкого пива, в то время как смотрел в глаза этому невинному дитя, сидевшему передо мной в коляске. Разве можно было в подобном месте растить ребенка? Какое будущее его ожидало? Одновременно меня поразило осознание того, что мы с Венди растили собственного сына примерно того же возраста всего в десяти минутах езды отсюда.

Я почувствовал нарастающую тревогу. Конечно, тогда я этого не знал, но приближался к нервному срыву. Вскоре после того как увидел этого ребенка в коляске, я ощутил, как внутри меня что-то надломилось, словно образовалась очередная трещина в плотине, которую неизбежно должно было прорвать. Меня накрыла колоссальная тревога. Сказать об этом, однако, я никому не мог. Во-первых, я не знал, что именно со мной происходит, и уж точно не хотел лишний раз волновать Венди. Мне только и оставалось, что изображать спокойствие и продолжать делать свое дело. И не то чтобы у меня не было возможности сосредоточиться на своих чувствах: они всегда были здесь, в этой разрушающейся плотине, трещины в которой все расширялись с каждым новым трупом.

Внизу лестничного пролета мы попрощались, и, когда женщина ушла, натолкнулись на детектива-констебля, которого стошнило при нашем прибытии.

– Ты в порядке? – поинтересовался я. – Скверный случай попался, конечно.

Все еще бледный, он, однако, уже был в состоянии разговаривать.

– Никому не пожелал бы подобной смерти, – сказал он. – Но видели бы вы всех тех жертв грабежей и разбоев, с которыми я сталкиваюсь каждый день. Видели бы вы, что это делает с человеческой уверенностью. Это их меняет. Конечно, подобный способ мне не особо по душе, однако я рад, что хоть одним торговцем наркотиками сегодня стало меньше.

Что касается того, поймал ли Мелвин убийцу, это было одно из тех дел, результаты которого остались мне неизвестны попросту потому, что нам не всегда все рассказывали. Порой мы узнавали обо всем, когда одного из профессоров вызывали на суд давать экспертные показания, либо попросту пересекались с кем-то из детективов и спрашивали: «Так что случилось с тем-то старым делом?» В противном случае мы часто оставались в неведении.

Два дня спустя нас с профессором снова вызвали в тот же самый микрорайон Пекхэма. Еще одной довольно странной особенностью жизни в таких микрорайонах было то, что практически невозможно было (по крайней мере, в те дни) защитить место преступления от посторонних глаз, а в некоторых случаях и от проникновения, поскольку соседи располагались совсем рядом и люди жили друг над другом.

Когда мы прибыли, казалось, будто там проходит какой-то фестиваль. Люди высовывались из окон пятиэтажки П-образной формы. Причиной тому был труп, который лежал за стенкой около метра высотой, ограждающей окна квартир на первом этаже от внутреннего двора. Полицейских почти не было – лишь два констебля и детектив-инспектор Пемери, – но пожарная бригада присутствовала в полном составе – они только закончили тушить пожар в квартире жертвы.

Пемери извинился за отсутствие оцепления, объяснив это нахлынувшей на Саутуарк волной преступности, из-за которой полицейские были рассредоточены по всему боро. Два констебля, вероятно, понимая бесполезность своих попыток, практически никак не старались запретить людям подглядывать, так что за нашими с профессором действиями пристально наблюдали пятьдесят доморощенных детективов, куривших и обсуждавших происходящее неподалеку от нас, в то время как мы занимались осмотром тела.

Жертва была женщиной двадцати с лишним лет, она была раздета и сильно обгорела. Кожа местами была обуглена дочерна, а кое-где слезала с тела. Тело было неуклюже согнуто, и осматривать его в узком проходе между невысокой оградой и стеной пятиэтажки было неудобно. Наклонившись, чтобы рассмотреть получше, профессор Мант схватился за спину.

– Давай, Квинси! – закричал кто-то сверху, ссылаясь на популярный в то время американский сериал про детектива-судмедэксперта. – Расскажи же нам, кто это сделал!

Не обращая внимания на смех, профессор Мант продолжил осмотр, а я сделал набросок места преступления и провел измерения. Обернувшись, чтобы осмотреть окружение, я увидел маленького мальчика лет пяти – шести, который отделился от компании друзей и бежал в нашу сторону. Перепрыгнув через стену, он со смехом приземлился рядом со мной, быстро забрался обратно и снова убежал.

Его родители (во всяком случае, я решил, что это были они), высунувшись из окна прямо над нами, закричали ему с улыбками на лицах: «Майкл, перестань!», в то время как он повторял свою проделку снова и снова под равнодушные взгляды двух констеблей.

– Похоже, причина смерти – асфиксия в результате удушения, – в конечном счете сказал профессор Мант, жестом подозвав инспектора Пемери, который все это время находился в квартире. Профессор Мант указал на красный шарф, обмотанный вокруг шеи женщины.

– Сначала она получила ожоги. Судя по их размерам и форме, ее, вероятно, пытали утюгом.

– Полагаю, убийца устроил поджог, чтобы уничтожить улики, – ответил Пемери. – Но как тогда тело оказалось здесь на всеобщем обозрении?

– Этого я сказать не могу, – ответил профессор Мант. Это так и осталось загадкой, хотя убийцу – парня женщины, за которым числилось немало насильственных преступлений, – вскоре поймали при попытке пересечь границу с Францией.

Еще более загадочное происшествие случилось в Пекхэме вскоре после этого, и снова в его расследовании принял участие профессор Мант. Мы прибыли к сборному дому с верандой 1950-х годов постройки, обнаружив последствия пожара. В этом ничего необычного не было, но то, что ожидало нас внутри, стало для меня полной неожиданностью.

Проведя нас внутрь, детектив сказал:

– Нам хотелось бы знать, могло ли это быть убийством или попыткой скрыть его следы, однако, думаю, вам придется изрядно попотеть.

Сгорело только кресло посреди гостиной, от которого остался лишь каркас, в то время как у его основания находились две бедренные кости и обугленные останки двух ступней в резиновых шлепанцах. Подойдя ближе, чтобы лучше все рассмотреть, мы обнаружили горстку сального человеческого пепла и фрагменты костей, находившиеся в пределах каркаса сиденья.

Мы с профессором Мантом обменялись ошеломленными взглядами. Могло ли это быть настоящим случаем спонтанного самовозгорания человека (ССЧ)?

Согласно этой странной и, пожалуй, псевдонаучной гипотезе, огонь может зарождаться в человеческом теле. Это явление подробно обсуждалось в одной статье «Британского медицинского журнала» в 1938 году. По словам авторов, для всех случаев самопроизвольного возгорания человека были характерны определенные особенности:

• жертвы были хроническими пьяницами;

• как правило, они были пожилыми женщинами;

• тело не сгорало самопроизвольно – с ним в контакт вступало некое зажженное вещество;

• кисти рук и ступни, как правило, отваливались;

• огонь практически не наносил вреда подверженным горению предметам, которые контактировали с телом;

• после возгорания тела оставался жирный и ужасно пахучий пепел.

В 1984 году ученый-исследователь Джо Никелл совместно с криминалистом Джоном Фишером запустил двухлетний исследовательский проект по изучению тридцати предполагаемых случаев самопроизвольного возгорания людей. Опубликованное в журнале Международной ассоциации расследований поджогов, их исследование показало, что жертвы якобы самопроизвольного возгорания находились неподалеку от потенциального источника огня, такого как свеча, лампа или камин. Они обнаружили, что свидетели порой «забывали» упомянуть об их наличии, чтобы иметь возможность поделиться загадочной историей, либо так им хотелось верить в ССЧ.

Изучив место, я обнаружил в каждой комнате по переполненной пепельнице, а в мусорном ведре на кухне валялось несколько бутылок дешевого скотча. Наша потенциальная жертва ССЧ был заядлым пьяницей и курильщиком.

– Вполне вероятно, что у него случился приступ, когда он курил, – сказал профессор Мант, – и от этого он и умер. От сигареты у него загорелась одежда, в то время как набивка кресла послужила топливом.

В те времена, в 1980-х, примерно каждая четвертая смерть в результате пожара была следствием оброненной сигареты.

– Я удивлен, что пламя не распространилось дальше, – подумал я вслух, пораженный этой незабываемой сценой. Обугленные остатки уничтоженного кресла стояли посреди в остальном нетронутой – не считая повреждений от дыма, от которого почернели стены, а на каждой поверхности осталось немного гари – гостиной.

– Мне доводилось об этом читать, – сказал профессор Мант, – однако собственными глазами никогда не видел.

Пока он говорил, я взял свой фотоаппарат и принялся делать снимки.

– Это называется «эффект фитиля». По мере сгорания тела жир плавится и впитывается окружающими материалами, такими как набивка кресла, которые затем медленно и равномерно сгорают в направленном вверх пламени, из-за чего растапливается еще больше телесного жира, и процесс продолжается, пока не остается вот это. Можно ведь сидеть вплотную у костра и при этом не обжечься. Что ж, тут примерно то же самое.

Погибший мужчина жил один и поставил свое любимое кресло посредине гостиной, напротив телевизора. Больше рядом ничего, что могло бы сгореть, не было. Датчики дыма отсутствовали, его сборный дом стоял в уединении, скрытый от глаз заросшим садом, поэтому соседи не увидели исходящее от него странное, должно быть, сияние.

Эти сборные дома заводского изготовления были возведены здесь в конце 1940-х годов и предполагались лишь как временное жилище – экстренная мера по преодолению жилищного кризиса после Второй мировой войны. Более ста пятидесяти шести тысяч таких домов были выделены муниципалитетам по всей стране, и к концу 1950-х их уже должны были снести. Когда же план по сносу попытались реализовать в 1960-х, жители сплотились и успешно отстояли свои жилища. Некоторые из домов все еще стояли в начале XXI века, а последний оставшийся сборный дом, когда-то стоявший на одной улице с нашим человеком-свечой, был продан застройщику в 2015-м году за девятьсот пятьдесят тысяч фунтов.

Только мы покинули место происшествия, как профессору Манту, обладателю редкой на то время роскоши – телефона в машине, установленного для профессиональных целей, – позвонили. Шестнадцатилетнего подростка зарезали в ресторане «Макдоналдс» на Пекхэм-Рай.

Когда мы туда прибыли, начался пятничный час пик. Улица со множеством магазинов кишела людьми. У оцепления собралась большая толпа – настолько большая, что нам с профессором Мантом пришлось протискиваться, прежде чем заметивший нас детектив проводил к месту преступления.

Рядом с телом парня, скорчившимся в луже собственной крови, стоял инспектор Джон Каннинг, поприветствовавший нас кивком.

– Вы двое уже как мои постоянные партнеры, – сказал он, доставая сигарету.

Тело выглядело крошечным, словно принадлежало ребенку.

– Сколько ему? – спросил профессор Мант.

– Шестнадцать. Он жил с родителями в микрорайоне Консорт неподалеку.

– Маловат для своего возраста, – заметил профессор Мант, нагнувшись, чтобы рассмотреть тело ближе, и тут же сморщился от боли.

– У нас полно свидетелей, так что, думаю, все и так понятно. Он убирал после загруженного обеденного перерыва, когда в ресторан зашел какой-то мужчина и напал на него. Сначала коллеги подумали, что он бьет парня кулаками, но потом увидели кровь и поняли, что у нападавшего нож.

– Четыре ножевых ранения, – сказал профессор Мант, – и все в спину.

– Мы же в Пекхэме и коллеги жертвы не побоялись ножа. Они навалились на нападавшего и удерживали его до нашего приезда. К тому времени парень был уже мертв.

– Судя по всему, один из ударов ножа прошел между лопаткой и грудной клеткой, пронзив сердце. Скажу точно после вскрытия, однако, судя по группированию ударов, я бы сказал, что убийство было умышленным.

Хоть опыт и научил нас не делать скоропалительных выводов, когда дело касалось убийства, подозреваю, каждый из нас думал, что у убийцы должен быть на свою жертву зуб – может быть, из-за девушки, наркотиков или денег. Когда же инспектор Каннинг разузнал об убийце из Пекхэма больше, на деле все оказалось иначе. Он, молодой человек двадцати с небольшим лет, страдал от психического расстройства и ранее провел четыре года в лечебнице Бродмур за нападение с консервным ножом на женщину (именно туда отправили Кеннета Эрскина сразу же после суда).

Хуже того, как выяснилось, обвиняемый ранее заявлял, что его не следует выпускать, и психиатры из больницы Модсли в Камберуэлле, где он проходил лечение после освобождения, согласились с ним и рекомендовали вернуть его в Бродмур. Там, однако, решили, что он принесет больше пользы обществу на свободе.

Тогда убийца решил взять все в свои руки. Он покинул свой дом в Пекхэме с целью кого-нибудь убить, чтобы его вернули в Бродмур. Свою жертву – тихого, вежливого и трудолюбивого шестнадцатилетнего парня – он выбрал потому, что тот был маленьким и вряд ли бы дал какой-то отпор.

В тот период, несмотря на жилищный кризис, в микрорайонах Пекхэма начался массовый отъезд людей. Условия ухудшились настолько, что все, у кого была возможность убраться оттуда, воспользовались ею. За год сменились владельцы примерно 20–25 процентов квартир, и до 70 процентов жителей подали заявку на переселение в другой район. Из-за того, что дома были свободными и в них заселились сквоттеры (еще больше способствуя упадку районов), а находить арендаторов становилось все сложнее, многими новыми жителями оказались бывшие обитатели больницы Модсли и других психиатрических лечебниц в рамках программы реабилитации (которая на деле была лишь уловкой правительства с целью сэкономить деньги).

Как и следовало ожидать, убийцу, признанного судом виновным в неумышленном убийстве на основании ограниченной вменяемости, оставили в заключении на неопределенный срок. Желаемого возвращения в Бродмур, однако, он так и не добился, потому что лечебница была переполнена, и его отправили куда-то еще.

Убитый горем отец парня сказал журналистам: «Будь моя воля, я бы этого человека повесил… Если через десять лет я увижу его на улицах Пекхэма, прикончу. Может, меня и упрячут за это в тюрьму, но мне будет намного легче от мысли, что человек, забравший у меня сына, мертв».

В непростой ситуации, сложившейся в этих микрорайонах, многие винили правительство, которое хотело сэкономить, сократив финансирование социальных служб, обеспечивавших поддержку бедных и уязвимых слоев населения. Хоть микрорайон Северный Пекхэм и был возрожден (с переменным успехом) в начале 2000-х, для многих людей было уже слишком поздно. Пожалуй, наиболее печально известным из них стал десятилетний Дамилола Тэйлор. В ноябре 2000 года на Дамилолу на темной лестничной клетке в Северном Пекхэме напали грабители. Он упал на битое стекло, повредившее его бедренную артерию. Нападавшие, которые были ненамного старше жертвы, оставили Дамилолу истекать кровью, и тот в итоге скончался. Понадобилось шесть лет и три судебных процесса, чтобы установить личности напавших и признать виновными в неумышленном убийстве.

В настоящее время мы наблюдаем повторение роста насильственной преступности и социального вырождения благодаря так называемой политике строгой экономии, призванной помочь коалиционному, а затем и консервативному правительству с выплатой долгов английских банков, которые настолько плохо управляли деньгами своих клиентов, что те едва не разорились. Правительство решило выделить банкам восемьсот пятьдесят миллиардов фунтов и, вместо того чтобы потребовать вернуть их с процентами, решило сэкономить за счет сокращения бюджета социальных служб: от здравоохранения до образования; от социальных проектов до жилищной сферы. Это решение стоило жизни многим людям и привело к еще более страшной ситуации, чем в Пекхэме 1980-х.

Так, например, в 2019 году межпартийная парламентская группа по преступлениям с применением холодного оружия опубликовала результаты исследования, которое показало, что в четырех регионах страны, где сокращение расходов на молодежь урезали больше всего (вплоть до 91 %), в период с 2014 по 2018 год наблюдался самый большой рост таких преступлений.

Как сказала член парламента Сара Джонс, возглавляющая эту межпартийную парламентскую группу, состоящую из членов парламента и палаты лордов: «Социальная помощь молодежи – это не просто приятное дополнение… Нам не стоит надеяться остановить эпидемию преступлений с применением огнестрельного оружия, если мы не начнем вкладываться в нашу молодежь. Каждый раз, когда я разговариваю с молодыми людьми, они говорят одно и то же: им нужно больше позитивной деятельности, больше безопасных мест, чтобы проводить время с друзьями, а также программы, которые помогали бы расти и развиваться».

В течение изученного периода полиция Уэст-Мидлендс зафиксировала 87 %-ный рост преступлений с применением холодного оружия; в Лондоне этот рост составил 47 %, в Кембриджшире – 95 %, а в Долине Темзы – 99 %. В общей сложности в Великобритании в 2018 году в результате ножевых ранений были убиты 732 человека, а в 2017-м – 655 – это самые высокие показатели с 2007 года. Деньги, может, и удалось сэкономить, закрыв общественные центры и программы помощи молодежи, однако потребовалось в разы больше денег, чтобы провести все дела о преступлениях через систему, отдать преступников под суд, отправить в тюрьму, а затем на попечение службы условно-досрочного освобождения.

Одновременно с этим значительные сокращения финансирования происходят и в полиции. Разумеется, подробный анализ выходит за рамки этой книги, но чтобы понять, с какими серьезными проблемами мы столкнулись, достаточно взять в руки выпуск газеты «Новости Саутуарка», как это сделал я однажды в июле 2018 года, прочитав о зарезанной семнадцатилетней девушке по имени Катрина Макунова; о двух случаях поножовщины, случившихся в нескольких кварталах друг от друга за один день в Пекхэме; а также о марше, устроенном местными жителями района Ротерхит, чтобы «вернуть» его себе после того, как одну мать, гулявшую вместе с детьми, убили, во время ограбления приставив нож к горлу.

Согласно моим документам, в следующий раз в тот год меня вызвали в Пекхэм на место убийства юноши, зарезанного прямо на улице, на выходе из китайской забегаловки. Подросткам, напавшим на него, не были нужны деньги: они позарились на еду, которую юноша купил навынос. Завязалась драка, и в итоге он умер от потери крови прямо на асфальте.

Если я что-то и усвоил за годы работы заведующим моргом, так это следующее: как только правительство начинает урезать финансирование жизненно важных государственных служб, тела начинают поступать чаще.