09. Вопросы без ответа

Такси подъехало к Центральному уголовному суду Лондона, я достал свой пропуск, быстро минул шумную толпу телевизионных и газетных журналистов под палящим солнцем и зашел через главный вход. Пройдя мимо поста охраны, преодолел два узких коридора и вошел в зал суда номер один.

Подобно моргу Саутуарка, помещения Центрального суда отчаянно нуждались в ремонте: залы были ужасно тесными и душными, и с наступлением жаркой погоды судебные процессы превращались в испытание на выносливость, особенно для облаченных в парики судей и королевских адвокатов.

Я нашел себе свободное место за свидетельской трибуной, откуда было хорошо видно обвиняемого и места для публики. Адвокаты заняли свои позиции – они вели себя так, словно это был очередной рабочий день, но невозможно было не заметить три семьи, расположившиеся над ними на местах для публики. Родители убитого и обвиняемого сидели всего в нескольких метрах друг от друга. Это был долгожданный день, когда должно было свершиться правосудие, и три семьи питали надежду: одна – на оправдательный приговор, другая – на пожизненный срок. Напряжение нарастало, и журналисты, заполнившие крошечную ложу для прессы и все свободные места для публики, с трудом сдерживали нетерпение. Воспоминания о деле были свежи в головах людей, как и фотографии похорон жертвы с первой полосы, заставившие замереть весь Южный Лондон. «Лондонские Ромео и Джульетта», – гласил заголовок в Standard. Это эффектное, пусть и не совсем точное сравнение сопровождалось незабываемой фотографией запряженного лошадьми катафалка, усыпанного цветами, и длинной похоронной процессией, конец которой скрывался из вида вниз по Боро-Хай-стрит.

Наконец всех призвали к порядку, в зале суда воцарилась тишина, и мы встали, приветствуя судью. Я пришел не для того, чтобы давать свидетельские показания: я участвовал в этом деле с самого первого дня и хотел увидеть, чем оно закончится.

Эта история началась снежным воскресным утром прошлого февраля, через месяц после оглашения приговора Джорджу. Хотя в морге все по-прежнему было далеко от идеала (помещения нуждались в обновлении, а мы постоянно испытывали нехватку персонала), в Саутуарке теперь был полный порядок, и с момента суда у нас больше не случалось никаких криминальных или бюрократических происшествий. С помощью Пэта нам удавалось держать под контролем все административные вопросы, и при известной доле везения примерно каждое четвертое воскресенье я мог целиком посвятить отдыху.

Я сидел у себя дома, наслаждаясь курением и пытаясь разгадать кроссворд в The Sunday Times, когда зазвонил телефон. Метнув на него недовольный взгляд, я потянулся за трубкой.

– Извини, что отрываю тебя в такой день, – сказал профессор Мант, – но у нас тут двойное убийство на Минт-стрит. За тобой уже выехала машина.

Минт-стрит, как оказалось, была всего в пяти минутах ходьбы от моей квартиры, но я был рад, что не пришлось идти туда пешком. Стоило выйти из машины, как один из полицейских наклонился ко мне и шепнул на ухо: «Будьте осторожны, сэр, хорошо?»

Он показал на небо. Не понимая, о чем может идти речь, я посмотрел наверх. На башне пожарной части я увидел телевизионную съемочную группу. То, как им удалось забраться туда ранним воскресным утром, осталось для меня загадкой. Я проследил за направлением их камеры и увидел в конце улицы большой желтый самосвал на небольшой автостоянке рядом с игровой площадкой.

Меня поприветствовал инспектор уголовной полиции Дуги Кэмпбелл.

– Доброе утро, Питер, – сказал он, пожав мне руку. – Заковыристое место преступления. Боюсь, профессор Мант все никак не доберется из Суррея.

Пока мы шли к самосвалу, Дуги ввел меня в курс дела. Полицейские отчаянно пытались защитить вещественные доказательства с помощью брезента – снег сменился градом.

– Тела обнаружила местная жительница Дорин Гавахан – точнее, ее собака. Она неугомонно гавкала на самосвал, так что эта дама поднялась наверх и заглянула внутрь.

Когда полицейский приоткрыл брезент, тот чуть не снесло порывом ветра, и фотожурналист успел сделать снимок, на следующий день появившийся в большинстве газет: на нем были изображены мы с Дуги, заглядывающие в ковш самосвала и изучающие два частично обнаженных тела, в неуклюжих позах лежавших на дне. Я успел лишь увидеть лица мальчика и девочки – оба были подростками, оба частично раздеты и залиты изрядным количеством крови, – когда прибыл профессор Мант.

– Нам придется залезть в ковш, – сказал я. – Справитесь?

Профессор покачал головой и инстинктивно потянулся рукой к своей спине.

– Только если с лестницей.

Констеблей отправили за лестницей и дополнительным брезентом. Вскоре у нас появилось практически уединенное, огражденное место для работы. С некоторой помощью мы с профессором Мантом оказались в ковше с телами, сменив шерстяные перчатки на резиновые.

Профессор опустился на колени и стал внимательно рассматривать шею парня.

– Ножевые ранения. Скорее всего, повреждена сонная артерия, – сказал он, в то время как я снимал все на «Полароид» и делал записи. Мне было видно веревку вокруг шеи девушки. У нее слегка выступал язык, а шея и лицо были в синяках. Она была раздета ниже талии. Штаны парня были спущены, пенис обнажен.

– Какие-либо соображения по поводу времени смерти? – спросил нас снаружи Дуги, заглядывая сбоку в ковш.

– Думаю, прошло часов двенадцать. Точнее не скажу, – ответил профессор Мант.

В этот момент град сменился проливным дождем, и мы решили прекратить осмотр на месте происшествия и как можно скорее доставить тела в морг, чтобы не смыло следовые улики. Оглядываясь назад, я понимаю, что следовало попросить привезти весь ковш целиком. В морге был большой двор, где его можно было разместить для более тщательного изучения. Как бы то ни было, мы осторожно достали тела, сложили их в полиэтиленовые мешки, плотно запечатали скотчем, и я поехал вместе с ними в фургоне в Саутуарк.

Когда мы добрались до морга, большими ножницами я разрезал мешки, и вместе с Дуги и его сержантом – тихим парнем двадцати с лишним лет, который выглядел очень серьезным, – мы положили тела на белый квадрат на полу, чтобы полицейский фотограф снял их со всех сторон, спереди и сзади, а также сделал снимки ран крупным планом.

Затем мы обшарили их карманы. Удостоверений личности при них не было. Мы раздели тела, сложили одежду в пакеты и взяли мазки. Когда фотограф закончил, Клифф запечатал мешки, в которых транспортировали тела, в новые пакеты, чтобы потом их изучили криминалисты в лаборатории на случай обнаружения каких-либо следов злоумышленника, таких как волосы, кровь или обломок ногтя.

Когда тела оказались на столе для вскрытия, профессор Мант начал с парня.

– Одиннадцатисантиметровая косая рассеченная рана на шее. Надгортанный хрящ поврежден, равно как и левая сонная артерия.

Затем он взял щуп и аккуратно вставил его во входное отверстие раны до упора, после чего измерил глубину – она равнялась восьми сантиметрам. Стараясь не задеть рану на шее парня, профессор Мант сделал Y-образный разрез от груди до лобковой кости и быстро извлек органы.

Были сделаны снимки ран изнутри, после чего профессор осторожно проверил голову на ссадины и извлек мозг. Мы снова взяли мазки, а также образцы крови и мочи, после чего внутренние органы поместили в черные полиэтиленовые пакеты, в которых их вернули обратно в тело. Потом тело зашили и поместили в холодильник – теперь его можно было передавать в похоронное агентство.

Та же процедура была проведена с девушкой.

Ее шея и нижняя часть лица были в синяках, а язык высовывался – типичный признак удушения.

– Имеются точечные кровоизлияния над следом от удавки, – сказал профессор Мант, после чего заглянул девушке в рот.

– Погоди, вот это уже странно.

Дуги подошел ближе, в то время как профессор Мант достал щипцами небольшой сверток коричневой бумаги. На нем не было никаких надписей, и его поместили в пакет для вещественных доказательств. Как оказалось позже, это был мусор, который, скорее всего, попал в ее открытый рот, когда она лежала в ковше самосвала.

– Повреждения по бокам нижней челюсти и задней части головы указывают на то, что покойную, вероятно, крепко схватили и ударили головой о твердую поверхность. Причина смерти – сдавливание шеи.

– Какие-нибудь признаки надругательства? – поинтересовался Дуги.

Профессор Мант покачал головой.

Пока я отвел профессора Манта наверх, в свою квартиру, чтобы перекусить, Дуги отправился обратно, теперь уже в полной темноте. Снег, град и дождь стерли все следы того, как тела были перенесены в ковш, если они вообще были. В то же время в полицию подали заявление об исчезновении двух подростков, и описание полностью соответствовало нашим жертвам.

Роберт Воган и Мишель Садлер, оба семнадцати лет, встречались на протяжении полутора лет и только что обручились. Вечером они не пришли на семейное торжество, и их родители позвонили в полицию. Проверив их место работы – небольшой завод в нескольких кварталах от места обнаружения тел – детективы нашли лужи крови на погрузочной площадке и в туалете. На основании увиденного они заключили, что на Роберта напали сзади, когда он стоял у писсуара, что объясняло, почему у него был обнажен пенис. Как на погрузочной площадке, так и в туалете, нашли кровавые отпечатки подошвы убийцы.

Кровь третьей группы с положительным резус-фактором очень редка, она встречается лишь у каждого двадцатого.

Роберт и Мишель работали сверхурочно в субботний вечер, и, кроме них, на заводе никого не было. Они хотели накопить денег на свадьбу. В результате опроса коллег был установлен возможный подозреваемый: им был восемнадцатилетний Дэвид Карти, относительно новый сотрудник. Оказалось, что Карти уже несколько дней пытался ухаживать за Мишель, которую совершенно не интересовал.

Поначалу Карти утверждал, что провел день на Оксфорд-стрит, совершая покупки, но, узнав, что детективы обнаружили кровь на кроссовках в его комнате, а также то, что рисунок их подошвы совпадал с найденными на месте преступления кровавыми следами, юноша признался, что заезжал на завод в поисках Роберта и Мишель (заявив, что они были хорошими друзьями), где и обнаружил их тела. Наступив в лужу крови, он понял, что полиция обвинит его (как он сказал, в особенности из-за того, что он был черным), так что погрузил тела во взятую с работы тележку и катил ее по заснеженным улицам Лондона почти километр, пока не наткнулся на самосвал. Почему он не убрал за собой на месте преступления и не избавился от кроссовок, Карти объяснить не смог.

– Не знаю, о чем я думал, – только и смог он сказать Дуги.

Тем временем лабораторный анализ показал, что кровь, найденная на теле Мишель, была третьей группы с положительным резус-фактором – такая группа крови имеется лишь у пяти процентов людей. Дуги решил, что дело в шляпе, когда у Карти оказалась именно такая группа крови, пока ему не позвонили из лаборатории: анализ показал, что у Роберта тоже была третья положительная!

Хотя улик, инкриминируемых Карти, и казалось предостаточно, все они были косвенными. Королевская уголовная прокуратура не торопилась предъявлять обвинения в умышленном убийстве, основываясь только на косвенных доказательствах, – за последние две недели в Центральном суде Лондона она проиграла два громких дела. Один из оправданных был чернокожим, и в Брикстоне после этого поднялся небольшой бунт. Все еще слишком хорошо помнили беспорядки в Брикстоне 1981 года, так что по понятным причинам полиция не хотела провоцировать расовую напряженность, арестовав чернокожего из Брикстона за убийство двух белых, не имея на руках веских доказательств. Кроме того, имелось немало толковых барристеров, которые в пух и прах разносили косвенные доказательства, вызывая у присяжных обоснованные сомнения.

Тогда Дуги пришла в голову светлая идея.

Несколькими неделями ранее один полицейский патрулировал Килберн, когда заметил на центральной улице припаркованный в неположенном месте автомобиль. Он записал номера шариковой ручкой у себя на руке, планируя вызвать эвакуатор, однако затем отвлекся на более срочные правонарушения и совершенно забыл про машину вплоть до следующего дня, когда узнал, что машина точно такого же цвета и модели была использована при ограблении банка на Хай-Роуд в Килберне. Разумеется, к тому времени он уже смыл чернила с руки. Он рассказал об этом своему сержанту, который передал инспектору, а тот в свою очередь – начальнику участка. А начальник этот слышал об испытываемой в полицейской лаборатории в Ламбете новой лазерной технологии. Констебля отправили в лабораторию, где криминалисты направили на его руку лазер, выявив микроскопические следы чернил, – теперь у полиции был регистрационный номер автомобиля. Машину удалось отследить, и грабителей поймали.

А что, если это сработало бы и для отпечатков пальцев? Возможно, этот лазер смог бы выявить достаточное количество микроскопических следов грязи, чтобы получить отпечаток с кожи на горле Мишель. Мне позвонили поздним вечером. Я готовился ко сну, но несколько минут спустя уже сидел в кузове принадлежавшего моргу фургона вместе с телом Мишель, направляясь в лабораторию на Пратт-У-Олх, сразу за Ламбетским дворцом. По приезде меня ждала существенная проблема. Встретивший меня лаборант сообщил, что у них нет подходящей тележки для перевозки тела в помещение с лазером, а я, предполагая, что она у них найдется, не стал брать с собой ничего.

К этому времени о нашем эксперименте прошел слух, и начальники полиции со всего Лондона направились в лабораторию, чтобы за ним понаблюдать. Давление нарастало. Когда у фургона появились лаборанты с сервировочным столиком на колесиках, позаимствованным из столовой для сотрудников, я был против этой идеи, но уже через несколько минут сдался. Мне было не по себе, однако я решил, что если это поможет поймать убийцу и предотвратить расовые волнения, оно того стоит. С трудом протащив таким образом мешок с телом Мишель в переулок за полицейской лабораторией, мы аккуратно водрузили его на столик с колесиками. Через несколько метров столик начал разваливаться под весом тела, но мы были уже слишком далеко от фургона, чтобы нести его назад.

– Толкаем дальше! – пыхтя, крикнул я побледневшим лаборантам, не привыкшим перевозить трупы, не говоря уже о том, чтобы делать это в темном переулке посреди ночи. Оказалось, что лаборатория делила здание со следственным изолятором, в котором содержались ожидавшие суда заключенные, так что нашей следующей проблемой оказались около десятка припаркованных полицейских фургонов, которые стояли у нас на пути. Нам пришлось сделать крюк прямо под стенами Ламбетского дворца. Архиепископ Кентерберийский, наверное, насмерть бы перепугался, выгляни он тогда из одного из многочисленных окон над нами.

Пробравшись через здание, мы с трудом втиснули тело Мишель в лифт, после чего, запыхавшиеся и с красными лицами, положили его на стол в лазерной лаборатории перед двенадцатью нетерпеливыми начальниками полиции: сцена, мягко говоря, сюрреалистичная. Наклонившись, мы наблюдали, как лазер приближается к шее покойной девушки, надеясь, что отпечаток появится, словно фотография в ванне для проявления. Постепенно стали вырисовываться первые следы очертаний, и мы все хором ахнули. Минуту спустя, однако, так ничего больше и не появилось. Ничего определенного обнаружить не удалось. Убийца, должно быть, вымыл руки, и наша примитивная технология была не в состоянии справиться с поставленной задачей. Мы ушли несолоно хлебавши, и когда тело Мишель погрузили обратно в фургон, сотрудники лаборатории вернули поломанный столик в столовую, персоналу которой было не суждено узнать, какие мрачные обстоятельства к этому привели.

По указанию судьи присяжные удалились, и я встретился в столовой с Дуги.

– Все будет хорошо, – сказал я. – Карти ни за что не выйдет на свободу.

Дуги неуверенно кивнул.

– Я тоже так думаю, но с присяжными никогда не угадаешь, – тихо сказал он. – Кроме того, от этого дела многое зависит – для начала, хрупкий лондонский мир, не говоря уже про мою карьеру.

Столовая была переполнена, и я заметил Хелену Кеннеди, адвоката Карти, ищущую себе место, чтобы присесть. Дуги проследил за моим взглядом и помахал ей рукой, предложив присоединиться к нам.

Хотя формально они и занимали противоборствующие стороны, между барристерами и полицией редко когда была неприязнь, ведь все мы подписались на существующую систему правосудия и были вынуждены следовать правилам игры. Каждый попросту делал все, что было в его силах, руководствуясь имеющейся информацией в надежде, что приложил достаточно усилий.

– Ну что, как, по-вашему, прошло? – спросил Дуги у присевшей Хелен.

– Сложно сказать, – ответила она. – Когда внимание всего зала суда обращено на тебя, не разберешь, как все воспринимают присяжные. Они нередко меня удивляют.

Только она это произнесла, как присяжные решили вновь удивить нас. Усилившийся гул и движение в столовой дали понять, что они объявили об окончании своего обсуждения. Это заняло у них менее получаса. Оставив напитки на столе, мы поспешили обратно, и я занял свое место, откуда было видно обвиняемого и места для публики. Я наблюдал за лицом Карти, когда председатель присяжных встал и ответил на стандартные вопросы, прежде чем перейти к сути.

– Не могли бы вы теперь огласить перед судом вынесенный вами вердикт?

– Виновен.

Лицо Карти мимолетно дрогнуло, слегка задрожало, и на этом было все. С ложи для публики послышались вопли и крики. Родные Карти были убеждены, что его оправдают, в то время как семьи Роберта и Мишель выдохнули с облегчением – с этим ужаснейшим испытанием было наконец покончено. Когда пристав призвал всех к тишине, судья объявил, что не видит смысла медлить с вынесением приговора, а приговор мог быть только одним – пожизненное заключение. Журналисты хлынули к выходу, а я поймал взгляд Хелены. Она пожала плечами, словно говоря: «Где-то выиграешь, где-то проиграешь».

Карти по-прежнему не проявлял никакой реакции, лишь поглядывая на судью, пока его вели по ступенькам в изолятор. Один мой хороший приятель, высокопоставленный полицейский, однажды рассказал, что во времена существования смертной казни после вынесения смертного приговора преступники обычно какое-то время сохраняли молчание, однако: «Вернувшись в камеру, они были чуть ли не в приподнятом настроении, – рассказал он. – Вовсю шутили. Не знаю, было ли дело в шоке или снятом после столь долгого ожидания вердикта напряжении. Лишь после отклоненной апелляции с ними что-то менялось. Больше им сказать было нечего».

Поймав Дуги в приемной, я пожал ему руку. Он уже общался с родными и посреди всего шума и гама познакомил меня с матерью Роберта.

– А чем занимаетесь вы? – спросила она. – Какое участие вы принимали в деле моего сына?

Не желая ее расстраивать, я сообщил, что занимался техническими вопросами, связанными со сбором улик, и она кивнула, поблагодарила меня, и я увидел в ее глазах напряжение, вызванное прошедшими событиями. Мало того что она потеряла сына, так еще и узнала, что он был убит, и ей предстояло перенести судебный процесс – я не мог себе представить страдания, через которые она прошла, не говоря уже о том, какой силой нужно было обладать, чтобы все эти испытания вынести. Но это был еще не конец: на улице столпились съемочные группы, любопытные зеваки и работники суда.

– Не могли бы вы вывести их через задний двор? – попросил я Дуги.

– Сожалею, но нам запрещено так делать, – ответил он.

Семьям пришлось выйти под палящее солнце, где их окружили со всех сторон журналисты. Протискиваясь сквозь толпу, они направились в свои такси. Минуту спустя я тоже поймал машину и по дороге обратно в Саутуарк ломал голову над вопросом, который так и останется без ответа – во всяком случае, пока Карти не решит дать признание: как ему удалось перенести оба тела с места преступления практически на целый километр по обледеневшим улицам, а затем поднять их чуть ли не над головой, чтобы бросить в самосвал? Карти был невысоким и хлипким, а Роберт и Мишель – подростками семнадцати лет здоровой комплекции, весом восемьдесят и шестьдесят пять килограммов соответственно. Карти сказал, что использовал тележку, но даже в сухую погоду я с большим трудом мог преодолеть по прямой более ста метров, погрузив в тележку всего пятьдесят килограммов. Неужели Карти помог избавиться от тел сообщник? Как всегда бывает с подобными делами, некоторые вопросы так и остаются без ответа.