Позабыв о встрече с Брисеидой, Ахилл сосредотачивает все свое внимание на поле битвы. Солнце в зените; раскаленное добела, оно безжалостно печет ему голову. Пот режет глаза, то и дело ему приходится отирать лоб. Он пытается отследить гребень своего шлема в круговерти боя, и это приводит его в замешательство – этот неотрывный взгляд на отдаленную фигурку, неотличимую от него самого.

Внизу, словно вымерший, простирается лагерь. Женщины разбрелись по ткацким мастерским и проводят время за болтовней, собаки, вывалив языки, лежат в тени хижин. Подле него стоит кувшин с водой. Но вода теплая и имеет солоноватый привкус, хотя девочка, которая поднесла кувшин, клялась, что ходила к колодцу. Ахилл делает глоток, полощет рот и сплевывает воду на палубу. Даже этого краткого мига достаточно, чтобы потерять Патрокла из виду. Он смотрит на поле боя, не может отыскать взглядом свой шлем и напрягается в ожидании худшего. Но хвала богам – вот он. Патрокл пробивается сквозь ряды троянцев к воротам – и неизбежной встрече с Гектором. Что он творит? Корабли давно в безопасности.

– Возвращайся.

Ахилл сознает, что произнес это вслух. Вокруг него лишь пустая палуба, лагерь опустел, никто не слышит его, и все же он чувствует смущение. Плевать… Он кричит во весь голос:

– Возвращайся, проклятый идиот. Ради всех богов!

Бой сосредоточен вокруг красного гребня. Ахилл не в силах смотреть на это, но и ждать в неведении было бы невыносимо. Четвертый час под палящим солнцем – четвертый, пятый, и дальше…

Поначалу ему легко мириться с курьезностью происходящего, но вот он сам в собственном шлеме. Бронза гудит под ударом меча, Ахилл падает. На мгновение небо становится черным, затем он вскакивает, видит перед собой ворота Трои и издает свой прославленный боевой клич. Земля вокруг него кишит ранеными. И вот сквозь вал сомкнутых тел он замечает Гектора. Но щит такой тяжелый, едва не выворачивает плечо из сустава, тело лоснится от пота, и когда он пытается перехватить копье, пальцы скользят, и…

Ахилл трет глаза, поводит плечами, осторожно поворачивает голову и пытается сосредоточиться на деталях: кувшин у него под ногами, волокнистый узор древесины. Ему необходимо восстановить связь с окружающим, вернуться в реальность, заново взглянуть на мир, не обрамленный пластинами шлема.

Дыхание постепенно выравнивается, но Ахилл еще не вполне сознает себя. Он продолжает смотреть на свои руки, украдкой, словно они принадлежат кому-то другому. Ведь они не могут быть такими большими? Он хватает канат, сжимает крепче, еще раз, пытается развеять морок, и руки медленно возвращаются к своему обычному размеру. Он явно перегрелся, в этом нет сомнений. Ему нужен глоток холодной воды, действительно холодной – не этой теплой жижи. А еще лучше – чаша прохладного вина… С ощущением слабости, какого прежде никогда не испытывал, Ахилл спускается по канату и едва не падает на песок. Несколько минут в тени, и он придет в себя.

Вновь станет собой. Он чувствует, словно впервые слышит эти слова, как нелепо они звучат. Впрочем, все верно. Он весь день не был собой, с самого утра, когда проснулся и увидел Патрокла, обнаженного, стоящего перед бронзовым зеркалом. Друг уже собрал волосы, и длинный хвост ниспадает как продолжение позвоночника.

Он уловил движение в зеркале и с улыбкой повернулся к Ахиллу.

– Ты спал?

– Временами.

– Я храпел?

– Что значит я храпел? Когда ты успел напиться?

– Я немного пил.

Это правда. Он никогда не пьет слишком много и не наедается – и каждый день бегает в полном облачении вдоль берега. У него масса добродетелей, и лишь один – но колоссальный – порок.

– Как ты себя чувствуешь?

Патрокл вновь отвернулся к зеркалу.

– Превосходно.

В дверь постучали. Алким принес поножи, так отполированные, что больно было смотреть на них. Ахилл свесил ноги с кровати и сказал Алкиму, что его помощь не требуется – он сам поможет Патроклу подогнать доспехи. Он говорил так, словно никто, кроме него самого, не мог подогнать эти доспехи под другого человека. Впрочем, он и не предполагал, что когда-нибудь его доспех наденет кто-то еще. Причина была в другом: ему хотелось провести эти несколько минут наедине с Патроклом.

В молчании он помог ему застегнуть панцирь. С петлями нельзя было ничего поделать, но, по крайней мере, ремни удалось подогнать. С пространством под правой рукой пришлось повозиться, но в конце концов получилось приладить все как нужно.

– Вот так удобно?

Патрокл подвигал рукой.

– Да, вполне.

– Теперь попробуй шлем.

Глядя на свое отражение, Патрокл осторожно надел шлем на голову, поправил по высоте и только потом повернулся к Ахиллу. Теперь, оперенный алым гребнем, он как будто стал на голову выше. Шлем почти полностью скрыл его облик, осталась видна лишь узкая полоса между лицевыми пластинами.

– Ну как? Думаешь, они поверят, что это ты?

– Боги, я и сам готов в это поверить.

Ахилл рассмеялся, но чувствовал при этом, что его голос дрожал. Он отвернулся и взглянул на остальные части доспеха: наплечники, поножи, наручи… Он сделал вид, будто увидел на одном из наручей пятно, и принялся натирать его мягкой ветошью, попеременно осматривая этот участок, дышал на него и снова принимался тереть. Стоило ему убрать тряпку, и на поверхности возникало его лицо, искаженное в изгибах металла.

– Возьмешь мое копье?

– Нет, возьму свое. Они не будут смотреть на копье. Ну пока оно не угодит в их внутренности.

Патрокл вновь повернулся к зеркалу. Собственное отражение словно заворожило его – или он смотрел на отражение Ахилла?

– Но меч я возьму твой.

Ахилл взял клинок, но вместо того чтобы передать его, принялся рассекать им воздух, надвигаясь на Патрокла. Лезвие сверкало так, словно бы он размахивал полудюжиной мечей. Патрокл стоял на месте, но выглядел ошеломленным, и Ахилл видел первый проблеск страха в его глазах. В конце концов Ахилл рассмеялся и остановил клинок в вытянутой руке. Но даже теперь он оказался не в силах расстаться с ним. Вместо этого направил острие Патроклу в незащищенное горло; лезвие настолько острое, что даже легкое прикосновение могло рассечь кожу. Острие вздрагивало в такт с сердцебиением Ахилла.

– Помни, что я сказал. Как бы хорошо ни продвигалась атака, возвращайся, как только корабли окажутся в безопасности. И не вступай в схватку с Гектором. Гектор – мой.

– Хорошо. – Патрокл улыбнулся, но было видно, что лезвие меча доставляло ему неудобство. – Хорошо.

Несколько долгих мгновений они смотрели друг на друга. Затем Ахилл с ироничным поклоном отдал Патроклу меч.

– И помни, я жду тебя к ужину!

Патрокл рассмеялся, но его внимание было рассеянно. Ему не терпелось уйти. Доспех Ахилла преобразил его, и в их отношениях произошла перемена. Теперь он стал равным Ахиллу – по крайней мере, в собственных глазах. Уверенность проявлялась в его походке, в движениях, даже в осанке – и от этого преображение казалось крайне убедительным.

– Знаешь, – произнес Ахилл, – я начинаю думать, что у нас получится.

Патрокл снова подвигал правой рукой, но в этот раз с мечом.

– Получится.

– Тебе точно удобно?

– Да, всё в порядке.

– Перестань говорить, что всё в порядке.

Патрокл обнял его.

– Но так и есть.

– Я произнесу речь.

Патрокл пошел впереди него по темному коридору, но у самой двери остановился. Они снова обнялись – объятия уединенные, более близкие, нежели те, что последуют затем на людях. Но даже теперь Ахилл чувствует, как напряжены плечи Патрокла, чувствует его стремление уйти.

Ахилл встряхнул его.

– Просто возвращайся.

С этими словами, натянув на лицо улыбку, он вышел на слепящий свет.

Он входит с яркого света в полумрак коридора и замирает на мгновение, пока глаза не привыкают к темноте. Затем подходит к бочке с водой и окунает голову, распускает волосы, слипшиеся от пота. Остается под водой так долго, пока легкие не начинает жечь. Выныривает. Капли воды прозрачными бусинами покрывают его кожу. Его мелко трясет – определенно солнечный удар. Но он чувствует себя лучше. Во всяком случае, сознание прояснилось.

Однако злость не утихает. Возвращайся, как только корабли будут в безопасности. Не прорывайся к воротам. Не вступай в бой с Гектором. Гектор – мой. Разве можно было донести эту мысль более доходчиво? Что ж, Патрокл не встречался с Гектором – по крайней мере, пока, – но всем остальным пренебрег. Ахилл расхаживает из угла в угол и пинает все, что попадется под ноги, и что-то непременно попадается, кроме собак, конечно, – те благоразумно улизнули во двор. И не в том дело, что он не понимает, почему Патрокл ослушался его. Иногда в пылу боя наступают мгновения безмятежности, когда время останавливается, шум и крики замирают, и ты смотришь в глаза противнику и знаешь – не надеешься, не веришь – знаешь, что не погибнешь. Такие мгновения довольно редки. Во все прочее время война представляет собой утомительное кровавое ремесло, составленное в равной степени из уныния и ужаса. Но потом этот сиятельный миг наступает вновь, когда рокот битвы меркнет, и тело становится столпом, соединяющим небо и землю.

В такие мгновения никто не в силах остановиться и повернуть назад. И Ахилл подозревает, что Патрокл пребывал в этом состоянии – или близком к нему – все утро.

Все равно. Приказы есть приказы, и им следует подчиняться. Разумеется, он поздравит его, похлопает по спине на глазах у воинов, нальет чашу лучшего вина, подаст ему за ужином лучшие куски мяса, будет воспевать его доблесть и возносить благодарности богам… Но позже, когда они останутся наедине, он поставит ублюдка на место. Просто придется – нельзя спустить ему это с рук. Но, конечно, он дождется, пока Патрокл поймет все сам, и тогда он скажет… Что же он скажет?

Ахилл резко останавливается и смотрит в бронзовое зеркало. На его отраженном лице нет и намека на злость – на нем написан лишь страх. Страх, что он ничего уже не сможет сказать Патроклу. Это добивает его. Ахилл сворачивается в постели, еще хранящей запах Патрокла, и произносит его имя, снова и снова, словно сам звук этого имени мог предотвратить катастрофу.

– Патрокл.

И снова, громче:

– Патрокл.

На поле боя Патрокл слышит голос Ахилла и на мгновение теряет бдительность. Но и этого мига достаточно, потому что внезапно перед ним возникает Гектор. Патрокл пытается вскинуть меч Ахилла, но уже слишком поздно. Гектор вонзает копье ему в бок – оно прошивает его с легкостью, – и вот Патрокл уже на земле, извивается, как рыба на суше. Вокруг темные силуэты троянцев загораживают свет.

– Ахилл! – кричит он.

Кровь течет из раны, и дух его уносится во тьму. И снова:

– Ахилл…

Ахилл вскидывает голову. В какой-то миг он услышал, как Патрокл зовет его. Патрокл?.. Нет, этого не может быть. Хотя голос и мужской, что тоже странно, ведь воины все до одного отправились в бой. В лагере остались одни женщины. Осознание этого горечью отзывается в сердце.

Ахилл знает, кому принадлежал этот голос, но страшится думать о том, что это могло значить. И поэтому твердит себе: нет, это была чайка. Иногда их крики удивительно схожи с человеческими голосами…

Он поднимает глаза к потолку и пытается молиться. Но молитвы всегда даются ему с трудом – он сын своей матери и слишком хорошо знает богов. Он произносит несколько неуклюжих слов и бросает попытки. Нет смысла торчать здесь. Пора возвращаться на корабль. Впрочем, если наступление продолжается теми же темпами, то скоро они пропадут из виду.

Он подходит к двери и вновь слышит свое имя. На этот раз ошибки быть не может. Значит, они возвращаются! Богам лишь ведомо, почему, но они возвращаются.

Ахилл распахивает дверь и выходит на веранду, ожидая увидеть, как двор наводняют люди и лошади. Но там по-прежнему никого. Кругом тишина, и лишь где-то в отдалении дверь скрипит на петлях.

Обратно на корабль, посмотреть, что происходит. Он уже взбирается по канату, но вдруг замирает. Глаз выхватывает какое-то движение. Наконец-то он замечает: лошади несутся во весь опор, в клубах пыли показывается колесница. Он вдруг осознает, что должен остановить колесницу, не дать ей приблизиться – ведь если это произойдет, ему придется услышать худшее. Ахилл собирает всю свою волю, чтобы отбросить колесницу назад, но даже он не в силах остановить время или загустить воздух.

Он делает глубокий вдох и спрыгивает на песок. Идет к центру площадки и стоит в ожидании неизбежного. Все вокруг замирает, даже ветер задерживает свое дыхание.

Белое солнце. Резкие черные тени. Безмолвие.