Вскоре после заката Ахилл разослал своих глашатаев. Конечно, он мог забраться на мачту своего корабля и оповестить всех разом. Ему достаточно было один раз крикнуть, и его зов услышала бы вся армия. Но, как и все предводители, Ахилл был щепетилен в соблюдении форм. Все они болезненно воспринимали всякое пренебрежение к своему возвышенному положению, и любая их встреча сопровождалась изощренными церемониями.

Я провела первую половину дня в лазарете, поила болеутоляющим отваром умирающих воинов. Пока я находилась там, привели еще троих – один из них оказался до того слаб, что товарищи внесли его на носилках. Они свалили его на пол и поспешили прочь, натянув туники на рты, чтобы не дышать гибельными испарениями. Я устроила его как могла, после чего прошла в комнату, где Алким и Автомедон сидели за кувшином вина с ближайшими соратниками Ахилла. Они говорили о предстоящем совете, на котором Ахилл потребует – не попросит, потребует – возвратить Хрисеиду отцу.

– И на сей раз он не получит за нее выкуп, – произнес кто-то с нескрываемым удовлетворением.

Ему отвечали одобрительными возгласами.

– И пусть радуется, если ему самому не придется приплатить, чтобы отделаться от нее.

После полудня люди стали стекаться к арене. Я уже собиралась идти, когда примчалась маленькая девочка. Задыхаясь от важности возложенного на нее поручения, она выпалила:

– Гекамеда спрашивает, не придешь ли ты в стан владыки Нестора.

Не дожидаясь ответа, девочка схватила меня за руку и потащила по тропе, ведущей к лагерю Нестора.

Когда мы пришли, Нестор со своим сыном и их сподвижники уже отправились на совет. Гекамеда встретила меня с кувшином вина в руках. Я переступила порог и увидела Хрисеиду – дрожащую и белее извести. Юза как раз пыталась заставить ее съесть что-нибудь. Когда я вошла, она подняла на меня глаза и покачала головой. Я направилась прямиком к Хрисеиде и тронула ее лоб – в те дни, если у кого-то был болезненный вид, первое, что приходило в голову: мор. Однако лоб оказался холодным, хоть Хрисеида и обливалась по`том. И, к своему удовлетворению, я не заметила свежих синяков.

Жилище Нестора находилось очень близко от арены. Стоя на веранде, мы хорошо видели статуи богов и кресла предводителей. Над толпой возносился гул голосов, но разговоры стихали всякий раз, когда под громогласные выкрики глашатаев появлялся кто-то из царей и в сопровождении советников занимал свое место. Кресла располагались громадным полукругом, обращенным к пустому креслу Агамемнона, помещенному под статуей Зевса, от которого царь Микен и черпал свою силу. Солнце скрывалось за сизой дымкой, как и во все дни, пока бушевал мор. Статуи богов отбрасывали на песок скудные тени.

Под звуки труб и барабанов, последним из царей, на арене появился Агамемнон и опустился в свое кресло, подобное трону. Ахилл сидел прямо напротив, внешне спокойный – руки покоятся на коленях, – но даже на расстоянии я чувствовала, какая в нем бушует энергия. Он что-то говорил Патроклу, смеялся – или делал вид, что смеется, – но затем резко замолчал и стал смотреть, как последние из воинов занимают задние ряды арены. Внешне безмятежный, Ахилл был вне себя от ярости, и когда он поднялся, напряжение его проявилось. Он встал всем весом на носки, как бывает, если человек готов броситься в бой или спасаться бегством. Впрочем, сомневаюсь, что мысли о бегстве когда-нибудь его посещали. Все взоры были устремлены на него, но сам Ахилл видел перед собой только Агамемнона.

– Что ж, – начал он. – Троянцы с одной стороны и поветрие – с другой. И мы не можем бороться с ними одновременно. – Язвительная ухмылка. – Это так, верно?

Агамемнон хранил молчание.

– Или… – Ахилл вскинул руку, призывая к тишине. – Мы можем разобраться, что привело к этому. Разве прорицатель не объяснит нам, чем мы прогневали Аполлона? Ведь очевидно, что мор наслал на нас Аполлон. И если мы выясним, что сделали – и чего не сделали, – то сможем все исправить.

Когда он сел, толпа пришла в движение. Затем первые ряды расступились, и вперед шагнул Калхас, провидец. Вид у него был явно напуганный. Сложно было назвать его привлекательным человеком: бледный и тощий, с удивительно длинной шеей. Он попытался заговорить, и его кадык – такой острый, что сам по себе отбрасывал тень, – судорожно задергался. Но в конце концов он совладал с собой, и прорезался его сиплый голос. Кажется, Калхас спрашивал, если его пророчество вовлечет в себя человека беспредельно могущественного, встанет ли Ахилл на его защиту?

Тот приподнялся.

– Давай же, скажи нам. Никто не причинит тебе вреда, пока я жив. – Он помедлил, но не сумел сдержаться. – Даже если ты говоришь об Агамемноне, мнящем себя величайшим из греков.

Вот он и прозвучал, вызов Агамемнону, перед лицом богов и на глазах у тысяч его собственных воинов.

И Калхас в пространных выражениях возвестил то, о чем уже знали все собравшиеся: что Аполлон наслал мор, чтобы покарать Агамемнона за оскорбление своего жреца. И что единственный способ умилостивить бога – возвратить девушку отцу и принести в жертву сотню тельцов. И, само собой, отказаться от выкупа…

Калхас еще не окончил речь, а Агамемнон указывал на него перстом. Убогий, жалкий недомерок, когда он пророчил что-то хорошее? И вот он кричит – едва ли подходящее определение заплетающейся речи Калхаса, – что Агамемнон виноват в поветрии, потому что отказался вернуть девчонку отцу…

– И это истинно так, – заявил царь Микен. – Я не желаю отпускать ее.

Я услышала у себя за спиной слабый голос Хрисеиды:

– Что я говорила?

– Скажу откровенно, я предпочел ее своей супруге. Она не менее искусна за ткацким станком и куда лучше в остальном: рост, красота, тело. – Тут по толпе пробежал одобрительный ропот. – Но, будучи предводителем войска, я не могу видеть, как умирают мои собственные воины… Поэтому – да, я верну ее отцу.

У Гекамеды вырвался радостный возглас. Я обернулась, чтобы узреть радость в глазах Хрисеиды, но та побледнела еще сильнее.

– Это неправда! – Ее кулаки стиснуты, в тонком голосе злоба. – Это уловка.

– Думаю, он говорит правду, – возразила Гекамеда.

Юза всплеснула руками, глядя на нас.

– Неужели я одна здесь еще соображаю? Он предпочитает ее своей супруге! Да ей бы умолять его, чтобы позволил остаться…

– Заткнись, Юза, – сказала я. – Ради богов.

– О, простите язык мой…

Я вновь повернулась к арене. Агамемнон еще говорил, но его слова тонули в одобрительных криках толпы. Наконец, когда гомон утих, он произнес:

– Но боюсь, что тут есть загвоздка. Я остаюсь без награды. У всех что-то есть, я же остаюсь ни с чем. Я требую возмещения.

Ахилл вновь поднялся.

– И где мы найдем тебе замену? Может, где-то есть неразграбленная сокровищница? Я такой не знаю. Все добытое в Лирнессе мы давно поделили. Придется тебе дожидаться, пока мы не возьмем Трою.

– Нет, Ахилл, не тебе обращаться ко мне в таком тоне. Я не собираюсь оставаться ни с чем. И если ты не дашь мне награды, что ж, я возьму ее сам. Быть может, твою, Одиссей?

Юза вскинула руки.

– Да!

И она не прикидывалась. Юза нравилась мне, но ей было плевать, кто ее сношает, лишь бы жить в довольстве. Но стать наградой Агамемнона… Вряд ли ее жизнь изменилась бы к лучшему.

Агамемнон там временем продолжал, указывая поочередно на царей, сидящих перед ним.

– Или твою, – говорил он. – Или твою.

Но это, конечно же, была игра. Его взгляд уже был устремлен на конкретного человека, а скоро последовал и указующий перст.

– Или твою, Ахилл?

В первый миг я решила, что неправильно поняла. Я была трофеем Ахилла, Агамемнон не мог иметь в виду меня. Я боялась оглядываться на других женщин, поэтому просто стояла и смотрела на арену.

– Но все это позже, – продолжал Агамемнон. – Первым делом необходимо вернуть девчонку отцу и убедить его вознести молитвы Аполлону и снять проклятие. Ну и кому я могу довериться в этой деликатной миссии? Идоменей, критский царь, почитаемый всюду, куда бы ни явился? Или владыка Нестор, прославленный своей мудростью? Или же Одиссей, умный, красноречивый и искусный в интригах? Или ты, Ахилл, самый вспыльчивый из живущих?

Меня не интересовали их взаимные оскорбления и вечная толкотня за власть. Я хотела лишь знать, что будет со мной.

Гекамеда подошла ко мне и обняла.

– Не тревожься, – прошептала она. – Он этого не сделает.

Я покачала головой. Я не плакала, но кусала пальцы – и даже спустя несколько дней на них были видны следы зубов.

Ахилл между тем сделал несколько шагов к Агамемнону – всего пара шагов, но пространство между ними сжалось до предела.

– Я бился за эту девушку, – произнес он. – Это моя награда, преподнесенная мне войском в признание моих заслуг. Ты не вправе забирать ее. Но так всегда: я выношу бремя битв, а ты забираешь львиную долю награбленного. Я же получаю отбросы, ничтожные объедки. Я возвращаюсь, измотанный после сражений, в мое жилище, ты же отсиживаешь свой жирный зад и стережешь корабли.

Юза позади меня прыснула.

– Отбросы, – повторила она, – ничтожные объедки…

Даже Гекамеда улыбнулась, но ее улыбка померкла, стоило ей увидеть мое лицо. Хрисеида пересекла комнату и заключила меня в объятия.

– Этого не будет, – заверила она. – Он вечно строит козни, но этого не будет.

Агамемнон возвысил голос.

– Я уведу девчонку, и не стану никого посылать за ней, а пойду сам. И тогда все увидят, что бывает, если кто-то возомнит себя равным мне.

– Я не собираюсь драться из-за нее, – ответил Ахилл. – Войско отдало ее мне, и войско же ее забирает, потому что ни один из вас, – тут он оглядел сидящих полукругом царей, – не нашел в себе мужества подняться и сказать, что он не прав… Что ж, так тому и быть: он забирает девчонку, но пусть не ждет, что я и впредь буду сражаться. С чего я должен рисковать жизнью – и жизнями воинов – ради кучи собачьего дерьма, сидящей на троне?

После этого даже видимость уважения была отброшена. В какой-то момент они едва не сцепились: Ахилл наполовину извлек меч из ножен, но опомнился в последний миг. После поднялся Нестор и пытался примирить их, но я уже не слушала. Мне не было до них дела. Я растирала руками жесткое, онемевшее лицо, пытаясь придать ему более подобающее выражение. Впрочем, ни к чему было утруждать себя. Гекамеда тихо обняла меня. Помню, она всегда плакала за меня, когда сама я плакать не могла.

И только Юза пыталась приободрить меня.

– Все будет в порядке, – говорила она. – Я знаю, что ему по душе. В крайнем случае всегда можешь рассчитывать на гусиный жир.

Все слова были сказаны. Воины расходились в подавленном настроении: озабоченно переглядывались, ворчали себе под нос или – что чаще – просто молчали. Ахилл отказался сражаться, союз распадался – а избавления от бед так пока и не найдено. В лазаретах воины по-прежнему умирают от язв.

Глашатаи стали прокладывать дорогу для Агамемнона. Но сам он еще разговаривал с Одиссеем, который должен был возглавить посольство и доставить Хрисеиду домой.

Гекамеда схватила Хрисеиду за руку.

– Ступай, беги. Они явятся за тобой.

Хрисеида еще пребывала в оцепенении. Словно не верила в происходящее и боялась, даже теперь, что снова всего лишится. Она бросилась к двери, затем развернулась и вернулась ко мне.

– Брисеида, мне так жаль…

– Не печалься, со мной все будет хорошо. Ну, ступай же.

Я возвращалась в стан Ахилла. Он не станет драться из-за меня и ясно дал это понять. Он готов сражаться до смерти – смерти Агамемнона – за все свое имущество, но только не за меня. По пути через лагерь я оглядывалась на простых женщин и подмечала у кого-то разбитые губы, у других синяки. У одной девушки, юной и довольно милой, был округлый шрам на лбу, куда пришелся удар тупым концом копья. Быть может, прежде она тоже принадлежала Агамемнону, пока не наскучила ему и не оказалась на улице?..

Ни Патрокл, ни Ахилл еще не вернулись. Кто-то сказал, что они отправились к морю. Наверняка обсуждали, что им делать – или не делать, – когда явится Агамемнон. Я прошлась по комнатам, без слез – я не могла плакать, – просто брала вещи и возвращала на место. Подошла к зеркалу и прильнула к своему отражению. Полированная медь запотела от моего дыхания, и в следующий миг пятно растаяло – вот и мое существование в этих стенах было столь же мимолетным. Я прошла в кладовую и опустилась на кровать. Через некоторое время вошла Ифис и взяла меня за руку. Никто не проронил ни слова. Наконец в коридоре послышались шаги: Ахилл и Патрокл вернулись с прогулки.

Ахилл еще горел пылом битвы, развернувшейся на арене.

– Значит, так и поступим? Когда он явится, ты не впустишь его. Остановишь у ворот. Можешь отвести к нему Брисеиду. Я не желаю видеть его – если я его увижу, то убью.

– Он не придет.

– Сказал, что придет.

– Я слышал, что он сказал.

– Я убью его.

– Да, я знаю. И он тоже знает. И поэтому не придет.

В голосе Патрокла сквозила усталость. Полагаю, этот их разговор повторялся по кругу. Я представляла их так ясно, как если бы стена между нами стала прозрачной. Ахилл расхаживает из угла в угол, и Патрокл сидит, сложив руки на коленях, внешне спокойный, но челюсти стиснуты.

– Ты можешь присесть, – произнес Патрокл. – Их придется ждать не один час.

– Ха! Он не вытерпит.

– Первым делом ему придется возвратить Хрисеиду отцу. И найти сотню тельцов – сомневаюсь, что они пасутся под боком. А затем – дожидаться возвращения корабля. Так ему следует поступить.

В моей душе затеплилась надежда. Они не смогут тем же днем тронуться в обратный путь. Принесение в жертву сотни тельцов тоже займет немало времени, затем последуют гимны и молитвы Аполлону и пир. Это растянется на целую ночь, и только утром все соберутся обратно. Мучимые похмельем, они не смогут рано отплыть… Учитывая, сколько времени будет у Агамемнона на размышления, не переменит ли он своего решения? Неужели он готов порвать с Ахиллом и проиграть войну – из-за девчонки?

Вновь шаги в соседней комнате. Наконец я услышала скрип – Ахилл опустился в свое кресло.

Патрокл откашлялся.

– Мне послать за Брисеидой?

– Зачем? Для прощального соития? Нет, спасибо.

Молчание. Мне представилось легкое смущение на лице Ахилла.

– Нет, не стоит, – произнес он затем. – Она сама скоро узнает.