С просьбой о молитве за 26-летнего Ионафана

 

 

Сильный ветер принес откуда-то с океана низкие толстые тучи, проливной дождь и с ними — головную боль. Такую боль, что пришлось проснуться и больше не уснуть. Новая страна, новый климат — было тяжело.

Огляделся, встал. Походил по комнате, вернулся на диван.

С самого начала путешествия не покидало ощущение чего-то нереального, как будто он попал на съемочную площадку и находится среди актеров и декораций. Да, взрослый человек, да, многие в его возрасте часто летают по делам в другие страны. В том числе и в Латинскую Америку. Аэропорт, машина, все по намеченному распорядку. Но как обычному европейцу поверить в то, что за окном автомобиля — залив с черным песком, что он едет мимо поворота на полуостров, который хочет стать островом и движется к этому по сантиметру в год… Однообразие полей, кое-где выжженных, скрашивалось тем, что горизонт закрывали горы, и позади них — еще горы, и все эти ущелья, перевалы и неизменные облака на них были как игрушки на ладони. На некоторых горах прямо по контуру росли одиночные деревца, смешно смотрелось — как редкие волосы на голове. Из окон пахло русской поздней весной его детства, пыльной, неубранной, уже немного уставшей, но свободно дышащей утренними цветами.

Вот огромное зеленое вулканическое озеро, а за ним — одиночные горы и, кажется, даже вулканы. А затем закрутились по краям дороги многочисленные гигантские лопасти ветряной электростанции. Казалось, вся земля сейчас поднимется и улетит. В одном из городков мимо его притормозившей машины процокала пара конных бричек, по окраинам дороги зазывали к себе велосипедные «рикши».

Вот на обочине дороги стоят два листа железа, вкопанных в землю, напротив друг друга, одна из оставшихся сторон закрыта старой тряпкой. Что это? Это дом. Отсутствие лестницы, кроме песочной ступени; коза, почти топчущая кур на крохотном пятачке… а также телевизор и гамак, в котором лежит хозяин и смотрит этот телевизор. Большинство жилищ — деревянные сараи без дверей, с огромными щелями в стенах и ветвями пальмы вместо крыши. Проехали мимо двухэтажного особняка: через весь дом росло раскидистое дерево, выпуская ветви в окна второго этажа.

Встречи, переговоры, чужие интонации и проявления чувств. Один чиновник никак не мог выговорить слово «Москва», у него получалось «Моска», он хохотал, довольный своей шуткой, и изображал хлопанье по столу рукой: «моска» на испанском — муха или мошка. Мошек в кабинете действительно было много, а про Москву толком рассказать так и не получилось.

Дела решились быстро, скоротать последние дни решил на океанском побережье, по приглашению новых знакомых, добрых, улыбчивых и смуглокожих. Из-за пасмурной жаркой погоды мучила сонливость. Растительность у берега, однако, поражала даже таких сонных гостей, как он. Деревья в цвету, цветы диковинных форм и расцветок, а от резкого звука с цветов срываются гигантские бабочки.

Два дня в деревянном домике. С толстыми деревянными решетками вместо верхней части стен — по комнате гуляет нетеплый ветер. Кухня на улице. Хозяева со смехом собирают кокосы с дерева под своим окном. В дворике, по которому блуждает рыжая грустная «перрита» с вяло машущим хвостом, ни разу не гавкнувшая за эти дни, — настоящее болото, сплошь укрытое гигантскими разноцветными листьями. Как-то сумбурно, под шлепки крупных частых капель, протекло время. Соседская семья выходила на пляж строить замки на песке, один раз отец слепил для своего сынишки фигуру сказочного героя, но огромная, почти в рост отца, волна уничтожила часовой труд, ребенок громко плакал и швырял в океан песком. Большой золотистый краб прятался от людей под бревном…

Решил пройтись по берегу. Видел коралловые рифы с пестрыми рыбками и хитро всматривающихся в эти рифы пеликанов. Прошел мимо мужской компании веселых граждан африканского происхождения, не моложе лет двадцати пяти. Рэп из магнитофона; разбирают, приплясывая, принесенную еду… А в волнах напротив сидит один из них. В воде. На него набегают волны, у него умиротворенное лицо. Настолько умиротворенное, что взгляд не отведешь. Но почему этот человек — там, а они — отдельно, хотя и смотрят на него и ласково с ним переговариваются?

И тут он увидел, что рядом с ребятами стоит пустая инвалидная коляска. Ребята привезли друга порадоваться океанским волнам… рыбкам… пеликанам…

Весь берег зарос странным растением. Ему не нужна земля. Некуда прижиться корню — оно отпускает его дальше. Сочная плотная зелень листьев на корнях, корни — поверх песка и идут и идут куда-то. Как-то так надо жить, подумалось тогда. Не зависеть от того, дают тебе, где пустить корни, или нет. Верить надо, вот что. Ведь ходил когда-то в храм Божий, друзей-приятелей за собой вел, многие пришли даже! — и книги читал только о вере. А теперь что читает? И куда ходит — только на работу? Ох… Как напало когда-то уныние, так не отпустило и в этих краях. С чего бы это? Семья, дом, работа, нечего волноваться. А все кажется он себе этим растением, которому укорениться негде.

Скоро уезжать, и хочется просто как-то унести с собой в памяти все, что видел вокруг. Деревья, цветущие цветами, похожими на птиц, и птиц, поющих на этих деревьях, лианы, этакой душевой шторкой перекрывающие дорогу, и улыбки и веселые крики рабочих, встречающих детишек из школы, где парты стоят под открытым небом.

Океан этой ночью гремел так, что казалось, будто налетел ураган и крушит деревья.

Вот и последнее его утро в этой стране. Он привезет жене и сыну яркие фотографии, много рассказов и… не покинувшее уныние. Отлично.

Встал, оделся. Сел в машину, поехал куда глаза глядят. Доехал до города. Остановился близ незнакомой площади, открыл дверцу.

Подошел нищий, стал просить милостыню. Он положил в протянутую ладонь монету. «Что, больше нет?» — захохотал нищий, бросил монету ему в лицо и ушел ругаясь. Когда на тебя еще и ругаются на чужом языке, который ты знаешь далеко не в совершенстве, — как-то жутко становится.

Не прошло и пяти минут, как к машине подошел еще один грязный, оборванный человек.

— Я сяду поесть рядом, хорошо? — спросил бродяга, кивая на хлеб в своей руке.

— Конечно, — ответил он, рассматривая пришедшего.

— Я Ионафан! Меня тут знают. Руку не дам, я грязный, — продолжил тот и уселся на асфальт. — О, ты христианин? Крест у тебя на шее. А откуда ты?

— Да, христианин. Даниил. Из России.

— А я тоже люблю Христа, Даниэль. И очень хочу об этом с тобой поговорить. Но я убийца, — сказал Ионафан, откусывая от хлеба и всматриваясь в лицо собеседника.

Даниил удивленно посмотрел на бродягу, потому что не был уверен, правильно ли понял слово «убийца». А Ионафан, по-своему поняв удивление, продолжал:

— Я был наркоманом. Это сейчас вены чистые, вот, смотри. А раньше — героин, да. И сидел в тюрьме, потому что стрелял. Вот так стрелял!

Лицо Ионафана приняло хищное выражение, он вскочил и начал скакать вокруг машины, размахивая руками и изображая выстрелы: «Пуф, пуф!» Прохожие испуганно ускоряли шаг.

— Тебе нужны деньги? — зачем-то спросил Даниил.

— Конечно, нужны, — хохотнул Ионафан.

Даниил сунул руку в карман, достал все, что там было. Поделил пополам, половину отдал бродяге.

Минуты две тот молчал. Потом вскрикнул радостно и куда-то умчался.

— Вот и поговорили о любви к Христу, — усмехнулся Даниил.

Но погрузиться в свои мысли он не успел. Ионафан, подскакивая, несся обратно. Он на ходу засовывал себе в рот какую-то пищу и умудрялся при этом потрясать в воздухе небольшой бутылкой воды:

— Тебе, Даниэль! Тебе, а то жарко!

Тут он столкнулся с каким-то солидно одетым бронзовокожим сеньором. Тот ахнул, а потом произнес что-то вроде «ну кто же, кроме тебя, так может».

— Да, дон Куко, это я! И вот вам мой долг! — Он протянул дону Куко сколько-то из оставшихся денег и, не попрощавшись, побежал дальше — отдать бутылку. Даниил взял ее и зачем-то положил рядом на сиденье.

Ионафан плюхнулся на бордюр — и вдруг разрыдался.

— Я часто хочу покончить с собой, — заговорил он с набитым ртом. — Зачем жить, если я убийца и все равно в ад? А, Даниэль?

— Ничего подобного, — вдруг неожиданно для себя заявил Даниил. — Пока ты жив, все еще возможно, и Господь с тобой.

— Помоги мне! — прокричал Ионафан.

— Как же я тебе помогу? Это Господь может тебе помочь.

Сколько же времени прошло с тех пор, когда вот так же на улице он нередко встречал людей, которые от отчаяния готовы были поделиться своим горем, своей болью отчаяния, с первым встречным? Этим первым встречным оказывался он, Даниил, и он принимался объяснять случайным знакомым, что есть Господь Христос, Который распялся за нас, и ничто не может превозмочь Его любви, и не было в такие моменты вокруг никого и ничего. Только ближний в беде — и он сам — и Господь. Вспоминались ему строки о том, что добро, сделанное ближнему, сделано Самому Богу.

И сейчас, в чужой стране, на чужом языке, он так же говорил человеку о том, что мы должны вставать и идти. Идти к Спасителю. И сколько раз упадем — столько раз подниматься и снова идти. Говоря, он вышел из машины и пересел к Ионафану на бордюр. «Тут грязно!» — замахал на него Ионафан. «No importa», — помотал головой Даниил и продолжал говорить, подыскивая чужеземные слова для самой важной темы на земле.

— Помолись за меня! — подскочил Ионафан.

И Даниил встал, перекрестился и, глядя в небо, стал молиться. На своем языке и на языке Ионафана. О том, чтобы Господь помог прийти к настоящей вере, чтобы укрепил и вразумил. На «аминь» он оглянулся: Ионафан стоял на коленях и тоже что-то тихо говорил Тому, Кто всегда нас слышит.

Потом Ионафан долго благодарил его. Не за деньги. А за сидение на бордюре, за «но импорта». За слова: «Чем я могу помочь? Только Христос может помочь!»

И ушел.

С каким-то особым чувством Даниил делал все, что надо было сделать потом. Паковал чемоданы, уложив в один из них бутылку Ионафана. Шел по улицам, где на причудливых деревьях гомонили попугаи. Садился в самолет. Будто только теперь и выполнил то, ради чего и побывал в этой стране, а дела — так, ни к чему.

* * *

— …А черного чая там и нет совсем! — смеялся Даниил, допивая третью чашку любимого чая.

Жена убирала посуду с нового, перед отъездом купленного стола, покрытого простенькой скатертью.

Он только что подробно рассказал ей про встречу с Ионафаном, она внимательно слушала, слушал даже шестилетний сын Севка, обрадованный, что его не выставили в детскую на время «взрослых разговоров». Когда с Ионафана разговор перешел на попугаев и крабов, Севка, как ни странно, выскользнул с кухни и куда-то убежал.

— Бедный… — только и сказала об Ионафане супруга. И они пошли разбирать чемоданы.

Но чемоданы оказались открытыми, и не было на месте той самой бутылки с водой.

И бутылка, и сын нашлись на лоджии. Сынишка, уже переодевшийся в привезенную отцом майку с игуанами и пальмами, старательно поливал из бутылки большущий пустой цветочный горшок.

— Это что за садоводство? — засмеялся Даниил.

— А-а, — улыбнулась жена, — это он посадил давным-давно туда семечки от яблока, ты не знал? Естественно, никакие яблони расти не собираются. Но выкидывать не разрешает!

— Мама как-то сказала, — заявил сын, — что мужчина должен построить дом, вырастить сына и посадить дерево. Займусь пока хоть деревом!

Он выговорил эти слова так потешно, что оба родителя расхохотались. Сын обиженно поджал губы и ушел, громко топая.

С тех пор каждый день Севка набирал воды именно в эту бутылку и поливал любимый горшок. Отец хотел было уже прекратить его чудачества, но как-то поутру вышел на лоджию… и ахнул. Из-под земли проклюнулся нежный росточек. «Скорее сюда!» — закричал он. Севка, вбежав, начал радостно скакать и визжать, жена ворчала на мужа, что нечего так пугать с утра, и соседи, небось, решили, что пожар… А Даниил стоял, смотрел на цветочный горшок с корявой надписью по верхнему краю «МОR RБЛОНR», и спроси его кто — он бы не объяснил, что с ним происходит.

А еще через несколько дней, вновь поутру, семья увидела, что проклюнулись еще три росточка.

— Каждому по дереву, каждому по дереву! — восторженно кричал сын.

— Но их же четыре, а нас трое, — удивилась мать.

— Ты не понимаешь, — важно сказал Севка, поправляя очки. — Первое — это дерево Ионафана. Того дяди бандита, о котором папа рассказывал. Это он бутылку подарил папе, значит, одно дерево — его. Теперь он обязательно должен построить дом и вырастить сына!

Даниил поцеловал малыша, вдруг развернулся и вышел. В подъезд, потом на улицу. И шел вперед долго-долго. Ему надо было подумать.

Он растил сына, имел дом… теперь в исчирканном маркером цветочном горшке росло его дерево.

Оставалось — главное. Вернуться к Богу.