Дождь перестал. Это первое, что я замечаю. Во-вторых, вокруг кромешная темнота, и я лежу лицом вниз на полу кладовой комнаты.

Я пытаюсь повернуться к позолоченным часам, стоящим высоко на книжном шкафу, но голова оказывается неподъемной, и перед моими глазами все расплывается. Стрелки часов превращаются в еле различимые волнистые линии, и я не могу определить время.

Затем я делаю усилие, чтобы пошевелить ногами, пробуя сесть, однако безуспешно – я чувствую себя так, словно не могу очнуться от наркоза. Бонни рассказывала мне, как после эпидуральной анестезии ноги у нее были как у слона. Она тогда очень меня рассмешила.

Бонни…

Меня тошнит, и я вновь опускаю голову. Невыразимая волна грусти охватывает меня при мысли о сестре. Жаль, что я не предупредила ее о своем приезде сюда. Жаль, что я вообще никому ничего не сказала. Наверно, мне не следовало приезжать.

Мои веки, вздрагивая, смыкаются. С закрытыми глазами становится гораздо легче.

Между ног я чувствую какую-то влагу, и я с трудом передвигаю туда ставшую чужой и тяжелой руку. Неужели я обмочилась?

Я снова приоткрываю глаза – тишину нарушают чьи-то голоса, бубнящие за дверью. Энни. Она с кем-то разговаривает. Я напряженно прислушиваюсь, чтобы разобрать, о чем она говорит. Она говорит, что у них нет выбора.

Голос Боба гудит что-то неразборчивое в ответ.

– Придется, – настаивает Энни.

Она привела его сюда, и он знает, что я лежу по другую сторону двери. Зачем ей это нужно?

У меня вырывается еле слышный стон, и я перекатываю голову лицом к полу, в надежде, что меня не услышат.

Слезы разочарования бегут из моих глаз, собираясь в лужицы.

Бонни быстро заметит мое исчезновение, так что меня не оставят в земле на четверть века, однако со своей помощью сестра уже опоздает. К тому времени, когда она начнет поиски, меня, возможно, уже не будет в живых.

Превозмогая бессилие и боль, я поднимаю голову и снова смотрю на часы. Золотые цифры расплываются. Во рту ощущается приторный вкус шерри, язык воспален и пересох – видимо, Энни мне что-то подсыпала в напиток. Я задумываюсь, отчего у меня болит голова сбоку – означает ли это, что Энни меня оглушила, или я ударилась при падении.

Рука все еще кажется свинцовой, но я медленно поднимаю ее и нащупываю липкую кровь на виске.

Из коридора по-прежнему слышны голоса, однако они стали более приглушенными, и я не могу разобрать слов. Мне нужно выбраться до того, как они вернутся за мной. Дверь комнаты наверняка заперта, и единственный выбор, который у меня есть, – это маленькое окошко над письменным столом.

Я снова закрываю глаза, собирая все силы, что у меня остались, делаю глубокий вдох и рывком приподнимаюсь на ладонях.

Наконец мне удается сосредоточиться на стрелках часов – уже почти полночь. Остается совсем немного времени до того, как Дэнни предъявят обвинение или отпустят.

Бежать или драться? Я готова к любому исходу.

Поднимаясь на четвереньки, я хватаюсь за край стола, но, несмотря на близость окошка, очередной приступ дурноты не дает мне до него дотянуться.

За дверью что-то хлопает, и Боб спрашивает:

– Ты готова?

Я пытаюсь подняться на ноги, однако комната продолжает кружиться, как в вальсе, мой локоть соскальзывает со стола, и я снова падаю на пол.

– Где она? – Голос Боба гудит у порога, и мои веки вздрагивают.

– Я оставила ее на полу, – отзывается Энни откуда-то издалека.

Пройдя внутрь комнаты, он оглядывается и в конце концов видит мои ноги. Я снова закрываю глаза, слыша рядом с собой его тяжелое дыхание. Рука Боба обхватывает мою лодыжку.

– Она без сознания.

Я радуюсь про себя, что лежу, отвернувшись от него. Возможности бежать больше нет, и мне остается только бороться, хотя и неясно, каким образом, – я едва могу пошевелиться.

Боб хватает мои ноги обеими руками, выволакивая меня из-под письменного стола.

– Она дышит? – спрашивает Энни за его спиной. Ее голос звучит уже совсем близко.

Боб хмыкает. Толстые пальцы больно стискивают мое запястье.

– Да, но пульс у нее слабый. – Боб отпускает мою руку, и я слышу, как он поднимается на ноги. – Чего ты от меня хочешь?

– Не знаю, – тихо отвечает Энни. – Я не знаю, может… Я не могу… – После напряженного молчания старуха наконец договаривает: – Она знает слишком много.

Боб согласно вздыхает.

– Если ты хочешь, чтобы я ее закопал, мне понадобятся инструменты.

– Как мы это сделаем? Остров кишит полицейскими!

– Разве у нас есть выбор? – угрюмо спрашивает он и добавляет уже тише: – Не могу поверить, что я снова буду это делать. Сначала для ее матери, а теперь… – он не успевает договорить.

– Теперь для меня? Ты это хотел сказать? После всего, что я для тебя сделала, Боб?

– Да, извини, – отвечает он после минутного молчания.

– Мы всегда были вместе. Ты и я. Я твоя крестная мать.

Сказанное не сразу доходит до моего сознания. Как же я могла не замечать, насколько они близки и как поддерживают друг друга?

– Знаю, – покорно говорит Боб. – Я знаю. В любом случае все будет в порядке. Полиция не станет искать другие тела.

– Начнут искать, когда узнают, что Стелла пропала. Есть люди, которые это быстро заметят.

– Я позабочусь о том, чтобы ее никто не нашел.

– Как Айону? – с упреком произносит Энни, понизив голос.

– На этот раз…

– На этот раз не хорони ее прямо у моего сада!

– Ты знаешь, почему я так сделал, – ворчит Боб, присмирев, как получивший нагоняй мальчишка.

У меня перехватывает горло. Значит, Боб не только закопал тело Айоны, но и намеренно выбрал такое место, чтобы, если ее найдут, подозрение пало на нашу семью.

– Ты хотел отомстить, – отрезает Энни. – И погляди, что из этого вышло!

– Я сделал это, потому что она обвинила меня в том, будто я избиваю свою дочь! – рычит Боб, и мое тело напрягается так сильно, что я готова закричать в любой момент.

Поднявшись на ноги, он говорит:

– Я схожу за вещами.

– Хорошо, – голос Энни дрожит, выдавая ее горькое сожаление, что все зашло так далеко. Боб выходит из комнаты, и она добавляет так тихо, что я едва слышу ее: – Что же я наделала, Стелла?

Мне нужно добраться до окна прежде, чем они вернутся. Я снова поднимаюсь на четвереньки медленным движением, от которого голова раскалывается от боли. Комната продолжает вращаться, а предметы вокруг теряют свои очертания, и я знаю, что если мне удастся подняться, то меня, скорее всего, стошнит.

Энни шаркает по коридору, пока наконец не останавливается за дверью. Я замираю тоже. Ключ медленно поворачивается в замке, и я снова соскальзываю на пол. Вместе с холодным воздухом в темную комнату проникает свет.

Я слышу, как Энни подходит и останавливается рядом со мной. Она вздыхает и тяжело нагибается, затем нежно кладет ладонь на мою голову, и я чувствую, как ее пальцы скользят по моим волосам, мягко поглаживая их. Этот жест такой заботливый и нежный, что я невольно открываю глаза и встречаюсь с ней взглядом.

Старуха ахает и отшатывается от меня. В ее глазах стоят слезы, и я размышляю о том, смогу ли отговорить ее от того, что она собирается сделать? В конце концов, это то, в чем я преуспела. Моя работа – разговаривать с людьми, убеждать, находить решения, когда кажется, что их нет.

Но я понимаю, что с Энни не стоит и пытаться, поэтому эта мысль быстро покидает меня. Я слишком ясно видела, что старуха пойдет до конца, чтобы избавиться от угрозы – это все, что я сейчас значу для нее.

Неожиданно открыв глаза, я застала ее врасплох. Это мой шанс. Я могла бы броситься на нее и повалить на пол.

Я опираюсь на ладони и через силу снова поднимаюсь на четвереньки, однако мои движения слишком слабые и замедленные. Энни хватает с полки позолоченные каминные часы, но тут входная дверь с грохотом распахивается и кто-то громко зовет хозяев.

Энни на мгновение замирает, взглянув в сторону коридора, и я, приподнявшись на одной руке, выхватываю тяжелые часы из скрюченных пальцев.

В глазах Энни сверкает страх, когда она поворачивается ко мне, и я открываю рот, чтобы сказать: мы еще можем разобраться с этим, ведь в глубине души это то, чего я по-прежнему хочу, но моя рука делает замах, и инстинкт берет верх над разумом – я обрушиваю на Энни часы.

Старуха вскрикивает и оседает на пол, цепляясь за книжные полки. Из маленькой ссадины пониже макушки стекает капелька крови.

О Боже, что я натворила?!

Однако моя рука слишком слаба, и то, что мне показалось сокрушительным ударом, должно быть, лишь оцарапало ей кожу. А теперь в коридоре слышится шум. Я потеряла свой шанс.

– Эй, хозяева! – снова зовет кто-то.

Я не могу видеть коридор, в отличие от Энни, которая поворачивает голову. Я открываю рот, но не произношу ни слова.

– Энни? Господи, Стелла, что случилось? Вы ушиблись?

В комнату кто-то заходит и опускается передо мной. Только сейчас я вижу, что это Мэг.

– Мне нужна… помощь… – выдавливаю я.

– Да, конечно, я сейчас вызову, – торопясь, произносит девушка, испуганно глядя то на Энни, то на меня. – Кто это с вами сделал? – спрашивает она, беря меня за руку. Из коридора доносится грохот шагов, и Энни медленно поднимает взгляд на дверной проем.

Я знаю, что это Боб. Я понимаю это по тому, как старуха с облегчением выдыхает и ее веки трепещут, наполовину прикрывая глаза.

Нет. Пожалуйста, Боб, не делай этого. Только не Мэг, которая ни в чем не виновата. Ей всего пятнадцать, и она зашла к Энни по причине, которую я не могу объяснить, но мне кажется, что она искала меня. Только не Мэг, Боб, которая не сводит с меня обеспокоенных глаз, ожидая от меня ответа.

Это она, отвечаю я ей умоляющим взглядом, – вот эта старуха, которая лежит рядом со мной на полу. Однако теперь мы с Мэг обе в опасности.

Я сжимаю ее руку. Не хочу, чтобы она увидела Боба, но в то же время я должна предупредить ее о том, что может произойти.

И тогда Энни делает то, чего я меньше всего могу ожидать от нее, – она еле заметно качает головой, подавая Бобу сигнал, чтобы он не входил.

Я сдерживаю дыхание, пока не начинает гореть в груди, дожидаясь, когда он уйдет и в коридоре стихнет последний скрип половицы. Наконец Энни опускает взгляд.

– Я вызываю помощь, – произносит Мэг.

Понятия не имею, почему Энни только что отвела от нас опасность, но она это сделала.

– Не уходи, – через силу прошу я Мэг. Девушка засовывает руку в глубокий карман и извлекает оттуда уоки-токи .

– Дурацкая штука, – бормочет она. – Мать заставляет повсюду таскать ее с собой, потому что телефон не ловит связь.

В передатчике раздается треск, и Мэг встает, говоря с Эммой короткими резкими фразами срочного сообщения. Мне хочется смеяться от счастья и облегчения, но я чувствую, как мои веки тяжелеют, и я уплываю в полубессознательное состояние. Только гораздо позже я, придя в себя, ощущаю под своей головой подушку, одеяло, в которое я закутана, и ладонь, прижатую к моему лбу, когда Мэг сообщает мне, что помощь уже в пути.

Каждый раз, когда я открываю глаза, Энни все еще рядом со мной. Она не двигается и не разговаривает, лишь ее взгляд мечется по комнате, иногда останавливаясь на мне. Я думаю о том, что она расскажет полиции, как преподнесет им случившееся, однако пока старуха сохраняет молчание.

Я отключаюсь, а когда прихожу в себя, то вижу, как рядом переговариваются между собой несколько человек.

– Стелла, вы меня слышите? Я фельдшер. Служба «скорой помощи». Мы отвезем вас на материк и доставим в больницу, понимаете?

Я киваю.

– Хорошо. Мы перенесем вас на носилки.

– Энни… – с усилием проговариваю я.

– О вашей приятельнице позаботятся, не беспокойтесь.

Из последних сил я мотаю головой:

– Она сделала это со мной.