Я ускользаю до прихода Грэма и уже собираюсь повернуть налево, в сторону озер, когда вопль с вершины утеса заставляет меня остановиться. Эмма почти преодолела лестницу, но между ней и мной я вижу еще одну фигурку, опасно приблизившуюся к обрыву. Луч фонарика Эммы выхватывает из темноты Мэг.

– Отойди дальше! – кричит Эмма дочери почти одновременно со мной, когда я тоже окликаю ее по имени. Мэг оборачивается ко мне, а затем резко – к матери, которая медленно приближается к ней. В конце концов Мэг делает шаг назад и, не обращая на меня внимания, устремляется к матери.

– Что ты вытворяешь? – орет она.

– Ничего, – Эмма неистово мотает головой, преодолевая последние ступени.

– Я видела тебя там внизу, с ним! Я не дурочка! – выкрикивает Мэг, с силой толкая мать ладонями в грудь. Эмма отшатывается назад, и я уже мчусь к ним.

– Мэг, – я ловлю девушку за локоть и разворачиваю к себе. Ее щеки исчерчены блестящими дорожками слез, заметными даже на влажной от дождя коже.

– Она встречается с женатым мужчиной! – в истерике кричит Мэг. – Надо же – выбрать из всех людей Грэма Карлтона! Ты мне отвратительна! – бросает она Эмме, которая держится позади дочери, явно не зная, что предпринять. – Посмотрите на нее, – обращается Мэг ко мне, – она даже не отрицает!

– У меня с ним все кончено, – запинаясь, оправдывается Эмма.

– Ты врешь! – отчаянно кричит Мэг, трясясь от рыданий. – Я следила за вами обоими!

– Я не… я собираюсь прекратить это, – мямлит Эмма, смирившись, и тянется к дочери, которая отскакивает от нее.

Я протягиваю руку, чтобы поддержать девушку.

– Мэг, ты сейчас расстроена, но ты не думаешь, что вам обеим лучше пойти домой? Поговорите об этом наедине. Уверена, что твоя мама…

– Моя мама отлично знает, во что ввязалась, но удержаться не может, – всхлипывает Мэг. – Уже полгода она слонялась по острову, притворяясь, что между ними ничего не происходит! Она пыталась все отрицать, но я ее знаю! Наряжается, прихорашивается для кого-то, хихикает, как глупая школьница, всякий раз, когда видит его в деревне в этой отвратительной шляпе!

– Мэг, твои чувства естественны и понятны… – начинаю я.

– Вы спрашивали о нем, когда он вошел в кафе, – перебивает меня девушка, не обращая внимания на просьбу матери замолчать. – Он быстро сбежал, когда увидел вас, помните? Он вас узнал…

– Мэг, перестань! – умоляет Эмма.

– А что? – горько усмехается Мэг. – Почему бы мне не сказать ей?

– Все, мы сейчас же идем домой, – произносит Эмма дрожащим голосом, в котором нет и тени приказа, неловко пытаясь взять дочь за руку.

– Моя мать не первая, Стелла, – продолжает Мэг, пока Эмма пытается оттащить ее. – На днях она выяснила, что Грэм встречался с той девушкой, которую закопали в вашем саду!

– С Айоной?!

– Но вы же знали об этом, – говорит Мэг, вырываясь от матери.

– Впервые слышу, – качаю я головой.

– Вы их однажды застали. Он сказал это вчера моей матери.

Я снова в недоумении качаю головой, пытаясь понять услышанное.

– Он сказал, что, наверно, вы сообщили в полицию, поэтому ищейки и вцепились в него. Он не выдержал и признался ей, – она машет рукой в сторону Эммы. – А эта глупая корова все равно встречается с ним!

– Я обязательно с ним расстанусь, – умоляюще произносит Эмма, но ее слова тонут в шуме ветра, и Мэг, услышав достаточно, разворачивается и уносится по тропинке к деревне. Эмма кидается за ней.

Дождь усиливается, барабаня по моему капюшону, когда я стою, наблюдая, как они исчезают из вида. Значит, Грэм встречался с Айоной? Я никогда не сомневалась, что это был мой папа, из-за приметной кепки. Эта проклятая клетчатая кепка сразу возникала в памяти, когда я думала о подсмотренной встрече на поляне. Получается, я столько лет ошибалась?

Энни требуется некоторое время, чтобы открыть мне дверь, и когда она наконец это делает, я таращусь на нее, не в силах отвести взгляд от ее тщедушного тела. Сейчас только половина шестого, однако она уже облачилась в тонкую розовую ночную рубашку, едва прикрывающую колени. Ее ноги покрыты синяками и старческими пятнами, а руки настолько худы, что видны косточки, и когда она открывает дверь шире, приглашая меня войти, я чувствую себя виноватой за вторжение. Энни Уэбб – единственный человек на острове, который меня не прогонит, но я раздумываю, вправе ли я подставлять ее.

Однако я все-таки перешагиваю порог, послушно снимая плащ и ботинки.

– Дорогая моя, да на тебе сухой нитки нет, – беспокоится Энни, вешая мой плащ на деревянную вешалку в форме оленьих рогов.

– О, это сделал Дэнни! – вспоминаю я. – А папа ему помогал.

Энни останавливается и смотрит на вешалку.

– Да, – говорит она, – у парня были золотые руки.

Мне хочется сказать ей, что мой брат до сих пор делает разные красивые вещи и продает их на веб-сайте, который я так и не нашла. Но вместо этого я молча следую за Энни в гостиную и наблюдаю, как она возится с газовым камином, пока флуоресцентное оранжевое пламя не вспыхивает. Энни ненадолго останавливается перед ним, а я вспоминаю подарки, которые она нам дарила, всегда удивительно продуманные.

В каждый свой день рождения я неизменно получала то, что приводило меня в восторг: например, записную книжку в обложке из кожи, с замочком и ключом, которую Энни вручила мне, когда мне исполнилось десять лет. Я поднесла подарок к лицу, вдыхая запах кожи и перебирая листы, переплетенные шнурком. Книжка была так же хороша, как велосипед, подаренный мамой и папой, если не лучше.

Так же Энни угадывала и с подарками для Бонни и Дэнни. Палетка теней для глаз – Бонни на ее шестнадцатилетие. Набор карандашей с гравировкой имени Дэнни в то Рождество, когда ему исполнилось десять.

«Тебе для рисования, Дэнни», – сказала Энни. Тогда я не поняла, что она имела в виду, но глаза брата загорелись, и он бережно положил карандаши в рюкзак. Энни, должно быть, знала, что он обожает рисовать, еще до того, как об этом догадалась я.

Она указывает на кресло, предлагая мне сесть, но я не двигаюсь с места.

– У Грэма был роман с Айоной, – говорю я. – Я только что узнала об этом.

Энни вопросительно смотрит на меня и кивает. Разумеется, это не прошло мимо Энни, если полиция допрашивала Грэма Карлтона.

– Бонни знала, что Айона с кем-то встречается, но та скрывала, с кем, – продолжаю я. – Господи, так вот зачем она набивалась в подруги к Тесс! – осеняет меня. – Ведь Сьюзен так и сказала.

Не дождавшись, когда Энни заговорит, я продолжаю:

– Грэм думает, что я их видела.

– Вот как? – Энни приподнимает брови.

– Я действительно кого-то видела, но всегда думала, что это папа.

– Твой папа? – Энни недоверчиво смеется. – Дорогая моя, ты точно ошиблась. Я уже говорила тебе, что у твоего отца никогда не было романов. Он слишком любил твою мать.

Я опускаюсь в кресло, борясь с желанием расплакаться. Тяжесть на сердце причиняет настоящую боль, когда я думаю, что все эти годы я винила отца.

– Грэм считает, что я все рассказала полиции, – добавляю я.

Вероятно, это он написал записку с угрозой.

Энни снова кивает, оглядывая меня.

– А я не говорила, – бормочу я.

Энни снова не отвечает, и я спрашиваю, могу ли я у нее переночевать.

– Мне больше некуда пойти. Обещаю, что я уеду уже утром.

– Конечно, оставайся, – отвечает она, – только тебе придется спать на диване. У меня найдутся одеяло и подушка, но гостевую комнату я не подготовила. У меня никто не гостил уже… даже не вспомню, с каких времен.

– Спасибо, – с облегчением выдыхаю я.

– Правда, не знаю, удастся ли тебе уехать утром, – тень пробегает по ее лицу, когда она смотрит в окно. – Надвигается шторм.

Я поворачиваюсь вслед за ней, чтобы посмотреть. Деревья за стеклом под порывами ветра раскачиваются из стороны в сторону, сгибаясь почти вдвое. Энни права, если погода ухудшится, остров будет полностью отрезан от материка. Я видела это в ту ночь, когда мы уезжали с Эвергрина.

– Я поставлю чайник, – объявляет Энни, точно очнувшись. – Ты что-нибудь ела?

– Нет, и поесть было бы чудесно.

– Что снова привело тебя на остров, Стелла? Да еще в такой вечер? – помедлив, спрашивает Энни. Хлынувший дождь барабанит по стеклу, будто кто-то бросает в него пригоршни камней.

– Я виделась с Дэнни, – отвечаю я. – Полиция не верит в его признание.

– А, понимаю.

Я тщетно пытаюсь разгадать выражение ее лица, прежде чем Энни отходит к плите.

– Я тоже считаю, что он этого не делал, Энни, – говорю я ей вслед, пока она возится в буфете, доставая оттуда банку и выливая ее содержимое в кастрюлю. Я откидываюсь на спинку кресла и смотрю на ярко-оранжевые язычки пламени в камине, мерцающие, словно огненные ленточки. Но мне все равно неуютно от шума ливня за окном.

– На острове теперь только о Дэнни и говорят, – сообщает Энни, возвращаясь в гостиную с подносом и ставя его на кофейный столик. – Здесь суп и булочка. Угощайся.

– Спасибо тебе! – Я беру тарелку с подноса и ставлю к себе на колени. – Я начинаю это понимать. А что говорят?

Энни глубоко вздыхает.

– Половина местных его даже не помнит, – произносит она, опуская голову и медленно поднося ложку к губам.

– Но ты же помнишь, – возражаю я. – Ты знаешь, что он не сделал бы ничего подобного.

Энни делает глоток супа и кладет ложку в тарелку. Я вижу, что она собирается что-то сказать, но она хмурится, склонив голову набок. Потом замечает:

– Однако он признался.

– У него не было причин убивать ее.

– И все же он сказал полиции, что сделал это, – повторяет Энни и, медленно поднимая голову, встречается со мной взглядом. Она смотрит на меня не мигая, и я понимаю, что она действительно верит в то, что Дэнни виновен. – На острове многие вздохнули с облегчением, – продолжает Энни. – Они решили, что угрозы больше нет. Если тебя здесь увидят, Стелла, я ни за что не ручаюсь. – Ее рот сжимается в бледную нитку, а дыхание становится частым. – Я понимаю, ты надеешься, что Дэнни невиновен, но что ты хочешь найти такого, чего еще не раскопала полиция?

– Я должна поговорить с людьми, – отвечаю я, принимаясь за суп. – Очень вкусно, спасибо. – Кажется, мои щеки вспыхивают, когда я чувствую, как ее взгляд прожигает мне макушку. Я сознаю, что ожидала от Энни Уэбб безоговорочной поддержки моего брата. Но совсем не того, что она станет выяснять, с кем я намерена беседовать и о чем.

– Раньше я беспокоилась за твою мать, – произносит Энни, все еще глядя на меня, однако взгляд ее уже далеко. – В ней было нечто такое, что сейчас редко встретишь. Иногда это можно принять за храбрость. – Она помолчала. – В тебе это тоже есть.

– А почему ты о ней беспокоилась?

Энни машет ложкой в воздухе.

– Мария считала, что лучше всех все знает, но я не всегда соглашалась с ней. Тогда я волновалась за нее, а сейчас – за тебя… С кем ты собираешься поговорить?

Я не отвечаю. Не хочу вовлекать в это Энни и также не хочу, чтобы она пыталась удерживать меня.

Я собираюсь позаимствовать у Энни фонарик; дождаться, пока она ляжет спать, и отправиться к Бобу и Руфи. Мне нужно поговорить с ними не позднее сегодняшнего вечера, пока не истек срок задержания Дэнни и его не обвинили в убийстве.

– Если ты твердо уверена, что твой брат не убивал Айону, значит, ты что-то знаешь… или думаешь, что знаешь, – не отстает Энни. – Расскажи мне, милая, что ты выяснила?

Ее рука трясется, когда она снова подносит ложку с супом ко рту.

Я со вздохом качаю головой. Энни не сводит с меня глаз – она не отстанет, но если открыть ей слишком много, боюсь, она не поверит. В конце концов я говорю, что, по-моему, Айона приезжала на Эвергрин для того, чтобы кого-то найти.

– Я хочу поговорить с Бобом и Руфью, – добавляю я, и мои слова теряются в оглушительных раскатах грома, заполняющих комнату. Небо прочерчивается ярко-белыми зигзагами молний, лампа в комнате гаснет, и мы остаемся в темноте.

– Вот незадача, – бормочет Энни.

В тусклом оранжевом мерцании газа мне видно, как старуха поднимается и куда-то бредет, и вскоре комнату высвечивает луч фонарика. Пристроив фонарь на тумбочку, Энни принимается искать свечи и спички, и уже через минуту на кофейном столике в подсвечнике стоят зажженные свечи.

– Ну, до утра ты не сможешь ни с кем поговорить, дорогая, – произносит она с неприкрытым облегчением. – Такая буря… – Энни подносит свечу к окну, прикрывая глаза ладонью и всматриваясь в темноту. – Дерево упало, – сообщает она, поднимая трубку телефона, стоящего на подоконнике. – Ах, чтоб тебя! Придется звать Грэма, когда все утихнет, – он умеет чинить телефонные линии. А теперь давай-ка я принесу тебе постельные принадлежности.

Энни выходит из гостиной, и я слышу, как она возится в шкафу на втором этаже. Вскоре старуха спускается, нагруженная двумя тяжелыми шерстяными одеялами и пухлой белой подушкой. Сложив все это на край дивана, Энни наклоняется ко мне и с нежностью гладит по волосам.

– Я очень скучала, когда вы уехали, – говорит она. – Твоя мать была мне как дочь.

– Она тоже относилась к тебе как к матери, Энни.

– Я очень не хотела отпускать ее. И тебя, Стелла. Ты всегда занимала особое место в моем сердце.

Я улыбаюсь.

– Я знаю, – мягко отвечаю я.

Наконец Энни убирает руку и снова опускается в кресло напротив.

– Почему первым делом ты хочешь поговорить с Бобом и Руфью? – интересуется она, не сводя с меня глаз.

– Это просто интуиция, – пожимаю я плечами. – Никаких особых причин.

Я жду, что Энни удовлетворит мой ответ, но она продолжает смотреть на меня, теребя золотые часы, слишком большие для ее запястья, выдавая свое беспокойство.

Я собираюсь сказать ей, чтобы она не волновалась – до утра я останусь здесь. И что мысль объясняться с Бобом меня пугает, однако у меня нет выбора. Вместо этого я ничего не говорю, и очередной раскат грома с грохотом врывается в комнату.

Без четверти девять Энни объявляет, что идет спать. Она ставит свечку на стол у дивана и напоминает, чтобы я потушила ее, прежде чем засну. Я даю обещание, но она нерешительно топчется в дверях, поэтому я делаю вид, что укрываюсь одеялами и блаженно вытягиваюсь на диване. Энни уже собирается уйти в свою комнату, когда ее внимание привлекает фонарик на тумбочке. Она подходит и забирает его. Мое сердце замирает.

– Спокойной ночи, – говорит она, снова задерживаясь. Я чувствую, что Энни все еще беспокоится, что я могу попытаться улизнуть из дома в такую погоду, и я еще глубже зарываюсь в одеяла.

Ноги Энни в мягких тапочках медленно поднимаются по деревянным ступеням. Каждые несколько минут небо высвечивается вспышками новых молний, ворчит гром, и всякий раз пламя свечи колеблется, угрожая оставить меня в темноте.

Я закрываю глаза. Мне совершенно не нравится идея идти куда-то в грозу, однако ничего не поделаешь. Есть только два человека, способные ответить на мои вопросы, и мне необходимо поговорить с ними до наступления утра. До того, как время Дэнни истечет.

Над моей головой скрипят половицы, и я жду, пока на втором этаже все стихнет, чтобы поискать другой фонарик. Однако шаги Энни нескончаемы. Я слышу их на лестничной площадке, затем они исчезают в комнатах, а позже снова возвращаются в гостиную, и в какой-то момент я засыпаю.

Новый мощный раскат грома будит меня, и я резко сажусь на диване. Свеча теперь превратилась в маленький огарок. Завернувшись в одеяло, я на цыпочках выхожу в холл и прислушиваюсь, но сверху не доносится ни звука. Взяв себя в руки, я начинаю рыться в ящиках стола и кухонных шкафах: когда мы жили на острове, в нашем доме было не меньше десятка фонариков. С наступлением сумерек ими пользовались все, и я знала, что у Энни должны быть еще.

В коридоре я останавливаюсь у запертой двери с торчащим в замке ключом. Я не помню, чтобы когда-нибудь бывала в кладовой комнате за этой дверью, и, не удержавшись, открываю ее. Посреди комнатки стоит массивный деревянный стол, а по стенам тянутся книжные стеллажи, захламленные всякой всячиной.

Прежде чем войти, я проверяю лестницу, ведущую на второй этаж. Свечной огарок в руке грозит погаснуть. Поставив его на стол, я исследую выдвижные ящики и, осматриваясь, замечаю наконец на верхней полке коробку с двумя фонариками.

Включив больший из них, я с облегчением выдыхаю – комнату заливает яркий свет, и я уже собираюсь выключить фонарь, когда рядом с подносом замечаю коробку с фотографиями.

Мое внимание привлекает верхний снимок: молодая Энни смотрит в камеру, держа на руках младенца. Я беру стопку фотографий и принимаюсь перебирать их. Вот того же ребенка держит моя мама. Приглядевшись, я понимаю, что это Бонни. На обороте фотографии выведены имена с указанием даты: 30 марта 1976 года. Значит, Бонни тут меньше двух месяцев.

Все остальные снимки тоже относятся к моей семье: мама с Бонни, несколько фотографий Дэнни и меня в раннем детстве. Я откладываю их в сторону и уже собираюсь взять остальные, когда меня останавливает звук за стеной.

Схватив фонарик, я на цыпочках выхожу в коридор, тихо прикрываю за собой дверь и выжидаю секунду, после чего бесшумно снимаю с крючка плащ. И только у выхода я замечаю белый конверт, лежащий на полу в нескольких футах от щели для писем. Мое имя выведено на конверте черными заглавными буквами. Я торопливо вскрываю его, вынимаю листок бумаги.

Я распахиваю дверь, в панике водя фонариком по сторонам, однако у крыльца никого нет. Кто бы это ни был, ему не только известно, что я вернулась, но он еще и знает, где меня найти.

Кто-то пытается остановить меня, мешая докопаться до правды. Стиснув зубы, я выхожу в бушующую грозу, оставив Энни одну наверху.