Тринадцатого сентября катером я отправился в монастырь Дионисия. Когда мы подплыли достаточно близко, меня поразил вид обители. Келии казались висящими над морем и скалами, как будто были подвешены на нитях, привязанных где-то в вышине. Крепости, бойницы, башни переносили в те славные времена, когда монастыри строились и обогащались византийскими императорами.

Поднимаясь по мощеной дороге монастыря, слева я увидел часовню, история которой была связана с жизнью святого патриарха Нифона. Этот патриарх, придя в монастырь Дионисия, по смирению скрыл свое настоящее положение и начал жить полностью по уставу монастыря, согласно которому каждый послушник первые шесть месяцев должен нести послушание пастуха. Однако Бог открыл игумену, кем в действительности был послушник-пастух, и, когда тот возвращался с монастырским стадом, братия на этом месте устроила ему патриаршую встречу: с рипидами, хоругвями и кадилом. Так Бог прославляет смиренных — тех, кто хочет быть слугою всех. Безусловно, и на Небе Он готовит им прием, однако намного более торжественный.

Я прошел через ворота и направился в кафоликон. Так как катер пришел рано, то я успел к концу Божественной Литургии, которая совершалась в небольшой церкви в честь Божией Матери. Мое благоговейное отношение к этому монастырю стало причиной того, что все в нем я видел украшенным небесной благодатью: от архитектуры до Божественной Литургии, которую с таким смирением совершал один благочестивый иеромонах.

Особенно я обрадовался, когда рассмотрел на клиросе своего многоуважаемого старца Лазаря, который пел запричастный стих. Сразу же после отпуста я подбежал, чтобы облобызать его руки. Он подвел меня к иконе Божией Матери Акафистной и к большому византийскому распятию, которое находилось в притворе храма. Затем он попросил пономаря, покойного ныне отца Поликарпа, который был святым человеком, позволить мне приложиться к мощам Иоанна Предтечи. Как трудно было оторваться мне от десницы Крестителя! «Руку твою, прикоснувшуюся неврежденному верху Владычню…», — с волнением негромко пропел я.

Мы поспешили, так как нужно было уже закрывать храм, который снова откроют вечером перед всенощным бдением.

Старец Лазарь держал меня за руку, и его вид был таким, как будто он говорил мне: «Теперь ты будешь чадом Иоанна Предтечи…» Затем он представил меня святому игумену, архимандриту Гавриилу — рассудительному и мудрому человеку. Отец Гавриил был смиренным, кротким, с неисчерпаемой добротой на лице и в душе. Личность, заслуживающая всяческого уважения. С того времени и до сего дня, когда ему исполнилось 93 года, он с достоинством олицетворяет собой авторитет Святой Горы. Как монах, игумен, духовник и писатель он достойно представляет ее своим светом, своей добродетельностью, своими дарованиями и талантами, которыми наделил его Господь. Настоящий оплот афонского монашества. Родом он из Фессалии, которая дала множество избранных и достойных монахов. В то время он был в возрасте приблизительно пятидесяти лет.

С нескрываемым интересом он спросил меня:

— Откуда ты родом? Хочешь стать монахом?

— Да, старче, — сказал я, — я пришел на Святую Гору, чтобы стать монахом.

— Бог да управит тебя, дитя мое, к лучшему. Достаточно уже того, что Господь свел тебя с отцом Лазарем.

После этой беседы отец Лазарь взял меня с собой в монастырскую больницу: у него было послушание врача.

В тот день в монастыре был пост, потому что за всенощной все отцы должны были причащаться. Отец Лазарь принес мне кое-что постное. Одновременно он поведал мне, какое значение в жизни монаха имеет пост. Я с жадностью впитывал его слова. В тот момент получилось прекрасное соединение практики и теории поста.

Наш разговор был настолько интересным, что мы совсем забыли об отдыхе, хотя вечером нужно было идти на долгую всенощную. После обеда мы подкрепились несколькими фруктами, чтобы не быть совсем голодными.

Мы присели на больничную кушетку, и отец Лазарь раскрыл мне сокровищницу своей души. Что это были за мысли! Но и что за биография была у этого человека! Он приехал на Святую Гору из Америки, когда ему было восемнадцать лет, вместе с отцом Арефой, который жил у старца Саввы в Карее. Он горел жаждой святой жизни, подвигов и уединения. Своими высокими аскетическими устремлениями он даже поставил в затруднительное положение монастырь.

Жизнь таких людей есть свет, который, как свет всех Святых Божиих, светит еще больше после их смерти…

Мы разговаривали много часов, когда я внезапно прервал отца Лазаря. Мне показалось, что я вдруг оказался на небе, когда моих ушей достигли сладчайшие небесные звуки, раздававшиеся с колокольни обители. Первый раз в своей жизни я слышал такой звон. То же самое почувствует всякий, кто в первый раз услышит эту мелодию.

— Отче, что это?!!

— Колокола, — сказал он мне. — Звонят в колокола на всенощную.

— Колокола! — повторил я с восхищением и недоумением. — Так на Святой Горе звонят в колокола? Это не звон — это небесная музыка!

Позже я узнал, что существуют специально обученные звонари, которые знают музыкальную грамоту и соответствующим образом вызванивают.

Мы приготовились и поднялись по ступенькам в кафоликон. Со всех сторон появлялись отцы — черные молчаливые тени в сумерках — и входили в церковь. Вскоре церковь была заполнена как бы преподобническими образами. Монахи, в рясах и куколях, один за другим занимали свои места в стасидиях.

Бдение началось. Игумен величественно возглавлял праздничное богослужение в честь Честного Креста. После чтения предначинательного псалма начали пение избранных стихов из него. Через определенные промежутки времени певцы сменяли друг друга, так как всенощная была очень длинной.

Канонарх и экклесиарх в своих монашеских мантиях, подобно ангелам, как будто летали в этом священном месте, которое как живые, так и написанные на стенах преподобные превращали в истинный Рай. Диакон, с кадилом в одной руке и миниатюрной золотой церковью, которой прикасался к своему плечу, в другой, в такт пению совершал каждение. Во всем чувствовался отличный, хорошо продуманный порядок. Я отметил про себя тогда, что действительно, «киновия — это рай на земле, где монахи служат и славословят Бога словно ангелы», — как говорит святой Иоанн Лествичник. Чаша весов внутри меня явно склонялась к тому, чтобы остаться в святой киновии Дионисия. Я размышлял так: с одной стороны, киновия с таким обилием духовных радостей и, с другой — отец Лазарь были бы самым лучшим решением для моей монашеской жизни.

К этому времени началась лития. Первым в притвор прошел игумен, а вслед за ним — поющие отцы. Каждый занял свое место. До меня донеслось, как диакон поминает имена императоров, цариц, царевичей, ктиторов и обновителей святой обители. Насколько сильно приблизили меня к византийской эпохе эти имена и эти молитвы!

«Радуйся, живоносный Кресте…» — слышу, как поет отец Лазарь, и вижу, как вся эта процессия так же величественно возвращается на середину храма.

После литии последовало чтение поучений, а затем шестопсалмие. Как всегда, его читал игумен. Он читал благоговейным, размеренным, умилительным, полным радостотворной печали голосом. Каждое слово имело свой смысл. С тех пор на протяжении всего своего пребывания на Святой Горе я старался бывать на утренях в монастыре Дионисия, чтобы слышать, как старец Гавриил читает шестопсалмие.

На хвалитнах было совершено вынесение частицы Честного Креста — по полному чину крестного хода. Мы тоже удостоились поклониться ему, да еще и в день его Вознесения! После утрени был обычный перерыв, чтобы отцы немного отдохнули. Продолжительное пение стихир на «Господи воззвах», славословие, полиелей растянули всенощную на восемь-девять часов.

Через два часа мелодичный звон призвал нас на Божественную Литургию. Это было праздничное сослужение. Возглавлял службу игумен, а все иеромонахи и диаконы ему сослужили. Венцом благословения Божия стало участие монахов в Святом Причащении. Отцы подходили с благоговением, которое доходило до слез. Как глубоко в мою душу врезались эти минуты!

Игумен держал в руках Святую Чашу. Кто-то с благоговением пел: «Вечери Твоея Тайныя днесь…», а отцы подходили, испрашивая перед этим друг у друга прощение, совершая поклоны в сторону клиросов. Они подходили к Чаше Жизни, «да живут вовек» и «да имут Христа, обитающаго в сердцах их». Такая же Чаша в первохристианские времена подавала силы мученикам для одержания победы над язычниками. Она и сейчас укрепляет «мучеников совести», мучеников монашеского подвига…

Во время таких больших праздников на трапезу созывают колокольным звоном и в трапезную из церкви идут торжественным ходом. Проходят сначала отцы, несут свечи, затем следуют певчие и игумен, с посохом и в мантии.

Когда мы заняли свои места, игумен позвонил в особый колокольчик, подавая знак к молитве. Чтец прочитал молитву с высокого амвона, затем трапеза была благословлена, и мы сели за столы. Я был удивлен, когда увидел, что пища была с растительным маслом. В миру считается серьезным грехом употребление елея в день Вознесения Честного Креста. Однако я оставил свои недоумения на потом, чтобы их разрешил отец Лазарь.

Чтец читал с амвона не спеша и с расстановкой. Все отцы, склонившись над своими тарелками, ели безшумно, слушая слово, посвященное Вознесению Честного Креста. Через некоторое время после начала трапезы игумен опять позвонил в колокольчик, и чтец прервался, чтобы прочитать молитву «Молитвами Святых Отец наших, Господи Иисусе Христе Боже, помилуй и спаси нас», а затем опять продолжил свое чтение. В ту минуту все отцы перекрестились и взяли стаканы с вином.

Обстановка трапезной с ее чудными настенными росписями, древним резным деревянным амвоном, простыми деревянными столами, подвижническими скамьями и характерная краткость времени приема пищи создавали атмосферу молитвы, молчания и воздержания — приблизительно как в церкви. Особо таинственный тон задавало трапезе живое присутствие молчаливых отцов в их куколях.

Когда игумен убедился, что все поели, позвонив еще раз, прервал чтение. Чтец спустился с амвона и направился к нему, читая на ходу трижды «Молитвами Святых Отец наших…», сделал поклон и принял из его рук установленное благословение — кусок хлеба и стакан вина. Предстоятель подал знак вставать. По последнему звонку мы поднялись для благодарения.

После этого был совершен чин Панагии. Монах, несущий послушание на трапезе, держа в руках просфору с печатью Божией Матери, приблизился к иконе Богородицы, которая находилась посреди трапезной, сотворил просфорой перед иконой знамение креста и произнес: «Велико имя Пресвятыя Троицы» и «Пресвятая Богородица, помогай нам». Сразу вслед за этим просфора была разделена между братией, пока певчие пели задостойник «Таин еси, Богородице, рай…», а экклесиарх кадил кацией. (Когда нет двунадесятого праздника, поется «Достойно есть».)

Этим небольшим чином завершилась трапеза. Игумен вышел первым, стал напротив выхода и начал благословлять выходивших. Справа и слева от него, преклонив колени, стали трапезничий, повара и чтец. Как объяснил мне отец Лазарь, они просят прощения, если что-то было не так.

Примерно через десять минут все утихло. Братия разошлась по своим келиям, чтобы немного отдохнуть. Мне же хотелось услышать объяснение отца Лазаря, почему за трапезой еда была с растительным маслом. Он сказал, что это позволяется труда ради бденного, и его ответ меня удовлетворил. Поблагодарив его, я, переполненный множеством внутренних переживаний и выбившийся из сил, пошел спать.

После обеда у меня уже созрело твердое решение остаться в монастыре Дионисия, если старец согласится принять меня на два года жить с отцом Лазарем и быть ему помощником на послушании в больнице. Это было также своего рода испытание, чтобы узнать волю Божию. Если игумен примет мое предложение, тогда я мог быть уверенным, что есть воля Божия на то, чтобы мне остаться и стать монахом в монастыре Дионисия. Если же нет, тогда я пошел бы в каливу отца Григория, в Святую Анну.

Обрадовавшись, что нашлась возможность разрешить мое затруднение, я побежал к отцу Лазарю, который ждал меня, сидя на кушетке в больнице. Мы сели на деревянную скамью. Перед нами виднелось спокойное сентябрьское море. Я рассказал о своих впечатлениях от всенощной, а затем, наконец, объявил ему о своем решении. Тот, внимательно выслушав меня, ответил:

— Что же, поговори с игуменом, и, если действительно на то есть воля Божия, он примет твои условия.

Через час я уже был в кабинете игумена.

— Старче, — сказал я, — благословите занять вас одним серьезным вопросом.

Он принял меня с большой отеческой добротой. Я поведал ему все, что хотел, и он, подумав немного, ответил мне так:

— Дитя мое, мы не берем монахов по договоренности. Кто сюда приходит, тот полностью вверяет себя обители, и она уже определяет, какие ему послушания исполнять и все остальное. Мне очень жаль, что я не могу тебя обрадовать. Если хочешь, поживи еще здесь, и святой Предтеча все управит.

— Благодарю вас, старче, — сказал я ему, — за ваш искренний ответ. Это заставляет меня еще глубже почитать и вас, и ваш монастырь. Однако, чтобы мне быть последовательным и в отношении Бога, и в отношении самого себя, я должен уйти в Святую Анну.

Я поклонился и с печалью вернулся к отцу Лазарю, чтобы рассказать ему об ответе игумена.

— Я и ожидал такого ответа, — сказал он мне, — однако не сказал тебе об этом, чтобы не расстраивать тебя… Также возможно, что он принял бы твое предложение.

С того часа я удостоверился, что мне нужно направить свои стопы в Святую Анну. В тот вечер отец Лазарь ввел меня в курс скитской жизни и жизни Святой Горы вообще. Мы расстались немного опечаленные исходом моего дела.

Утром мы опять встретились на службе, а затем я попрощался с ним, испрашивая его благословения и молитв.

Я подождал на монастырской пристани, пока меня подберет какое-нибудь судно. Вскоре меня взяла на борт одна рыбацкая лодка, на которой я доплыл до пристани Святой Анны, этой обители теперь сосредоточились все мои чаяния.