34
Я невольно прижимаю ладонь к животу и замираю, пережидая этот поток огня,
прокатывающийся по моему телу от желудка во все стороны к самой коже и словно вода,
отразившись от нее, возвращающийся обратно. Как только эта волна замирает, я делаю жадный вдох, вдруг поняв, что не дышала какое-то время. Поднимаю глаза на
Рамзина и вижу его, смотрящего на меня цепким прищуренным взглядом, будто считывающим с меня малейшую реакцию.
— Что ты сделал? — говорю и пугаюсь своего голоса. Он слишком громкий и режет мне слух, как будто я ору в пещере, и звук возвращается ко мне, несколько раз странно искажаясь.
В этот момент новая волна еще сильнее и горячее прежней взрывается в районе диафрагмы и летит по каждой клетке тела, и в этот раз она прорывается на поверхность кожи, и мягкая пижама в мгновение обращается в жесткое рубище, терзающее чрезмерно чувствительную поверхность тела повсюду. Я охаю и зажмуриваю глаза в ожидании, когда меня отпустит. Но в этот раз все длится дольше и ощущается гораздо острее.
— Ублюдок, ты все же отравил меня, — я стараюсь шептать, но выходит все равно неимоверно громко. — За что, Рамзин?
Волна отступает, и я открываю глаза, но понимаю, что все окружающее пространство будто смазалось, и единственное, что я могу видеть хоть немного отчетливо — это здоровенная фигура Рамзина, но при этом черт его лица я уловить не в состоянии. Они искажаются, меняются, становясь все менее отчетливыми. Я начинаю пятиться, а может,
мне так только кажется, но точно знаю, что я пытаюсь уйти, отодвинуться от присутствия
Рамзина, потому что знаю, что мне нельзя находиться сейчас с ним рядом. Почему? Это не могу вспомнить, то точно уверена, что так нужно.
— Яна, с тобой все будет хорошо!
О-о-у, теперь у Рамзинского голоса появился цвет. Темно-бордовые облака, перевитые ломанными аспидно-черными венами появляются в том месте, где на его расплывшемся для меня лице должен быть рот. Они кратко повисают в пространстве, а потом растворяются, уступая место следующим.
— Яна, я не позволю ничему плохому с тобой случиться. Понимаешь меня?
Наверное, нужно ответить на вопрос, но я слишком увлечена рассматриванием новых облачков его слов.
— Ты больной… — наконец удается сформировать мне два слова, и я с удивлением ахаю, потому что у моего голоса тоже, оказывается, есть цвет. Он почему-то зеленый с золотистыми всполохами. Почему мой голос такого цвета? Ненавижу зеленый. Я
хмурюсь и машу, желая стереть это дурацкое облако, и, кажется, теряю равновесие. В этот момент в мои предплечья впиваются какие-то раскаленные тиски, и от этого прикосновения мне так больно и горячо, что я ору,
выгибаюсь.
И тут приходит новая волна, даже не волна,
а полноценный прилив, который накрывает уже с головой и не думает никуда уходить. Я
задерживаю дыхание сколько могу, но вскоре сдаюсь и начинаю вдыхать, вбирая внутрь жидкую концентрированную похоть. Она стремительно наполняет моё тело до краев,
она вытравляет из мозга абсолютно все мысли.
— Я не прощу тебя, — шепчу я, захлебываясь в ней и понимая, что лечу куда-то, прижатая к твердому, горячему, тому, чего мне становится мало с каждой секундой.
— Простишь… Потом… — противная пыточная одежда исчезает, и за это я благодарна до слез, но быстро забываю об этом, когда на меня обрушиваются новые чрезмерные ощущения. — Тебе просто нужно понять…
Смириться… Ты принадлежишь мне… Мне одному… Навсегда.
Горячий, влажный рот прожигает мою кожу на шее, груди, терзает соски. Каждое из этих прикосновений пронзает мою кожу насквозь словно пылающими иглами, которые медленно, но неотвратимо прорастают внутрь,
сначала пронзая все мои внутренности, потом становясь мягкими, изгибаясь, переплетаясь,
ломая и заменяя собой мои кости.
Перекраивая мое тело. Оно гибкое,
податливое, как будто наполненное горячим,
тягучим гелем примитивнейшего желания.
Пальцы и рот Рамзина погружаются,
вплавляются в меня. Но это совершенно недостаточно. Боль растет в моем животе,
расползаясь по телу и разуму как вирус, и я уже требую от него избавления. Лекарства,
что принесет облегчение.
Рамзин шепчет, что даст мне все, что я захочу, но опять лжет, потому что вторжение его плоти только взвинчивает температуру, и каждый толчок поднимает ее выше и выше.
Звуки, стоны, рычание всевозможных цветов радуги свивается вокруг нас в совершенно безумный радужный кокон. Уже кипящий гель внутри меня беспрерывно расширяется, явно собираясь разорвать меня изнутри, и я ору, и проклиная Рамзина, требуя прекратить эти немыслимо сладкие страдания, и грожусь убить, если он остановится хоть на секунду.
А потом я разрываюсь, лопаюсь, как мыльный пузырь, разнося на своем пути и разноцветный кокон, и сметая темноту остального пространства. Я жду облегчения,
жду, как из меня вытечет это невыносимо горячее содержимое, но ничего подобного не происходит. Мне кажется, что не прошло и нескольких минут, как новая волна жара топит меня в себе.
Ощущение времени пропадает, как и пространство, и способность понимать — где и в каком положении находится сейчас мое тело. Моё ли оно вообще? Запахи, звуки,
голоса — они чьи?
Особенно тот настойчивый, что твердит, как заведенный, раз за разом: «Ты моя. Ты принадлежишь мне. Никто не оторвет меня от тебя.» Этот сумасшедший то рычит это, то выстанывает, то шепчет едва слышно. И я знаю, что именно от этого голоса сейчас зависит, чтобы напряжение внутри хоть немного отпускало, он может это сделать, и я соглашаюсь на все ради этого облегчения.
Сколько все это длится? Не знаю, для меня исчезает само понятие «сколько». Кажется, я даже спала, не знаю — несколько минут или часов. Просто в какой-то момент мозг становится яснее, я начинаю ощущать холод и судорожно тянусь к единственному источнику тепла, стуча зубами и содрогаясь всем телом.
Передо мной появляется лицо Рамзина, и я безумно рада его видеть, потому что это первый отчетливый объект после бесконечного парения нигде. Он снова моет меня, заставляет есть, и марево отступает все дальше. Зрение и ощущения становятся все отчетливей, хотя тело вялое, как и рассудок. Я глотаю безвкусную пищу и смотрю ему в лицо неотрывно, заставляя свои глаза сфокусироваться все больше. Но все это заканчивается, когда Рамзин подносит к моему рту снова бокал с вином. Я
думаю, что надо вырваться, но думать и сделать — это разные вещи, и сейчас сопротивление мне не по силам. Только смотрю на Рамзина с упреком, потому что для ненависти недостаточно сил.
— Так нужно, — отвечает он на мой незаданный вопрос и вынуждает открыть рот.
Я смиряюсь и глотаю терпкий напиток и снова погружаюсь в пространство, где нет ничего материального, кроме запахов, звуков и мучительно сладких прикосновений, которые дает мне Рамзин.
Сколько раз это повторяется? Я не помню.
Мой мир словно закольцовывается на этом погружении в нирвану с ароматом кожи
Рамзина, только его теплом и рычанием, в такт которому теперь уже вибрирует каждая клетка во мне, и стонами, что он выжимает из меня. А еще эти требования признать себя его… кем? Раз за разом он повторяет их на все лады, и я соглашаюсь со всем, чего он требует, и мне в эти моменты безразлично,
что мои собственные слова начинают выглядеть как темные нити, оплетающие меня все плотнее с каждым моим согласием. Но мне плевать на это. Какая сейчас разница?
Это же все нереально! Это закончится, и я стряхну их! Разве могут удержать меня тоненькие волокна, даже если их становится сотни и тысячи?
Теперь каждый раз, когда зрение возвращается, и я вижу Рамзина почти отчетливо, я плачу от радости и тянусь сама его потрогать, ощутить, пока он опять не стал только призрачным ласкающим облаком. И в ответ Рамзин со мной заботлив и необычайно нежен. Наверное. Мне так кажется. Ведь не может быть по-другому?
Это заканчивается так же странно и неожиданно, как началось. В очередной раз очнувшись от холода, я не чувствую источника живого тепла рядом. На мой мозг противно что-то давит, это причиняет мне боль. Я пытаясь пробиться через мутную пелену, моргаю и шарю в поисках Рамзина и пугаюсь, когда не нахожу его. Что мне делать одной, потерянной, никчемной без него?
Я кричу, пытаясь позвать его, но выходит какое-то скрипучие карканье. И в этот момент я понимаю, что так больно давит на мозг. Это голоса. Чужие, грубые, явно мужские. Я еще не могу уловить отдельных слов, а может, просто не понимаю языка, на котором они говорят, но одно знаю точно — они полны агрессии и угрозы. Тут я слышу, что в ответ на эту чужую угрозу Рамзин рычит чтото так яростно, что у меня волосы на голове начинают шевелиться. Я в нем сейчас очень нуждаюсь, должна прикасаться к нему, чтобы прогнать холод из тела и боль из как будто переломанных костей. Адреналин щедро выплескивается в мою кровь, и зрение хоть немного проясняется. Я озираюсь, не помня,
что это за место, но в этот момент мой взгляд падает на стоящего в нескольких метрах от кровати спиной ко мне Рамзина. Я
не вижу еще отчетливо, но в том, что это он,
ни за что не ошибусь. И его поза — это просто крайняя концентрированная форма предупреждения и откровенная готовность атаковать, если ему не внемлют. А напротив него темной массой стоят около десятка мужчин, которые пока сливаются для меня в одно мрачное грозовое облако, исторгающее из себя тот самый причиняющий боль моей голове гомон. Я почти на ощупь сползаю с постели, потому что хочу пойти к Рамзину,
прижаться к нему и сказать, чтобы он велел убраться этим темным и шумным.
— О, похоже, предмет нашего спора наконецто пришел в себя, — слышу я чей-то знакомый надменный голос.
Знакомый откуда? На ум приходит имя -
Роман. В тот же мгновение большое горячее тело материализуется рядом, и я оказываюсь укутана в простыню и притиснута к
Рамзинской вибрирующей от глухого рыка груди. Щурюсь, стараясь рассмотреть все яснее.
— Не сметь на нее пялиться! — рявкает он.
— Ты не можешь требовать этого, брат! -
возражает ему незнакомый раскатистый голос.
— Да, действительно, братец, — это снова полный сарказма Роман. — Если дама решила продемонстрировать нам свое прекрасное обнаженное тело, у тебя нет права запрещать нам смотреть. Да и ей стоит посмотреть на нас всех повнимательней, если вскоре она станет нашей Дарующей и Светочем.
— Тебе лучше заткнуться, Роман, — голос
Рамзина становится еще ниже. — Черта с два
Орден заполучит мою смертную женщину в ближайшее время. Я в своем праве на нее. Я
нашел ее первым, она добровольно пришла в мою постель, в ней моё семя и мой наследник!
Мой мозг начинает со скрипом переваривать услышанное, и гнев поднимается, ломая плотную скорлупу апатии. Какой, к черту,
наследник?
— Не пори, чушь, сын! — я оборачиваюсь,
отрываясь от груди Рамзина, чтобы увидеть,
от кого это могут исходить волны даже большей властности, чем от моего зверюги.
И натыкаюсь на такие похожие на
Рамзинские темно-карие глаза, из которых буквально изливается в окружающее пространство мощнейшая сила. Эти глаза впиваются в меня, словно просвечивая насквозь, как рентген, и я, не в силах противостоять такому вскрытию, болезненно вздрагиваю.
Рамзин улавливает мою дрожь и, издав снова свой угрожающий рык, разворачивает нас так, чтобы почти полностью прикрыть собой от чужих взглядов. Его руки обхватывают меня плотнее, а одна из ладоней ложится на затылок, снова пряча мое лицо в ложбине между его ключицами.
— Эта смертная — моя! — огрызается он и напрягается всем телом еще больше.
— Прекрати, Игорь! — снова тот подавляющий голос. — Эта женщина — Светоч, факт установлен Зрячим, и ты не можешь заявлять на нее права, как на простую смертную! Ты должен отдать ее!
— Не раньше, чем она произведет на свет моего ребенка! До тех пор она остается простой смертной, и я имею все права присвоить ее, учитывая ее добровольное согласие разделять со мной постель!
Я желаю сказать Рамзину прямо сейчас все по поводу этой хрени с ребенком, но ход моих еще медленных мыслей прерывает Роман своим раздражающим голосом:
— Если все у вас так уж добровольно, братец,
то для чего же ты запер девушку в такую даль, откуда ей не сбежать! — ехидно влез он.
Мое зрение и слух становятся отчетливей, я хочу вывернуться и посмотреть, наконец,
нормально на всех этих странных пришельцев. Но Рамзин только сжимает пальцы на моем затылке, запрещая это делать.
— Спроси ее сам, — презрительно ответил он
Роману.
— А, ну да, конечно! И это после того, как ты опоил ее и трахал до изнеможения! Она всего лишь баба, хоть и особенная, и после такого способна думать только тем, что у нее между ног. Само собой, она скажет все, чтобы ты продолжал ублажать ее и дальше! — в голосе
Романа прорвалась ядовитая злость,
однозначно направленная на Рамзина.
— Брат Роман, не забывайся! Ты сейчас говоришь об одной из наших будущих
Дарующих Светочей. Прояви должное уважение! — новый голос, от которого мурашки по коже.
— Это я-то должен его проявить? — взвивается
Роман, и я морщусь от того, как мне противны его вопли. — А как насчет брата
Игоря? У него, значит, есть право хватать будущую Дарующую и превращать ее в свою подстилку, как простую девку, да еще и иметь наглость стараться ее обрюхатить, дабы сохранить для себя как можно дольше! И это при том, что Орден просто задыхается без новых Дарующих! Выходит, что если он у нас одарен сверх меры драконьей благодатью и к тому же родная плоть нашему Главе, то ему позволено то, за что любого другого подвергли бы изгнанию на низшие уровни!
Злость, неожиданно проснувшись во мне,
стала разрастаться, наполняя до этого апатичное тело силами. Какого черта этот идиот тут разорался! И о чем вообще весь этот безумный разговор? Я дернулась и в этот раз весьма настойчиво, и Рамзин ослабил хватку, позволяя мне выпрямиться, но продолжая обвивать мою талию как железным обручем. Я уставилась на десяток мужчин в одинаковых темно-серых одеждах,
которые все, кроме одного, того кто так похож глазами на Рамзина, стояли стеной между нами и выходом из каменного логова. Этот один стоял ближе, и поверх его серого одеяния висела здоровенная бляха из темного металла.
— Я не знал о том, что эта женщина рождена
Дарующей, и повторяюсь, что она не только добровольно разделила со мной постель, но и сама была той, кто выбрал именно меня среди других мужчин, — пророкотал Рамзин за моей спиной.
Мой уже почти совсем реанимировавшийся мозг возмутился немного, и у меня возникло желание сказать кое-что о разнице в понятиях добровольности. Но с другой стороны все же в своей основе это было верно, и я вообще не понимаю, каким боком это все касается толпы совершенно посторонних мужиков. Так что я решила, что выясню все отношения с
Рамзиным позже и наедине, а сейчас просто послушаю.
— В самом деле, брат Роман, — произнес мужик — старшая версия Рамзина почти примирительно, делая несколько шагов ближе к нам. — Брат Игорь самый молодой из нас, и у него не было опыта столкновения со
Светочами до их восхождения. Как ему было определить, что эта обычная смертная женщина может быть Дарующей?
— А я думаю, Глава, что вы просто прикрываете горящий зад своему отпрыску! Я
требую, чтобы женщину немедленно посмотрел Зрячий и сказал, беременна ли она.
Если нет — ее должны тот час же препроводить в главный дом ордена, где ей следует готовиться к восхождению. А брат
Игорь должен подвергнуться справедливому судебному разбирательству и понести наказание, а не продолжать кувыркаться в постели.
Повисла тяжелая тишина, щедро наполненная флюидами мужской ярости.
— Ваше мнение, братья, — наконец, разрезал ее тот, кого Роман назвал отцом Рамзина.
— Думаю, так, и в самом деле, будет верно, -
раздался чей-то голос.
— Да, я тоже думаю, что мы должны все выяснить и тогда уже решить судьбу и девушки, и нашего брата, — послышался еще один голос из толпы, и все опять противно загомонили, поддерживая, а вперед вышел немолодой мужчина и направился в нашу сторону. Он подошел вплотную и остановился напротив, и я почувствовала, как хватка
Рамзина стала еще жестче. Я уже почти не могла вдохнуть. У подошедшего было довольно красивое лицо, хотя возраст и оставил на нем множество следов в виде морщин, как и отметился серебром на его висках. Его глаза были светло-голубыми,
почти бесцветными и от этого немного пугающими. Он посмотрел мне в лицо и склонил голову.
— Я могу осмотреть вас, девушка? — вежливо спросил он. — Обещаю, это будет быстро и не больно!
Я покосилась на Рамзина, но он сейчас был похож на каменное изваяние, и поэтому просто кивнула новому персонажу.
Мужчина поднял и протянул руку к моему животу, но тут же был жестко схвачен за нее
Рамзиным.
— Никаких, мать их, прикосновений к моей женщине, Зрячий! — гневно прошипел он.
Я видела, как по лицу этого самого Зрячего пробежала гримаса. Видимо, Рамзин вовсе не дозировал свою силу сейчас и причинял ему боль.
— Как скажешь, брат Игорь, — раздраженно ответил Зрячий, и Рамзин разжал свою хватку. — Но мне нужно, чтобы ты отошел.
— Черта с два! — Рамзин наоборот дернул меня подальше от мужчины.
— Сын! — одно слово, в котором власти через край. Вот же порода-то.
Рамзин делает несколько глубоких вдохов -
выдохов, как будто готовится нырять, и неожиданно отпускает меня и отступает.
Всего на полшага. Зрячий же снова приближается, и его ладонь оказывается прямо напротив моего живота, но не прикасается. Проходит безумно долгая минута, в течении которой, пожалуй, никто даже и не дышит, а потом он убирает руку и оборачивается к остальным.
— Я не вижу там дитя! — говорит он громко и четко.
Рамзин издает рёв смертельно раненного зверя и снова хватает меня, алчно притискивая к себе.
— Ты лжешь, Зрячий! — орёт он. — Зачем ты лжёшь, будь ты проклят за это!
— Девушка должна быть отправлена в главный дом! — злорадно вопит Роман, и все вдруг приходят в какое-то хаотичное движение, которое мой еще не оправившийся разум воспринимает жутко болезненно. А
Рамзин вдруг буквально отшвыривает меня за свою спину и становится в угрожающую позу между мной и всеми остальными.
— Если вы так думаете, то рискните подойти и отобрать ее у меня. Очевидно, многие из вас уже зажились на этом свете, — его голос сейчас просто ужасен и ничем не похож даже на его обычный вечный рык.
Мужчины переминаются с ноги на ногу, но никто не стремится подойти ближе.
— Ну вот, Глава, теперь-то уж точно твой любимый сынок заработал себе изгнание.
Законы одинаковы для всех, — это опять этот мерзкий Роман, и что ему неймется, скотине?
— Сынок… — кареглазый родитель Рамзина идет в нашу строну медленно.
Даже не идет, а будто подкрадывается.
— Мы должны поступить правильно, -
увещевал он, приближаясь. — Девушка действительно должна отправиться в главный дом…
— Не отдам… — прогромыхал Рамзин этим ужасным чужим голосом, и все его тело будто стало больше, и мышцы вздулись огромными буграми.
— Игорь, ты сможешь видится с ней там… -
попробовал снова рамзинский папаша.
— Нет! — отрезал мой зверь.
Моя голова гудела, и мне уже казалось, что я нахожусь в каком-то шизофреническом сне и никак не могу проснуться.
— Посмотри на нее, — с нажимом продолжил старший мужчина. — Она ведь очень скоро будет нуждаться в помощи, сын. Разве ты хочешь погубить её?
Последние слова, похоже, сработали именно так, как задумывалась, и Рамзин, дернувшись,
обернулся всем телом ко мне. И я успела на краткое мгновенье увидеть ту самую знакомую и такую притягательную тьму в его глазах. А в следующее мгновенье он уже валился под ноги мне и своему отцу, который вдруг очутился прямо за ним.
— Какого черта вы с ним сделали? — в панике заорала я на мужчину.
Да, Рамзин был придурок и урод, но он единственный, кого я знаю в толпе этих
мрачных и пугающих мужиков.
— Успокойся, девушка, — властно приказал
стоящий передо мной мужик, но я уловила
оттенок печали в его голосе. — Роман прав.
Законы Ордена одинаковы для всех.
