16

Пришлось мне протопать примерно километр, когда позади появилось, наконец, жутко дребезжащее и ревущее чудо отечественного автопрома с одной фарой, явно антикварного возраста. За рулем был дедуля пенсионер, который добирался ни свет ни заря на городской рынок, чтобы немного подзаработать на домашних яйцах и молоке. Он добросил меня до города, всю дорогу рассказывал мне о своей молодости, и каким он тогда парнем был, перед которым девки сами в штабеля укладывались. Я щедро вознаградила его рамзинскими деньгами, хоть он и старался всячески отказаться. От рынка я добиралась до отцовского дома на первом полупустом трамвае. Наверное, лет с тринадцати на них не ездила, так что, типа, почти аттракцион для меня.

Но настоящее 'веселье' началось тогда, когда охранник дядя Ваня, который знал меня уже черте сколько лет, наотрез отказался пускать меня в дом. Оказывается, такие указания он получил и от отца, и особенно на этом настаивала Эллочка. Пожилой мужчина прятал от меня глаза, краснел и потел, но стоял на своем.

— Прости меня, Яночка, — я сама всегда настаивала на отсутствии всяких церемоний. Это людоедка у нас госпожа Крамер, а я просто Яна. — Они мне строго-настрого приказали, что если ты придешь, то тебя не пускать. Не по-людски это, конечно, как это родное дите, хоть и беспутное, в дом-то не пускать, но что я могу? Элка-то… то есть госпожа Крамер сказала, что если кто из нас тебя пустит, то можем сразу собирать свое барахло и выметаться без выходного пособия. А у меня семья, кредиты. Ты меня тоже пойми.

В очередной раз сглотнула ком внутренней боли, стараясь сохранить невозмутимое лицо.

Я его прекрасно понимала. Попросила только телефон и набрала отца. После долгих гудков подняла людоедка.

— Отцу трубку дай, — потребовала я.

— Отвали, он с тобой разговаривать не собирается. Наконец-то поумнел, — с ходу зашипела она. — Больше ни копейки моих денег не получишь!

— А с хера ли они твои? Отец в свое время бизнес на материны деньги начинал! — озлилась я.

— Забудь! Тебе тут больше ничего не светит. Так что вали, пока я ментов не вызвала. А Ваньке скажи, за то, что тебе телефон дал, я его на первый раз премии лишаю. А повторится — пусть на биржу труда сразу очередь занимает.

— Кайфуешь от того, что такая тварь?

— Наслаждаюсь, что ты, маленькая дрянь, у меня больше под ногами путаться не будешь.

И она отключилась. Я извинилась перед дядей Ваней и побрела по улице, не особо представляя, куда податься. Сначала хотела добраться до отцовского офиса и дождаться его, но потом подумала, что, во-первых, сегодня суббота, а во-вторых, если Рамзин решит меня искать, то там появится сразу после того, как проверит дома. Хотя я нисколько теперь не удивлюсь, если и в офис меня бы просто не пустили. Без сотового дозвониться ни до кого из моих подруг-приятелей не представлялось возможным. Да и, собственно, я была уверена, что только скажи я любому из них, что у меня теперь денег нет и жить негде и нужно перекатоваться, пока хотя бы соображу, что же мне делать, то мне тут же вежливо отказали бы, найдя тысячи причин. Вместе тусить, гулять и пьянствовать — это ведь одно, а помогать в момент затруднений это, простите, другое. Да если честно, я бы и не попросила бы никого из них о помощи, даже будь телефон.

Я купила в уличном автомате кофе, печенье и некоторое время сидела в сквере неподалеку от дома, и в голове была какая-то звенящая пустота. Что делают люди, оказавшись в такой ситуации? Скорее всего ищут жилье и работу. Но тут же я вспомнила, насколько быстро Рамзин собрал на меня всю инфу, включая даже данные от моего гинеколога. Если я официально устроюсь на работу, то как быстро он найдет меня?

А может, он и не станет заморачиваться? Ну зачем я ему такая геморройная сдалась? Но интуиция, которую никто не спрашивал, навязчиво бухтела, что на это мне не стоит рассчитывать. Может, свалить из города на какое-то время? Эта мысль мне понравилась, и я вскоре была на ЖД-вокзале и уселась в электричку до родного города. Да, несмотря на то, сколько лет прошло, столица не стала ощущаться родным городом. Я была одной из первых пассажиров, поэтому повезло занять место у окна. Вскоре народу стало буквально битком, все, видимо, рвались из города на выходные. Много было молодежи с рюкзаками и на удивление счастливыми лицами. Не могу я этого понять. Трястись несколько часов в вонючей электричке, чтобы потом наверняка еще топать хрен знает куда на своих двоих, за ради удовольствия поспать в палатке на земле и накормить гребанных комаров и клещей? Н-да, не моё это, не моё. Я, млин, дитя каменных джунглей. Напротив меня освободилось место, и его тут же занял какой-то с виду натуральный гопник. Он сверкал мне золотыми зубами в оскале, который наверняка должен был по его мнению уложить меня к его ногам как минимум. Как максимум я просто закрыла глаза и решила вздремнуть, или хотя бы сделать вид. Брутальный чел напротив какое-то время издавал всякие птичьи звуки, типа щелчков и тихого посвистывания, но так как я себя ни курицей, ни любой другой пернатой дичью не считала, то само собой это не сработало. Когда я открыла глаза в следующий раз, гопник с расстроенным видом грыз семечки, не стесняясь заплевывать пол у моих ног.

Не то чтобы не было пофиг на него, но все же я весьма обрадовалась когда он одарив меня на прощанье многозначительно-загадочной фразой 'Ты не знаешь, что упустила!' покинул вагон за две остановки до моего места назначения.

Сразу с вокзала я поехала к маме на кладбище. Последний раз я заезжала сюда три месяца назад, и вокруг каменной плиты надгробья разрослась трава. Часа полтора я занималась тем, что остервенело драла ее, не обращая внимания на то, что грязь забирается под обломавшиеся ногти, а жесткие стебли режут кожу. Эта боль была благом, но она все же не смогла перекрыть то, что внутри. Каждый раз я борюсь, убеждаю себя, что стала взрослее и жестче и смогу не развалиться на куски. И каждый раз проигрываю. В грудь. кажется, воткнули раскаленный прут и безжалостно там орудуют, размалывая даже кости. Приваливаюсь к памятнику, подтягиваю к себе колени, стараясь максимально сжаться уменьшить боль, и рыдаю. Долго, хлюпая носом и размазывая грязь по лицу. Вот опять я жалею себя, жалею о той, какой могла бы быть моя жизнь, если бы мама была бы жива, оплакиваю то, какой бы была сейчас она. Как же я скучаю! Каждый день. Каждую минуту. И годы это не меняют.

Когда слёзы заканчиваются, я сижу и просто рассказываю маме обо всем. Я всегда так делала. У нас никогда не было тайн друг от друга. Поэтому говорю и о отцовской идее выдать меня замуж, и о том, как обложалась, подцепив Рамзина, и о том, во что это в итоге вылилось.

— Знаешь, мам, а ведь это какая-то придолбнутая ирония судьбы. Ты у меня всю жизнь верила в инопланетян и во всякую мистическую похабень, а реально столкнуться с этим случилось твоей беспутной дочери, — икая, говорю я. — Вот не знаю, кто этот Рамзин такой — пришелец или хренов инкуб, что ли, но поверь мне, однозначно не человек. Я тебе всех тонкостей не расскажу, это, понимаешь ли, уже черезчур, ты же все же моя мама, но поверь мне на слово.

Мама у меня была художница, творческая личность и в самом деле свято верила в то, что в мире существует много чего такого, что находится за гранью понимания или восприятия обычного человека. Я привыкла к этому с мальства и хоть и не верила во все это (ну, давайте скажем, не верила до последнего времени), но никогда с ней не спорила, и мне не приходило в голову смеяться над этим. Каждый имеет право верить в то, во что хочет. Может, поэтому я и восприняла все 'фокусы' Рамзина относительно спокойно и не впала в истерику припадочную? Потому что с детства слышала, что нечто непознанное всегда может оказаться прямо за дверью. Хотя в моем случае о двери-то между мной и этим 'нечтом' речи и не идёт.

Подул сильный ветер, и небо моментально затянуло тучами. Дождь хлынул сразу буквально стеной, и я вымокла до трусов, даже не успев добраться до ворот кладбища. В автобус я села уже такой мокрой, что с меня текло. Другие пассажиры постарались отстраниться от меня подальше, создавая столь привычную мне зону отчуждения.

Всегда, когда я навещала маму, я забегала и к бабе Нине, что в свое время приглядывала за мной и стала мне почти родной. Конечно, она сейчас, наверное, сердечный приступ получит, если я заявлюсь вся грязная и мокрая, но куда еще податься? В гостиницу меня такую красивую хрен заселят. По крайней мере обсохну, согреюсь, а там посмотрим, что делать. Когда входила в подъезд старой трехэтажки, которую по сей день про себя называю своим домом, у меня уже зуб на зуб не попадал. На щербатых ступеньках спотыкалась через раз, потому что трясло не по-детски. Позвонила в дверь несколько раз, так как баба Нина стала плохо слышать. За дверью через время возня, и я уже приготовилась оправдываться за свой внешний вид и вполне была готова схлопотать подзатыльник. Дверь распахнулась, и на пороге образовался высокий худощавый парень в одних домашних спортивных штанах темно-серого цвета. Вид у него был заспанный, помятый, на голове нечто невообразимое, так как волосы у него были довольно длинные, светлые, а кончики прядей окрашены в ярко красный цвет. Он удивленно щурился на меня глазами- щелками, которые явно указывали на то, что вчера было хорошо.