2

Вообще-то я не искала себе нового молодого человека. Я даже не знала, что этого хочу, – пока не появился Адам. Мы с Пиппой, моей соседкой по съемной квартире, жили в благословенном довольстве: ходили на работу, возвращались домой, устраивали чай на подносиках, а потом объедались шоколадом, пока смотрели подряд сразу несколько серий «Побега». Эти несколько кратких часов – просто рай земной, но наутро я встаю на весы и проклинаю четыре килограмма, которые набрала за зиму. И каждый год то же самое, и тут мало помогает тот факт, что я никогда не хожу в зал, за который плачу, между прочим, семьдесят два фунта в месяц. Я больше не влезаю в джинсы двенадцатого размера, которые преспокойно носила еще прошлым летом. Но вместо того чтобы купить себе четырнадцатый, я предпочитаю прочесывать магазины в поисках более щадящего двенадцатого, в который я все-таки смогу себя запихнуть. Я все лето провела в состоянии отрицания реального положения вещей. И до сих пор обманывала себя: теперь я мысленно твердила, что нам обещают бабье лето, и тогда-то ко мне вернется мотивация по части поддержания себя в форме.

Время от времени я куда-нибудь выбираюсь, особенно в районе дня зарплаты, но все эти выходы в свет – уж не те, что раньше. Может, потому, что я становлюсь все старше. А может, потому, что все прочие делаются моложе. Так или иначе, я не вижу особой пользы в том, чтобы стоять в битком набитом пабе, где нужно локтями прокладывать себе дорогу к барной стойке всякий раз, когда хочется выпить. Пиппа несколько раз, преодолевая мое бешеное сопротивление, затаскивала меня на концерты – но, к сожалению, мы так ни разу и не сходили в «O₂». Она предпочитает всякие подземные катакомбы, где группы (у меня такое ощущение, что она спала почти со всеми этими музыкантами) бесятся на сцене и призывают зрителей поступать точно так же. А я в одиночестве стою где-то сзади, слушая через наушники «Величайшие хиты из мюзиклов» (выведя звук погромче).

Слава богу, что есть Себ. Это мой лучший друг и, так сказать, мужская версия меня. Я бы вышла за него еще сто лет назад, если бы думала, что его можно хотя бы на какую-то долю процента сделать натуралом. Но увы – я вынуждена довольствоваться вечерами в звуконепроницаемой кабинке для караоке, где мы с ним сражаемся за лучшие строчки из «Отверженных». Мы познакомились во время моего «парикмахерского периода» (так он это называет). Было так: секретарская работа меня не удовлетворяла, вот я и пошла на вечерние курсы парикмахеров и визажистов. Видимо, я представляла, что стану кем-то вроде Ники Кларка в юбке, что у меня будет модный салон посреди Мейфэра и что знаменитостям придется записываться ко мне за несколько месяцев. Вместо этого я три месяца провела за подметанием обрезков чужих волос и заработала экзему на руках – из-за едкого шампуня. Я вечно кидалась осуществлять какие-то свои малопродуманные идеи: меня всегда завораживали ложные представления о величии. К примеру, в нашем местном колледже я записалась на домоводство. При этом я вовсе не намеревалась узнавать, как делать хорошенькие диванные подушечки или часами отскребать пять слоев старой матовой краски с дряхлого комода. О нет, я собиралась стать новой Келли Хоппен и каким-то образом обойти упорные труды и освоение основ – все то, что требуется для овладения новыми умениями. Я планировала отправиться прямиком в Нью-Йорк, где мне тут же, конечно, поручат разработать дизайн гигантского лофта для Чендлера из «Друзей». Незачем добавлять, что подушка так и осталась недоделанной, а образцы обоев и тканей, которые я купила для занятий, так больше и не узрели света дня.

Себ с близкого расстояния проследил по меньшей мере за четырьмя такими изменениями моего выбора будущей карьеры и неизменно – с огромным энтузиазмом – поддерживал каждое мое решение на сей счет, заверяя, что я «ну просто создана для этого». Но когда очередное увлечение проходило и я, валяясь на диване, жаловалась на свою полную никчемность, он старался убедить меня, что на самом-то деле мне не очень подходит такое занятие. Теперь-то я нашла свое призвание. Это произошло в несколько более позднем возрасте, чем я планировала. И тем не менее я понимаю: продавать людей – это мое. Я знаю, что делаю. И я делаю это хорошо.

– Итак, он аналитический аналитик и работает в IT? – с подозрением уточнил Себ на другой день. Мы сидели в парке Сохо-сквер и вдвоем ели один сэндвич и один салат из кафе «M&S». – Что бы сие ни означало.

Я с энтузиазмом закивала, хотя в глубине души испытывала такие же сомнения. Я помещала реальных людей на реальные рабочие места: продавцов-консультантов – в магазины, секретарей – в офисы, медсестер-стоматологов – в клиники. Информационные технологии – это совершенно особая новая игра, это отрасль чудовищных размеров, и мы в «Фолкнере» ее не трогаем: пусть тамошними кадрами занимаются специалисты.

– Судя по твоему рассказу, он большой шутник, – заметил Себ, отчаянно пытаясь сохранить невозмутимое выражение лица. – Чем он тебя взял? Очаровал своими мегабайтами?

Я засмеялась:

– У него не такой вид, как ты мог бы ожидать.

– То есть без очков и без пробора посреди головы?

Улыбаясь, я помотала собственной головой.

– И его зовут не Юджин?

– Нет, – промычала я, набив рот хлебом с ростбифом. – Он высокий, у него темные волосы и отличные зубы.

– О-о, твоя мамочка будет в восторге.

Я тронула его за плечо:

– А еще у него очень сексуальный голос. Глубокий и таинственный. Как у Мэттью Макконахи, только без техасского акцента.

Себ насмешливо поднял брови:

– Отсюда следует, что он говорит совершенно не как Мэттью Макконахи.

Но я настаивала:

– Ты знаешь, о чем я. И большие руки, реально большие. И ногти очень аккуратные.

– Какого черта ты пялилась на его руки? – Себ чуть не подавился своим лимонадом (без газа). – Ты с ним провела всего пятнадцать минут и умудрились разглядеть, что там у него с кутикулами?

Обиженно пожав плечами, я заметила:

– Я просто говорю, что он явно заботится о своей внешности, и мне это нравится в мужчинах. Это важная вещь.

Себ хмыкнул:

– Все это очень мило, но каковы шансы, что ты с ним еще увидишься? По шкале от одного до десяти.

– Честно? Один. Или два. Во-первых, он из тех, у кого всегда есть девушка. А во-вторых, по-моему, он на все смотрел через пивные очки.

– Он был пьяный или просто… навеселе?

– Трудно сказать. Вообще они провожали кого-то из сослуживцев. И он, кажется, что-то говорил насчет того, что они перебрались сюда из какого-то паба в Сити, так что они явно уже какое-то время угощались. Адам-то нормально выглядел. Ну, может, он был такой… немного растрепанный, но я же не знаю, какой у него обычно вид. А вот из его приятелей один-два, похоже, уже сильно набрались, они с трудом на ногах держались.

– Обслуге в «Гросвеноре», конечно, очень понравилось, что у них заправляется такая публика, – рассмеялся Себ.

– Кажется, их попросили покинуть помещение – тогда же, когда я сама уходила. – Я скорчила гримасу. – Как раз начинали подтягиваться клиенты-толстосумы, а бар больше напоминал не почтенное заведение на Парк-Лейн, а что-то такое на Магалуфе.

– Похоже, дело дрянь, – проговорил Себ.

Я сморщила нос:

– Ну да. Думаю, вероятность того, что он проявится, близка к нулю.

– А ты посмотрела на него особенным взглядом? – поинтересовался он.

– Каким еще взглядом?

– Сама знаешь. Есть такое выражение лица: «затащи меня в постель, а то потеряешь навеки». – Он помахал ресницами и облизал губы самым несексуальным манером – как пес после того, как ему насыпали шоколадных шариков. Один мой потенциальный поклонник некогда сообщил ему, что у меня «глаза, навевающие мысли о спальне» и «пухлейшие на свете губы». Разумеется, потом Себ повторял мне это несметное количество раз. – Ну так что, посмотрела или нет?

– Да иди ты!

– В чем ты была? – спросил он.

Я поморщилась:

– Черная юбка-карандаш, белая блузка. А что?

– Он позвонит. – Себ улыбнулся: – Вот если бы ты была в этом платье-палатке, которое ты ухватила на распродаже в Whistles, тогда я бы сказал – без шансов. Но я видел твою юбку-карандаш. Шансы – от средних до высоких.

Я засмеялась и кинула в него вялым листком салата. У каждой женщины должен иметься такой вот Себ. Он дает откровенные – до жестокости – советы, которые иногда совершенно сбивают меня с толку и заставляют переоценить всю свою жизнь. Но сегодня, как ни удивительно, я способна принять его умозаключение. И сейчас я даже рада, что у меня есть такой специалист, который может разобраться в ситуации. Потому что он всегда, черт побери, оказывается прав.

– И как же ты намерена сыграть, когда он позвонит? – осведомился Себ, извлекая лист салата из бороды и бросая его в траву.

– Если он позвонит, – подчеркнула я. – Сыграю как всегда. Роль застенчивой скромницы.

Себ расхохотался и повалился на спину, щекоча себе ребра для вящего эффекта:

– Из тебя такая же скромница, как из меня мачо.

У меня возникло сильное искушение опрокинуть ему на голову оставшееся содержимое пластмассовой салатницы, пока он корчится от смеха на траве, но я знала, что в таком случае это, скорее всего, перерастет в полномасштабную продуктовую битву. В ближайшие часы мне предстояло еще много дел и как-то не хотелось подвергать свою шелковую рубашку массированной атаке с применением приправ, содержащих бальзамический уксус. Так что я просто слегка пнула его носком своей лакированной туфли-лодочки.

– И ты все время объявляешь себя моим другом? – надменно вопросила я, поднимаясь, чтобы уйти.

– Объявишь мне, когда он объявится! Позвонишь, когда он тебе позвонит! – крикнул Себ мне вслед. Он продолжал хихикать.

– Я тебе позвоню, когда он позвонит! – крикнула я в ответ, уже дойдя до ворот парка.

Чуть позже, посреди одной из моих дневных встреч, у меня зазвонил телефон. Мой клиент, китайский бизнесмен, с помощью переводчика искавший персонал для своей неуклонно расширяющейся компании, жестом показал мне, чтобы я ответила на звонок. Вежливо улыбнувшись, я покачала головой, но надпись «Неизвестный номер» подогрела мой интерес. После еще трех сигналов предприниматель взглянул на меня умоляюще: можно подумать, он прямо-таки упрашивал меня отозваться.

– Извините, – произнесла я и вышла. Ну держитесь. Если это не что-то важное, я вам покажу.

– Эмили Грандбок, – сказала я, проведя пальцем по экрану айфона и поднеся аппарат к уху.

– Грандбок? – переспросил голос в динамике.

– Да. Чем я могу вам помочь?

– Неудивительно, что они не стали помещать вашу фамилию на бедж. – Он засмеялся.

По шее у меня явно поползла краснота, снизу вверх. Ее сполохи добрались до моих щек.

– К сожалению, в данный момент у меня деловая встреча. Могу я вам перезвонить?

– Не помню, чтобы у вас был такой шикарный аристократический выговор. Или вы всегда так по телефону?

Я промолчала, но улыбнулась.

– Ладно, перезвоните, – разрешил он. – Это Адам, кстати. Адам Бэнкс.

Он думает, что я дала свой номер какому-то несметному количеству мужчин?

– Пришлю вам эсэмэску, – добавил он. – А то вдруг мой номер у вас не высветился.

– Благодарю вас. Я постараюсь в ближайшее время с вами связаться.

Я отключилась, но успела услышать его смешок.

Остаток встречи я толком не могла сосредоточиться и даже поймала себя на том, что норовлю свернуть ее раньше времени. Впрочем, я не хотела перезванивать ему слишком быстро: иначе он подумает, что я прямо рвусь с ним пообщаться. Поэтому, когда переводчик сообщил, что клиент желал бы показать мне свое новое офисное пространство, находящееся несколькими этажами выше, я с благодарностью ухватилась за это предложение.

Неделю спустя, во время нашего совместного обеда, мне пришлось объяснять Адаму, почему в тот раз я перезвонила ему только через три часа.

– И вы всерьез предполагаете, что я клюну на такую басню? – спросил он недоверчиво.

– Ну вот честное слово. Я не из тех, кто нарочно оттягивает разговор, просто чтобы показаться крутым. Может, часок и могла бы заставить вас понервничать. Но три? Это уж просто грубо. – И я рассмеялась.

У него появились морщинки у глаз: он сдерживал улыбку.

– И вы застряли в лифте? И все это время там проторчали?

– Да. Три реально длинных часа. С человеком, который почти не говорит по-английски. И с двумя суперумными телефонами. Как выяснилось, ни одному из них не хватает ума позвать на помощь.

Он поперхнулся своим совиньон-блан и, брызгая вином, заметил:

– Вот вам и китайская техника.

Когда я месяц спустя познакомила Адама с Себом, мы успели встретиться с ним (с Адамом) еще восемнадцать раз.

– Ты что, серьезно? – простонал Себ, когда я третий вечер подряд заявила, что не могу с ним увидеться. – Когда ты сможешь и меня вписать в свой график свиданий?

– Только вот не надо этой ревности, – поддразнила я его. – Завтра вечером – как тебе?

– Если только он не попросит тебя о еще одной встрече, да?

– Обещаю, завтрашний вечер – твой и только твой. – Хотя даже в этот момент, произнося эти слова, я чувствовала некоторое огорчение.

– Ладно. Чем займемся? – спросил он не без обиды в голосе. – Тут вышел фильм – по книге, которую мы оба когда-то обожали.

– «Виноваты звезды»? – Я не думала ни секунды. – Мы с Адамом сегодня вечером идем.

– А-а.

Я почувствовала его разочарование, и мне тут же захотелось отвесить себе пощечину.

– Ничего страшного, – проговорила я с напускной бодростью. – Я завтра еще раз схожу. Книга была потрясающая, значит, и фильм должен быть классный, правда? Мы с тобой просто обязаны вместе его посмотреть.

– Ну, если ты так уверена… – Казалось, настроение у Себа немного улучшилось. – Смотри там, не слишком им наслаждайся со своим дружком.

Случайности – тонкая штука. Когда мы сидели в кино, я слишком отчетливо осознавала, что рядом Адам ерзает в своем кресле, то и дело поглядывая на экран телефона.

– Что ж, очень милая сказочка, – заключил он, когда часа через два мы вышли на улицу.

– Тебе-то хорошо, – заметила я, хлюпая носом и стараясь понезаметнее высморкаться в салфетку. – А мне завтра опять все это переживать.

Он остановился и повернулся ко мне:

– Почему так?

– Потому что я обещала Себу пойти с ним.

Адам вопросительно поднял брови.

– Мы с ним оба очень любили эту книгу и всегда клялись, что, когда снимут фильм, мы пойдем на него вместе.

– Но ты его уже увидела, – заметил он. – Работа сделана.

– Я знаю, но это такая вещь, которую мы с ним хотели сделать вдвоем.

– Мне нужно познакомиться с этим Себом, который пытается тебя увести, – произнес он, притягивая меня к себе и, чего уж там, вдыхая запах моих волос. Потому что он ткнулся в них носом.

– Если бы он был натурал, для тебя возникли бы серьезные проблемы, – засмеялась я. – А так тебе не о чем переживать.

– Все равно давайте все вместе соберемся как-нибудь вечерком на той неделе. Обсудим достоинства и недостатки глупого фильма, который мы только что посмотрели.

Я нанесла ему шутливый удар по руке, а он поцеловал меня в макушку. Казалось, мы с ним уже давным-давно, но восторг от того, что он просто здесь, рядом, до сих пор пузырьками носился у меня в крови, словно наполняя огнем каждый нерв. И я не хотела, чтобы это ощущение когда-нибудь исчезло.

Еще слишком рано было строить уверенные прогнозы, но во мне росло нечто такое, чего никто не мог разглядеть, какая-то незримая часть меня, которая надеялась, что у нас с ним происходит нечто особое. Мне не хватало храбрости (а может, глупости), чтобы распевать со всех доступных крыш, что Адам – «тот самый, единственный», но мне нравилось, как все это ощущается. Ощущалось это необычно – в том смысле, что совсем не походило ни на что предыдущее. И я скрестила все возможные пальцы, надеясь, что моя интуитивная догадка окажется верной.

Нам друг с другом было комфортно – не до той степени, чтобы я оставляла дверь в ванную нараспашку, но я уже не так безумно волновалась, подходит ли лак для ногтей к оттенку помады. А ведь в моей жизни было мало молодых людей, которые задерживались в ней достаточно надолго, чтобы увидеть, как эти цвета перестают у меня гармонировать.

– А не слишком ли рано применять себометр? – спросил Себ, вытирая глаза, когда двадцать четыре часа спустя мы с ним выходили из того же кино. – Еще ведь даже месяц не прошел?

– Большое спасибо, ты всегда в меня вселяешь такую уверенность, – мрачно отозвалась я. Признаться, я тоже всхлипывала (как и вчера), но, поскольку я была с Себом, это не имело значения. Я взяла его под руку, объединяя нас в этой грусти по поводу финала.

– Я не хочу показаться пессимистом, но тебе не кажется, что у вас все как-то слишком интенсивно? Такие штуки обычно не длятся долго. Ты с ним видишься почти каждый вечер. У вас очень быстро началось – но, может, быстро и прогорит? Не забывай, я-то знаю, какая ты.

Я улыбнулась, хотя меня немного задело его – разумеется, совершенно несправедливое – предположение, что у нас с Адамом просто мимолетный романчик.

– Нет, Себ, я никогда такого раньше не чувствовала. И мне нужно, чтобы ты с ним познакомился. Потому что мне кажется – возможно, это превращается во что-то серьезное. И мне важно, чтобы он тебе понравился.

– Но ты же знаешь, что получишь очень честную оценку, – заметил он. – Ты к этому готова?

– Думаю, он тебе придется по душе, – ответила я. – А если нет – притворись, что пришелся.

Он рассмеялся:

– А есть какие-то запретные темы? К примеру, рассказ о том, как ты предлагала мне жениться на тебе? Или о том, как на концерте Take That ты кинула в музыкантов своими трусами?

Я тоже засмеялась:

– Ну и что, можешь про все это рассказывать. И вообще говори что хочешь. Нет ничего такого, о чем он не должен знать.

– Погоди. – Себ наклонился и издал такой звук, будто его вот-вот стошнит. – Ага, теперь получше. Так о чем мы говорили?

– Тебе известно, что ты умеешь жутко доставать людей? – спросила я со смехом.

– А ты бы сама не захотела, чтобы я вел себя по-другому.

– Если серьезно, он довольно сдержанный тип, так что вряд ли ты сумеешь его так уж легко ошеломить.

Да уж, сдержанность Адама меня всегда поражала. Температура его ледяной выдержки приближалась к абсолютному нулю. В его мире все всегда спокойно и под контролем – что-то вроде моря без всяких волн. Он не злится, когда перед нами мучительно медленно тащится машина, которую невозможно обогнать. Он не обзывает «Юго-восточные железные дороги» всеми возможными эпитетами, когда листопад на путях вызывает задержки поездов. И он не винит соцсети во всех бедах Земли. «Если тебе не нравится то, что они выкладывают, зачем ты туда вообще ходишь?» – спрашивал он, когда я жаловалась, что мои школьные друзья постят каждое слово, срыгивание и испускание газов, произведенные их дитятей.

Никакие банальные происшествия, которые заставляли меня кипеть от негодования почти каждую минуту каждого моего дня, казалось, совершенно его не трогали. Может, он нарочно пока отстранялся, осторожно прокладывая себе путь так, чтобы не задевать мои собственные волны и течения. Может, думала я, потом он мне начнет рассказывать обо всяких своих проблемах. Мне хотелось, чтобы он говорил о себе побольше. Мне требовалось убедиться, что в венах у него настоящая кровь и что она будет сочиться наружу, если он порежется.

Я несколько раз пыталась спровоцировать его на острую эмоциональную реакцию – в сущности, просто чтобы проверить, бьется ли у него вообще сердце. Но мне все никак не удавалось его расшевелить. Казалось, он совершенно доволен тем, что беззаботно бредет по жизни. Казалось, у него нет ни потребности, ни желания предлагать мне что-то большее. Может, я к нему несправедлива. Может, он просто так устроен. Но мне время от времени хочется, чтобы кто-то бросил мне вызов, даже если это будет просто в форме обсуждения какой-нибудь статейки в Daily Mail. Да пусть это будет что угодно, лишь бы оно позволило мне заглянуть в его мир. Но, несмотря на все мои усилия, в итоге всегда оказывалось, что говорим мы обо мне, даже когда я сама начинала задавать ему вопросы. Я не могла отрицать, что иногда эта перемена казалась очень освежающей: последний молодой человек, с которым я провела вечер, весь этот вечер трепался о своей страстной увлеченности видеоиграми. Но Адам постоянно отклонял все мои вопросы о нем. И я спрашивала сама себя: а что я о нем, собственно, знаю?

Вот для чего мне потребовалось участие Себа. Он из тех, кто умеет пробуриться сквозь все эти бесчисленные оболочки, окутывающие истинный характер человека, и проникнуть в самую душу – которую собеседник часто обнажает перед ним всего через несколько минут после того, как с ним познакомился. Как-то раз он спросил у моей матери, был ли мой отец ее единственным мужчиной. Я тут же закрыла уши руками и запела «ля-ля-ля», но все-таки услышала ее признание. Оказывается, у нее был чудесный роман с одним американцем, как раз перед тем, как они с моим отцом стали жить вместе.

– Но это не была такая интрижка, о которых сегодня говорите вы, молодые, – заметила она. – Никаких тайных свиданий и аморального секса. Мы оба не состояли в браке, так что это не была связь в вашем смысле. Просто замечательная встреча двух людей, которые во всем находились на одной волне.

Я так и раскрыла рот от удивления. Мало мне потрясения, что моя мать, судя по всему, занималась сексом больше двух раз в жизни (в результате этих двух раз она произвела на свет меня и моего брата), так в этом еще и участвовал не только мой отец? Дочерям редко выпадает возможность услышать из уст родителей такие вот драгоценные откровения об ушедших временах. Не успеешь оглянуться, а спрашивать уже некого. Но когда ты с таким, как Себ, наружу выплывают все крупицы истины, и ты даже не понимаешь, как это происходит.

В общем, мы с Адамом и Себом договорились, что в ближайший же уикэнд пересечемся в одном баре в Ковент-Гардене. Я не хотела предлагать, чтобы мы прямо вот пообедали вместе – на случай, если встреча покажется немного натужной и неловкой. Но все-таки надеялась, что вечер естественным путем выльется в совместный ужин. Мы еще не допили первый бокал, когда Себ уже спросил Адама, где тот вырос.

– Возле Рединга, – ответил он. – А когда мне было девять, мы перебрались в Севенокс. А ты?

Вот он, его излюбленный прием. Но Себа так просто не собьешь.

– Я родился в одной больнице в Луишеме и с тех пор там остаюсь. Ну, не в роддоме, конечно, а в двух улицах от него, буквально. Рядом с Хай-стрит. Пару лет назад я ездил в Севенокс. Я тогда встречался с одним парнем – у него было там дизайнерское консалтинговое бюро. Там очень мило. А что тебя сподвигло на переезд из Рединга?

Адам неловко поерзал:

– Э-э… Отец умер. У мамы в Севеноксе жили друзья, и ей не помешала бы помощь – она теперь нами одна занималась. Мной и младшим братом. В Рединге ей было незачем оставаться. Отец много лет работал там в майкрософтовском филиале, но теперь…

Он умолк.

– Ну да, я вот тоже потерял отца, – сообщил Себ. – Мерзко, а?

Адам печально кивнул.

– И что же, твоя мама до сих пор одна? Или она кого-нибудь встретила? – спросил Себ и тут же с виноватым видом добавил: – Прости, я ведь так понял – она еще с нами?

Адам снова кивнул:

– Слава богу, да. Она до сих пор в Севеноксе. И до сих пор одна.

– Тяжело, когда они одни, правда? – проговорил Себ. – Чувствуешь куда больше ответственности за них. Даже когда ты еще ребенок; и это дети должны вести себя как настоящие взрослые.

Подняв брови, Адам опять кивнул. Я не могла поддержать этот разговор, поскольку и отец, и мать у меня, к счастью, живы. Поэтому я предложила принести нам всем еще выпить.

– Да я сам, – вызвался Адам, с явным облегчением хватаясь за эту возможность на время избавиться от допроса, который ему учинил Себ. – Вам то же самое?

Мы с Себом кивком ответили положительно.

– Ну и? – спросила я, едва Адам повернулся к нам спиной.

– Очень славный, – изрек Себ. – Очень.

– Но? – Я чувствовала, что грядет какое-то «но». Сердце у меня, что называется, ушло в пятки.

– Даже не знаю. Есть в нем что-то такое… пока не понимаю, в чем тут дело.

В эту ночь, уже после любви, мы с Адамом лежали рядом, проводя пальцами друг другу по груди, и я снова подняла тему его родителей.

– Как по-твоему, я бы понравилась твоей матери? – спросила я.

Он перекатился на бок и приподнялся, опираясь на локоть. Свет был выключен, но занавески мы оставили открытыми, и в ярком свете луны я видела его силуэт, совсем рядом. И я чувствовала на своем лице его дыхание.

– Конечно понравилась бы. Она бы решила, что ты – просто совершенство.

Я невольно отметила, что он сказал «она бы решила», а не «она решит». Огромная разница. Первое – нечто гипотетическое. Второе – нечто более весомое, нечто такое, что выражает определенные намерения. То, что он выбрал условное наклонение, а не будущее время, говорило о нем очень много.

– Значит, ты в ближайшее время не планируешь нас знакомить? – Я постаралась, чтобы мой вопрос прозвучал как можно легковеснее.

– Мы вместе всего месяц. – Он вздохнул, явно чувствуя истинный вес вопроса. – Давай не будем спешить. Посмотрим, как все повернется.

– Получается, я достаточно хороша, чтобы со мной спать, но недостаточно хороша, чтобы знакомить меня с твоей матерью?

– Ты хороша и для того и для другого. – Он засмеялся. – Просто давай не будем торопить события. Никакого давления. Никаких обещаний.

Горло у меня так и сжалось. Борясь с этим ощущением, я отвернулась. Никакого давления, никаких обещаний? Это еще что такое? И почему для меня это вдруг так важно? Я могла сосчитать всех своих любовников на пальцах двух рук. Каждый из них для меня что-нибудь да значил, если не считать одного поразительно нехарактерного для меня одноразового эпизода после празднования совершеннолетия одной моей подруги.

Ну да, я раньше и влюблялась, и просто ощущала желание, но я не могла вспомнить, чтобы прежде у меня возникало в отношениях с мужчиной подобное чувство защищенности. Адам вызывал у меня именно такое чувство – а также вышеперечисленные. Можно было проставить галочки напротив всех пунктов в списке – всех до единого. Впервые в своей взрослой жизни я ощущала себя целостной – как если бы все кусочки пазла наконец встали на свои места.

– Ладно, – произнесла я. Меня саму раздражала собственная липучесть. Я бы с радостью продемонстрировала его какой-нибудь троюродной сестре сводной тетки моей матери. Но он, видимо, смотрел на это иначе. И мне это было неприятно. И я ничего не могла с собой поделать.