Эпилог

Илюшин договорился о встрече заранее. Машину, взятую напрокат, оставил перед домом.

Хмурая домработница с недовольно поджатыми губами провела Макара в столовую. Перед уходом окинула внимательным взглядом стол, точно пересчитывала серебряные ложечки. Никаких ложечек, впрочем, не было, только стояла пузатая ваза светло-голубого стекла, из которой торчали в художественном беспорядке полевые цветы: пижма, тысячелистник, ромашки и какие-то мохнатые зеленые колоски. Он вспомнил, что Маша говорила: полевые цветы можно сунуть в вазу как угодно небрежно, и все равно получится чудесный букет.

– Ждите, – бросила домработница. – Хозяйка щас придет.

Ожидая, Макар рассматривал картину, висевшую напротив. Это был детский рисунок, изображавший розового фламинго, – довольно безобразного, с точки зрения сыщика, – по всем правилам оформленный в багет.

Когда фламинго ему надоел, Илюшин вытащил из вазы колосок.

– Это лисохвост, – сказали сзади. – Смешное название, правда? Ячмень лисохвост.

Илюшин обернулся и встал.

– Марина. – Женщина протянула руку.

– Макар. Рад познакомиться!

В ее взгляде не было и намека на подозрительность, хотя этого можно было ожидать с учетом предыстории.

Он пожал узкую ладонь.

– Вы от Дины, – утвердительно сказала Марина.

– Не совсем.

– Она жива? Здорова?

По торопливости, с которой были заданы два этих вопроса, Макар понял, что женщина не так спокойна, как хочет казаться.

– Позавчера, когда я видел ее, с ней все было в порядке.

На лице Марины отразилось облегчение.

– Присаживайтесь, пожалуйста. Хотите кофе?

От кофе Макар отказался.

– Сразу скажу: Дина не просила меня встречаться с вами. – Он положил колосок на стол. – Это моя личная инициатива. Мы познакомились с ней в начале июня при своеобразных обстоятельствах…

Он начал рассказывать обо всем, что произошло в Озерном. На второй минуте в столовую проскользнула домработница, бесшумно поставила перед Мариной чашку и собиралась выйти, но услышав, о чем идет речь, замерла возле дверей.

Марина не заметила ни кофе, ни домработницу. Она сидела, прижав ладонь к губам, и только темные глаза, устремленные на Макара, становились все больше и больше.

Наконец Илюшин замолчал.

– Боже мой… Бедная девочка, – медленно проговорила Марина. – Бедная, бедная девочка! – Она, наконец, обратила внимание на неподвижную фигуру. – А ведь мы убеждали вас, Лида Ивановна! А вы!.. «Никчемная девка!» Нет, мы всегда знали, что это неправда!

Домработница молчала.

Марина взглянула на Илюшина.

– Понимаете, мы с самого начала догадывались, что с девочкой что-то не так. Она болезненно воспринимала расспросы о своей семье. Или отмалчивалась, или начинала врать. А я не люблю, когда врут, мне всегда становится за врущего безумно стыдно… И мы оставили ее в покое. При нас с Борей она тушевалась, но с Лизой и Тимофеем просто расцветала. Честное слово, другой человек! Сначала я радовалась, что Лиза завела себе подругу, но потом мы заметили, что Кристина… то есть Дина… что она и с Тимой возится как с младшим братом. Она относилась к нему очень… – Марина задумалась, подыскивая слово, – бережно. Да, бережно. Она не рассказывала вам, как он потерялся в торговом центре?

Макар отрицательно покачал головой.

– Мы поехали все вместе покататься на роликах. На Тульской отличная площадка. Тимофей все время был на наших глазах, а потом вдруг раз – и исчез. Знаете, наверное, как это бывает с детьми. Отвернешься всего на секунду, а его уже нет. Дина первая заметила его исчезновение и вдруг стала очень взрослой и сосредоточенной. Видимо, в тот момент она начисто забыла о своей роли. «Марина, вы должны дать объявление по громкой связи! Лиза, беги проверь игровую». И исчезла точно так же, как Тимофей. Десять минут спустя я стояла возле стойки объявлений, сами можете представить, в каком состоянии. Лиза и Боря со мной. И вдруг видим – идут вдвоем! Вернее, едут.

– Где Дина его нашла?

– В туалете! Тимофей захотел в уборную, а сказать нам постеснялся. И метнулся туда, как был, прямо на роликах. Она обыскала все туалеты и обнаружила его этажом ниже. Меня тогда поразило, что чужая девочка сообразила, куда мог уйти мой ребенок, быстрее, чем я, его мать! Но она всегда понимала их. И Лизу, и Тимофея. Я потом спросила ее, отчего же она мне сразу не сказала, где он. Знаете, что она ответила? Нет, вы никогда не догадаетесь!

Макар добросовестно подумал и признал, что не догадается.

– «Вам было бы неприятно среди писсуаров, Марина. А мне пофиг. Что я, ссущих мужиков не видела?»

Илюшин засмеялся – так похоже она передразнила грубоватую манеру Динки.

– А потом, когда все это случилось, – Марина неопределенно повела рукой, – мы совсем растерялись. Оказалось, были другие семьи, мы не первые…

– …а я вам еще когда говорила! – не удержалась домработница.

– Лида Ивановна!

– А чего сразу!.. Вас обобрали, не меня!.. Мне-то что! На чужом дворе – хоть трава не расти!

Она хотела еще что-то добавить, но махнула рукой.

– Мы с Борей и детьми решили, что постепенно все забудется, – сказала Марина. – Но через несколько месяцев мне стало ясно, что… – Она замялась. – Я выяснила, где содержат Дину. Получила разрешение на свидание. Она не ожидала меня увидеть. Я только успела сказать, что мы на нее не сердимся, и она сразу зарыдала, точнее – завыла, это невозможно было слушать, такая сдержанная девочка – и вдруг этот вой… как зверь в капкане. Я перепугалась, закричала, чтобы вызвали врача… Никого, конечно, не вызвали, а просто увели ее, то есть утащили. Ужасно. Потом она отказывалась с нами видеться, хотя пытались и я, и Боря… Я выяснила, что ее изредка навещает один мужчина, кажется, отчим. Он собирал ей посылки. Мы договорились, что он будет предупреждать заранее, и передавали с ним разное… То, что всегда требуется молодой девушке. Мужчина не всегда может сообразить…

Марина развела руками, словно извиняясь за мужчин.

Они помолчали.

– История, которая происходила на моих глазах… – начал Макар. – Я рассказал вам ее не до конца. Дело в том, что у меня был ваш номер телефона, потому что Дина хотела вам кое-что передать. Я сейчас вернусь… – Он встал. – Лида Ивановна, не откажите в помощи…

Неразборчиво бубня под нос, домработница побрела за ним.

Минуту спустя она распахнула дверь и придержала, пока Илюшин заносил громоздкий пакет в столовую. Прислонив его к стене, он вытащил складной нож и осторожно удалил упаковку.

– Дина приложила колоссальные усилия, чтобы вернуть его, – сказал он. – Мы с напарником только помогли ей найти человека, который был организатором краж.

Марина не отвечала, глядя на портрет. Илюшин секунду смотрел на ее лицо, затем встал и вышел.

В соседней комнате он по привычке хотел устроиться на подоконнике, но спохватился и придвинул стул.

Во дворе под деревьями девушка, очень похожая на мать, играла с собакой. Псина, несмотря на хромоту, резво носилась с мячом и подпрыгивала за тарелкой.

Девушка заметила Илюшина, отбросила мяч и вбежала в дом. Несколько секунд спустя она стояла перед ним – запыхавшаяся, взволнованная.

– Вы приехали по поводу Динки, правда?

Макар кивнул.

– Она к нам вернется?

Илюшин, озадаченный этим вопросом, молчал, и девушка шагнула к нему, мгновенно вспыхнув.

– Слушайте, вы! Мне плевать, что вы о ней думаете! Это вообще не ваше дело! Мы знаем… я с ее матерью разговаривала, это же ужас какой-то, чудовище, даже папа сказал, что она бессердечная! А вы… что вы можете понимать!

Макар смиренно согласился, что понимать он ничего не может.

– Где она? Говорите сейчас же!

Моя смена закончилась в четыре. Я немного поболтала с девушками на раздаче, которые в любую свободную минуту принимались сплетничать об актерах, сменила униформу на свою одежду и побрела домой.

Комнату в общаге мы делили с двумя девчонками из нашей столовой. Жуткий клоповник, по правде сказать. Но из окна видны крыши и телебашня. Ну, и еще окна второго корпуса. Я поняла, как чувствуют себя рыбы в двух соседних аквариумах в зоомагазине.

Лифт опять не работал. Я тащилась вверх по бесконечной лестнице, пропахшей куревом, и ни о чем не думала.

Вот чем мне нравилась моя работа. Постоишь над раковиной с посудой несколько часов – и ни единой мысли в голове. Как будто ты их смыл вместе с засохшим картофельным пюре.

Туда им и дорога.

Мои соседки еще не вернулись. За стеной бранилась семейная пара, – лаялась, как говорила моя мать, и надо признать, ее словцо куда точнее отражало то, что происходило между ними. Жена гавкала, муж рычал, и время от времени оба переходили на ожесточенный визг. С другой стороны выпивали, но сдержанно. Наверху пели.

Мое новое жилище напоминало полку в плацкартном вагоне. Только, кажется, этот поезд никуда не ехал, а просто стоял на полустанке.

Знаете, а ведь Ясногородский не удивился, увидев меня.

Когда мы узнали, где он скрывается, Сергей спросил: почему я уверена, что картина все еще у него? Зачем ему портрет незнакомой бабы?

Макар только улыбнулся. Он-то понимал.

Леонид Андреевич ни за что не избавился бы от этой картины. Ни за что! Я была уверена: он повесит ее на видное место, может быть, даже в спальне, чтобы утром, открывая глаза, первым делом видеть не облака, не листья на деревьях, а осязаемое подтверждение своей победы. Это был его золотой кубок. Он получил его, когда переиграл меня.

Но за эти годы все изменилось.

Он скучал по мне. Я увидела это по мгновенной радости, мелькнувшей в его взгляде прежде, чем выражение глаз вновь стало непроницаемым. Усталость и прочно въевшуюся брезгливость смыло с его лица, как мусор – волной. Передо мной был прежний Леонид Андреевич, вальяжный и добродушный.

Он боялся меня.

Он был счастлив, что я пришла.

Я знала, потому что и сама чувствовала то же самое.

Ясногородский был бесчестный человек и жестокий. Он предал меня; он отправил меня в тюрьму на три года; он поступил со мной хуже, чем моя мать. Вот только в отличие от моей матери, он меня любил.

Как и я его.

Картину Леонид Андреевич отдал без возражений. Даже помог мне снести ее по лестнице со второго этажа, иронично улыбаясь, по своему обыкновению. Мы не разговаривали, и только под конец, когда я уже вытащила картину на ступеньки и к нам от машины быстро направился Сергей, он уронил:

– Ключ под горшком слева, где трещина.

Горшки с туями обрамляли дорожку, ведущую к крыльцу; по четыре с каждой стороны. Я покосилась на ближний. Да, длинная извилистая трещина, похожая на маршрут, которым от Москвы до Эстонии вел нас навигатор.

Я поняла, что он хочет мне сказать. «Возвращайся в любое время, я жду тебя, этот дом – и твой дом тоже». Я ничего не ответила, и Ясногородский мягко закрыл дверь прежде, чем Сергей оказался рядом.

Ни единой мысли в голове?

Вранье.

Одна мысль не оставляла меня с того момента, как я села в машину сыщиков: «У меня мог бы быть свой дом». Вот он, совсем близко. Дотянуться до ключа проще простого, только захоти! Под горшком слева, где трещина…

Как здорово мы зажили бы с ним вдвоем!

Как много веселых фокусов мы бы придумали вместе!

Слева по-прежнему рычали, сверху пели, справа били бутылки. В окно напирал потной тушей, будто толстяк в тесной бане, огромный город. Я пошире открыла створку.

Кажется, я сама превратилась в одного из тех нормальных людей, которых всегда презирала. Когда это произошло? В какой момент у меня появились простые, ясные ответы?

Малявки писали мне каждую неделю. Татьяна с Чухраем звали в Озерный. Я знала, что не приму их предложение, и они это знали, но это не имело значения. Вокруг меня потихоньку собирался новый мир. Мой собственный, в котором не было места ни Леониду Андреевичу, ни его чудесному дому.

Пусть плацкартный вагон. Даже если мне придется сидеть в нем до конца жизни, я не вернусь к Ясногородскому.

В конце концов, вдруг этот поезд когда-нибудь тронется с места!

Снаружи постучали. Я подошла к двери, распахнула ее, приготовившись в очередной раз сообщить соседке, что нужно открывать своим ключом, – и потеряла дар речи.

В коридоре стояли Гурьевы. Марина и ее муж.

У меня в ушах стало жарко, будто туда плеснули горячего молока. Господи, только не это!

– Привет! – спокойно сказал Борис Иванович. – Можно? Прости, что без предупреждения!

Не дожидаясь моего разрешения, они вошли. Я попятилась.

– Мы пытались дозвониться… – вступила Марина. – Но у тебя телефон не отвечает. Боялись, что ты уедешь и мы опоздаем.

Борис Иванович вытер вспотевший лоб.

– Ффух! Лифт декоративный, да? Я, кстати, на лестнице встретил трех тараканов. Крупные, косматые! Их здесь для боев выращивают, что ли?

– Боря, ну вот что ты!.. Подумаешь, таракан, у нас на Алабяна тоже жили тараканы…

– Да, но в аквариуме и мадагаскарские! Редкая мерзость, – доверительно обратился он ко мне. – Приятель оставил на месяц, а сам задержался в Кении на полгода. Я тебе потом эту историю расскажу.

Они болтали так, словно мы расстались вчера. Словно ничего не произошло. Не было трех с половиной лет, и вообще ничего плохого не было.

Я сглотнула и шепотом спросила:

– Как вы меня нашли?

– Илюшин нам сказал. Предупредил, что здесь антисанитария.

– Допустим, это преувеличение… – доброжелательно заметил Борис Иванович, и Марина всплеснула руками:

– Боря, ну какое преувеличение, если грибок под оконной рамой?

Мы одновременно посмотрели на оконную раму. А я-то думала: что это за черные разводы, которые не берет мочалка?

– Собери свои вещи, пожалуйста, – попросила Марина.

Я стояла, не двигаясь с места.

– Дина!

Я вздрогнула, когда Марина назвала меня настоящим именем, и уставилась на нее во все глаза.

– Товарищи, пока мы клювами щелкаем, нас эвакуируют, – страдальчески сказал ее муж. – Давайте я внизу посижу. А вы мне махните, когда подняться за вещами.

– Хорошо.

– Нет, подождите!

Борис Иванович остановился в дверях.

– Зачем вы… – У меня перехватило горло, но я все же смогла выдавить: – Зачем вы приехали?

Они переглянулись.

– Мы приехали тебя забрать, – раздельно, как маленькой, объяснил Борис Иванович.

– К-куда?

Я вдруг поняла куда. Но прежде, чем я позволила себе впустить эту мысль, страх, что я ошиблась, выбил из меня все дыхание. Воздух вокруг встал плотно, как вода. Я пыталась – и не могла вдохнуть.

Моя мать говорила, что в ад попадают по умолчанию, а рай нужно заслужить.

Разве я что-то заслужила?

– Мы приехали забрать тебя домой, – мягко сказала Марина.

Я не успела опомниться, ничего не успела сказать, как она шагнула вперед и обняла меня. И хотя она стиснула меня крепко-крепко, воздуха стало столько, что у меня закружилась голова. Я закрыла глаза, чтобы не упасть, и на мгновение перед тем, как провалиться в счастливую темноту, увидела, как раздвигаются стены, прорастая лианами, как зеленые стволы уходят в жаркую вышину; как под лианами идет, раскачиваясь, хмурая обезьяна, и подросший детеныш идет рядом с ней, – бесстрашный, как все, кого любят.