Глава седьмая. Удивительные метаморфозы

Вербовка Самсона Нкоси происходила в баре «Геварыч» на Таганской площади. Нарендра предложил было устроить посиделки у Саши, но Саша отклонил эту идею — не та у него обстановка, чтобы приглашать в гости незнакомых людей, да вдобавок еще и президентов студенческих землячеств, а также родственников министров здравоохранения.

— Ты прав, — согласился Нарендра. — Надо произвести впечатление. Кроме того, Самсон любит это дело.

Нарендра залихватски щелкнул себя по кадыку и подмигнул Саше. Саша в очередной раз подивился тому, как качественно Нарендра адаптировался в России. Говорит без акцента и правильно, освоил народные жесты, полюбил закусывать водку салом с черным хлебом и солеными огурцами, может спеть «Ой, мороз, мороз». Опять же кожа всего чуточку смуглая и черты лица совершенно европейские. Если осветлить волосы, то вполне можно за русского принять.

Бар выбрали случайно, можно сказать — методом тыка. Искали недорогое и уютное заведение в центре Москвы и остановились на «Геварыче». Знак судьбы Саша разглядел позже, когда они с Нарендрой сидели за столом в ожидании Самсона.

— Смотри, как интересно получается, — сказал он Нарендре. — Наш Университет раньше носил имя Эрнесто Че Гевары, а мы сидим в «Геварыче». Это же неспроста! Хороший знак!

Сказал в шутку, просто так, для поддержания беседы, но Нарендра воспринял его слова серьезно.

— Очень хороший, — кивнул он. — Дух Гевары будет нам помогать. Он же был революционер и мы тоже революционеры. Дело одно и то же, масштабы разные. Скажи, а почему университет больше не называется в его честь?

— Новые времена, новые правила.

— Но при этом по всей Москве стоят памятники Ленину и есть Ленинский проспект, — усмехнулся Нарендра. — Москва вообще уникальный город потому что в нем есть проспект начальника Кей Джи Би Андропова и проспект академика Сахарова, которого Кей Джи Би преследовало. Это все равно, что в Дели мемориал Ганди будет находиться на проспекте генерала Клайва.

Кто такой генерал Клайв, Саша не знал, а спросить не успел, потому что в этот момент появился Самсон. Лидер южноафриканской студенческой общины производил внушительное впечатление. Бритая голова, монументальный подбородок, бычья шея, украшенная толстой, вроде как золотой, цепью, саженные плечи, накачанные мышцы… Приветливая улыбка совершенно не вязалась с этим обликом. И рукопожатие тоже не вязалось, оно было не костедробительным, а вежливым.

Покосившись на полупустые бокалы с пивом, стоявшие перед Сашей и Нарендрой, Самсон отправился к стойке.

— Сто пятьдесят водки и молочный стаут! — сказал он на весь зал.

Получив требуемое, он выпил водку залпом прямо у стойки, взял бокал с пивом и направился к компании. Саша подумал о том, что Нарендра нисколько не преувеличивал. Самсон действительно «любит это дело».

Выпили по глотку пива за знакомство, похвалили сегодняшнюю погоду, обстановку в баре и пиво, а затем перешли к делу.

— Я не верю, что мы сможем что-то изменить, но готов вас поддержать, — сказал Самсон. — Надо же один раз сказать, что думаешь.

По-русски он говорил с небольшим акцентом и делал очень короткие паузы между словами.

Договорились, что первым выступит Саша, вторым — Нарендра, а третьим — Самсон. Каждый не только покритикует существующее положение вещей, но и сделает какие-то предложения. Набросали краткий план, кому что говорить, чтобы не повторяться.

— Главное, чтобы к нам прислушались, — сказал Нарендра. — Хочется, чтобы вторая половина ординатуры прошла нормально.

— Главное, чтобы нам дали сказать все, что мы хотим, — усмехнулся Самсон.

— Троих заткнуть сложнее, чем одного, — резонно заметил Саша. — Да и должны же они в конце концов понять, что наше предложение выгодно не только для ординаторов, но и для преподавателей…

В его представлении преподавательская выгода была тройной. Во-первых, если занятия станут интересными, их меньше будут прогуливать, а любые прогулы — это минус в работе кафедры. Хромая дисциплина — повод для критики. Недаром же некоторые преподаватели якобы по доброте душевной не отмечают отсутствующих в журнале. Но это провальный путь, если не отмечать пропуски, то очень скоро все перестанут ходить на занятия. Во-вторых, сейчас преподавателям приходится тянуть на себе все занятие целиком, а если устроить все по уму, то они будут только контролировать учебный процесс и направлять его в нужное русло. Студенты занимаются сами — осматривают пациентов, обмениваются мнениями, а преподаватель указывает на ошибки. Делать отдельные замечания легче, чем говорить полтора часа без остановки, а живое продуктивное общение приятнее нудного бубнежа. Третья выгода — репутационная. Интересные занятия повышают престиж кафедры и всего университета в целом. Чем интереснее ординатура, тем больше будет платных ординаторов, тем больше денег заработают кафедра и университет.

Настоящие революционеры бескорыстны. Они действуют не ради собственной выгоды, а для того, чтобы изменить мир к лучшему.

Хочется, как лучше, а получается… Впрочем, давайте не будем забегать вперед.

До собрания, которое должно было состояться через две недели после встречи в «Геварыче», Саша получил два предупредительных звоночка.

Первый звоночек прозвенел на дежурстве, когда Саше устроили скандал в приемном покое хирургического корпуса.

— Сколько вас можно ждать?! Нам нужно срочно решать вопрос с госпитализацией, а вы где-то шляетесь!

И так далее, в том же гневном духе.

Саша сказал, что он был занят с пациенткой из кардиологического отделения, у которой внезапно подскочило до небес давление, но его слова не подействовали на дежурного врача приемного покоя. Тот продолжал громогласно возмущаться и Саше пришлось выставить его из смотровой, чтобы не мешал разбираться с пациентом. Никакой срочности в консультации терапевта по поводу ишемической болезни сердца не было. С таким же успехом пациента мог посмотреть завтра прикрепленный к отделению консультант. Лечение человек получает, жалоб в настоящий момент нет, свежих изменений на кардиограмме нет, анализы в порядке… Кладите в хирургии и лечите ущемленную грыжу, из-за которой его госпитализировала скорая помощь.

Большого значения случившемуся Саша не придал. Ну сдали у коллеги нервы на дежурстве, с кем не бывает? Или он по жизни психопат, так это его проблемы. Однако, на утренней конференции начмед Гонтарев попросил Сашу задержаться и стал выговаривать ему за халатное отношение к обязанностям. Мол, если зовут на срочную консультацию, так надо бежать рысью, а не чаи допивать.

Было ясно, что начмед придирается неспроста, поэтому Саша дал ему резкий отпор. Нападение — лучший способ защиты, разве не так?

— Что я должен делать, Евгений Константинович, если вызов от хирургов поступил в тот момент, когда я занимаюсь ухудшившейся пациенткой? — спросил Саша, глядя собеседнику прямо в глаза. — Бросить ее с давлением двести сорок на сто восемьдесят? Чтобы она умерла от кровоизлияния в мозг, пока я буду консультировать совершенно несрочный случай в хирургии? Это не я виноват, а те, кто экономии ради заставляет врачей дежурить в одиночку на два сложных отделения, да еще и вешает на них консультации в соседнем корпусе…

— Это не вашего ума дело! — рявкнул Евгений Константинович, багровея лицом и лысиной. — Что…

— Мое! — перебил Саша, тоже повысив голос. — Именно что мое, потому что мне приходится работать в таких условиях! И дежурить шесть или семь раз в месяц, прошу заметить! Это же целая ставка! А с какой стати?!

В общем, славно поговорили, точнее — от души поорали друг на друга. Саша считал себя победителем. Он высказал правой руке главного врача все, что думал о больничных порядках и сказал, что впредь не будет дежурить «через два дня на третий». Два дежурства в месяц, максимум — три, а все остальные дыры в графике затыкайте, как хотите.

Продолжения эта история не имела, разве что Евгений Константинович перестал отвечать на Сашины приветствия. Сашу, успевшего закалиться в постоянных терках и привыкшего наживать врагов, начальственное пренебрежение нисколько не волновало. Напротив, он находил особое удовольствие в том, чтобы при встрече с начмедом громко его приветствовать:

— Здравствуйте, Евгений Константинович!

Иногда так увлекался, что приветствовал дважды в день.

Второй звоночек прозвучал накануне собрания. Заведующий кардиологическим отделением Максим Семенович пригласил Сашу в свой кабинет и «обрадовал»:

— На вас, Александр Михайлович, больной Носоченков жалобу написал.

Заведующий по стародавней привычке предпочитал говорить «больной», а не «пациент».

— Носоченков?! — удивился Саша. — Жалобу? Почему?

Носоченков выписался вчера. Никаких трений у Саши с ним не было. Тихий спокойный пенсионер шестидесяти пяти лет, подрабатывает консьержем, любит футбол, болеет за «Локомотив», как и положено отставному железнодорожнику.

— А вы почитайте! — заведующий протянул через стол ксерокопию жалобы.

На Сашиных родителей иногда писали жалобы и ничего удивительного в этом не было. Если работаешь с людьми, то кто-то всегда будет недоволен твоими действиями, а кто-то из недовольных станет жаловаться. Все жалобы подробно и не раз обсуждались дома за вечерним чаем или воскресным обедом. Саша слушал, о чем разговаривают родители, и мотал на воображаемый ус. Поэтому по части жалоб его нельзя было считать неопытным. Он читал жалобу профессионально.

Сразу же бросилось в глаза то, что жалоба была написана на имя заведующего отделением. Это, вообще-то, нонсенс. Обычно жалобы пишутся на имя главных врачей или более высокого начальства. Жаловаться надо тому, у кого есть власть, а какая власть у заведующего отделением? Чисто номинальная. Принимает на работу, увольняет, наказывает и поощряет главный врач. Да и какой вообще смысл письменно обращаться к человеку, с которым беспрепятственно можно пообщаться лично. Хочешь — выскажи свои претензии во время еженедельного обхода заведующего, хочешь — приходи в кабинет и выкладывай все наболевшее с глазу на глаз. Максим Семенович никогда не отказывал пациентам в общении и правильно делал — лучше пусть ему люди расскажут о проблемах, чем главному врачу.

Жалоба была, как выражался Сашин отец, «абсолютно беспредметной». Никакой конкретики, только общие слова. «Лечащий врач Пряников А. М. невнимательно относится к пациентам, во время обходов всегда торопится, бывает, что и грубит». Это отрывок из романа или жалоба? Сразу же становится ясно, что обвинения беспочвенны, они высосаны из пальца. О реальном пишут с конкретными примерами. Хотя бы так: «Восьмого октября, во время обхода, лечащий врач Пряников А. М. не дослушал до конца мои жалобы на ухудшение самочувствия и не измерил мне давление, а когда я сказал, что врачу не пристало торопиться во время обхода, обозвал меня «старым маразматиком» и «склочником». Вот это совсем другое дело.

И с чего бы это вдруг пациент, не выказывающий абсолютно никакого недовольства, вздумал написать жалобу на лечащего врача в день выписки? Все уже в прошлом, зачем «гнать волну»?

— Интересно, чем вы его соблазнили? — сказал Саша, не отрывая взгляда от четырех строк, написанных торопливым размашистым почерком.

Сказал негромко, себе под нос, словно подумал вслух.

Человек непричастный вряд ли понял бы смысл сказанного. Пропустил бы мимо ушей или переспросил. Но Максим Семенович сразу же возбудился:

— Что вы имеете в виду?! Кого я соблазнил?! Зачем?! Я вас не понимаю!

— Да прекрасно вы все понимаете, — усмехнулся Саша, пытаясь поймать глазами ускользающий взгляд собеседника. — Носоченков вряд ли бы стал писать на меня жалобу просто потому, что вы его об этом попросили. Некрасивые поступки обычно совершаются ради выгоды. Например — ради возможности бесплатного наблюдения у заведующего отделением. А, может, вы ему с собой пару-тройку упаковок ромадрона выдали? Он — мужик запасливый, куркулистый. Очень переживал, что в поликлинике лекарства ему выписывают «день в день», ни одной таблетки не сэкономишь.

— Вы обвиняете меня во лжи?! — заведующий отделением грозно нахмурился и заиграл желваками. — Да как вы смеете?! Я вообще не имею к этому никакого отношения! Ко мне поступила жалоба и я должен отреагировать.

— Тогда почему вы так разволновались? — Саша испытующе прищурился и посмотрел на собеседника так, словно главным здесь был он, а не Максим Семенович. — Шапка загорелась?

— Какая шапка?! Что вы вообще несете?!

Не спрашивая разрешения и вообще не обращая внимания на гневно пыхтящего Максима Семеновича, Саша взял один лист бумаги из пачки, лежавшей на краю стола и написал объяснительную, причем на имя главного врача больницы. Так, мол, и так, жалоба пациента Носоченкова не имеет под собой никаких оснований, а о том, как я провожу обходы и общаюсь, можете узнать у других пациентов. Точка. Подпись.

— Передайте, пожалуйста, Николаю Сергеевичу вместе с жалобой, — попросил он, пододвинув объяснительную к Максиму Семеновичу. — Или мне лучше на имя заведующей учебной частью объяснительную написать?

То был элегантный щелчок по носу, недвусмысленный намек на то, что разбор жалоб не относится к компетенции заведующего отделением. Нечего строить из себя вершителя судеб. Было ясно, что Максим Семенович действует по чужой указке, но это не могло служить ему оправданием.

Вспоминая себя недавнего, восторженного и преисполненного самых радужных надежд, Саша диву давался — это надо же было так измениться за каких-то неполных два месяца. Удивительные с ним происходят метаморфозы! Что же будет дальше?