Глава тринадцатая
#музыканакрыше
Всю свою жизнь Миша имела множество полномочий, потому что большую часть времени была предоставлена самой себе: мама работала, и из школы маленькая Миша возвращалась сама. В какой-то момент она сообразила, что, если уйти с последних уроков и вернуться домой пораньше, тебе за это ничего не будет, потому что мама придет домой гораздо позже, уже вечером.
Мише казалось, что существует большая разница между понятиями «врать» и «умалчивать». Если мать сама не спросит, то ты вроде бы промолчала, но и не наврала при этом.
Какое-то время в классе даже существовала мода прогуливать у Миши в гостях: она приводила с собой из школы тех, кто казался ей интересен, и эти чужие, в общем-то, люди, волею судьбы оказавшиеся с ней в одном классе, полагали, что они дружат. Миша считала, что друзей у нее нет, ее друзья считали, что они у нее есть, но противоречия в этом Миша не видела.
Ее болтливость всегда была выверенной и не то чтобы напускной, но структурированной, в меру и только когда нужно. Вот и на этот раз Миша очень надеялась, что из наблюдений за Полиной выйдет интересная история. Сначала она просто подумала: «Почему нет» – и загорелась. Потом стало ясно, что ничего оригинального в истории «о том, как я одна впервые приехала в Петербург» нет, и Миша уже хотела было забить, но тут Полина разговорилась. И выяснилось, что ехала она сюда к одному парню, а не просто город посмотреть.
Парень пропал, что само по себе уже стало зацепкой для интересной истории, но гораздо интереснее было то, что Полина в первый же день – как в кино – встретила другого. Он был красив и богат (и то и другое, конечно, сомнительно), имел сто секретов и совершенно точно в Полину влюбился. История любви в реальном времени! Не постановка, а зафиксированная жизнь! То, что надо.
А потом выяснилось, что у поклонника есть лучший друг, который, увидев Полину, тоже остался весьма и весьма неравнодушен. А еще потом выяснилось, что у обоих поклонников одинаковые имена. Миша была в восторге. Она очень аккуратно, не перегибая палку, старалась держать руку на пульсе, внушая Полине дать шанс обоим Андрюшам.
Война за любовь бьет не в глаз, а в бровь. Миша продолжала придумывать смешные хештеги – «мишкалюбитинтрижки», просмотры капали, подписчики – тоже. Потому что общественность уже пресытилась всем, что имеет приставку «пост». Постмодерном и постпостмодернизмом. Постиронией. Постреальностью, постреволюциями.
Общественности требовалось что-то простое, живое и настоящее.
На это лето Миша поставила себе цель набрать сто тысяч подписчиков. Маме объяснять было бесполезно, мама не совсем понимала, что такое блогеры, спрашивала, как на этом можно заработать и откуда блогеры берут деньги, при чем тут реклама и, главное, почему Миша не может поехать в деревню к бабушке, если все равно не собирается летом работать. Хотя бы отдохнула нормально. Мама действительно не понимала, как лето у бабушки может мешать Мише заниматься своим блогом.
То, что мама такое количество времени теперь проводит дома, было непривычно. Мишу смущало мамино присутствие днем, вечерами же это становилось почти невыносимо. Обе чувствовали себя скованно и неловко, как чужие люди, которые вынуждены проводить много времени вместе в маленьком запертом пространстве. И не то чтобы они совсем уж друг другу чужие, но ничего общего почти не имеющие. Например, как будто они не виделись десять лет, а теперь должны все всегда делать вместе.
Мама ушла с работы весной по собственному желанию, потому что ее об этом попросил начальник, – издательство закрылось, и нечем было бы выплатить сотрудникам увольнительные и прочие компенсации, уволь он их официально. А начальника своего мама очень любила, потому что проработала с ним бок о бок пятнадцать лет, вот и согласилась по этому самому якобы собственному желанию заявление написать.
Теперь мама много времени проводила дома, и легче становилось, только когда к ним в гости заезжал отец. Отец хотел, чтобы дочка и первая жена ни в чем не нуждались, и уговаривал Мишу поехать с мамой на море. Что это мешало Мишиному блогу, он тоже не понимал. И к Мишиному намерению никуда не поступать этим летом относился, как и мать, с непониманием.
Зато на выпускном Миша воплотила в жизнь свою давнюю мечту: теперь уже бывшие учителя и бывшие – слава богу – одноклассники, а то даже и их родители то и дело спрашивали, куда она будет поступать. А она стояла, приосанившись, во всем черном и с синими волосами и гордо отвечала: «Никуда». Чувствовала она себя при этом великолепно.
Смуглая кожа и жесткие темные волосы достались ей от отца – красить их было одно мучение, – а маленький рост и мальчишеская фигура – в маму. У Миши было много самых разнообразных хобби, знакомств и интересов. Вязать она тоже умела, и когда в моду вошли простенькие плетеные гобелены из толстых ниток пастельных цветов, Миша с ходу освоила эту нехитрую технику и продала пару таких гобеленов. Но ей быстро надоело. Швейную машинку она так и не освоила, но, значит, ей этого не очень и хотелось. Потому что Миша всегда добивалась того, что ей действительно было нужно.
* * *
Андрей-первый оказался жутко зажатым, он прям еле-еле что-то блеял от смущения. Но Полине, видимо, такой тип парней как раз и нравился, потому что вела она себя примерно так же и была такого же пунцового цвета. Миша диву давалась – уже темнеет, а они прямо светятся оба, и жаром от них, как от электрообогревателя, отдает.
Она, конечно, очень быстро выяснила, в чем дело: днем Андрей-первый и Полина бродили по городу, купались в фонтане, кидали в него монетки, чтобы Полина еще раз обязательно вернулась, и тут у них вышел инцидент. У Полины к груди прилип намокший топ, и Андрей-первый так на Полину засмотрелся, что она это заметила и тоже засмотрелась, как на нее засматривается Андрей-первый. Так они и стояли по колено в воде и портили всем вид на фотографиях, пока Андрей-первый наконец не отфиксировал, что Полина пялится на то, как он пялится на нее. И тогда он стал еще больше пялиться и немного пятиться, ударился ногой о гранитный парапет фонтана, споткнулся и стал падать на Полину, как раз лицом в намокший топ.
И теперь вот оба страшно смущались. Сидели они на крыше клуба, где на оборудованной летней сцене-веранде вот-вот должен был начаться концерт, на который их пригласила Миша. Концерт все не начинался, Андрей-первый и Полина все смущались. Насколько им интересны мировые рок-хиты в классической обработке, оставалось загадкой. Справа от сцены худой парень с дредами осторожно нес на сцену огромный контрабас; он боялся споткнуться в полутьме о груды проводов под ногами.
Миша решила взять дело в свои руки. Она начала свой монолог с поэта Таганова, за несколько минут плавно перешла к другим поэтам, а затем – на обсуждение того, что в одном классе с Андреем учился не только его лучший друг Андрей-второй, но и сын еще другого известного поэта – Вяземского. И – о боже, как тесен мир – Вяземский конечно же знал Таганова лично. Ей даже удалось втянуть в разговор и Андрея, и Полину, и все это уже стало напоминать обычную такую, нормальную, дружескую беседу.
– Ну, это, познакомить с ним вряд ли получится, – мямлил Андрей. – Он, это, не общительный. И не любит про родителей-поэтов и все такое. Вот.
Пришлось аккуратно сворачивать тему поэтов и их детей, но тут более-менее оживилась и включилась в разговор Полина. Оказывается, у Андрея-первого была собака. Так как же он относится к такому явлению, как догхантеры?
Параллельно Миша внимательно наблюдала за Андреем. То, что она видела, в корне разнилось с образом обеспеченного, уверенного в себе, интересного молодого человека без комплексов и с горой увлечений.
Хештег: «Мишкавидитврунишку». Полине она решила ничего пока не говорить, даже наоборот – надумала уйти в перерыве, чтобы Андрей-первый смог побыть наедине с Полиной. Как раз стемнеет. Как раз хиты, которым можно подпевать, скрипки и потрясающий вид на канал Грибоедова. А она пойдет домой, лишь бы мама уже легла, и как следует изучит в интернете этого удивительного любителя бродить по Эрмитажу и рыбачить на яхте. Теперь есть официальный повод добавить его в друзья, а то страница у Андрея-яхтсмена была предусмотрительно закрыта.
На веранде выдавали пледы. Миша предусмотрительно взяла только один и почти демонстративно положила его на свое освободившееся место – может быть, у Андрея-первого хватит мозгов укрыть им Полину. Может быть, Полина забеспокоится, а как же он сам в одной футболке и то до сих пор после фонтана не просохшей. И может быть, Андрей предложит Полине укрыться пледом вместе.
Миша с сомнением глянула на долговязую фигуру, ссутулившуюся на неудобном раскладном стульчике. Нет, вряд ли. Но надежда умирает последней.
Дослушав Sweet dreams до конца, Миша ускользнула, не дожидаясь перерыва.
Осенью, вернувшись из лагеря, я первый раз уехала домой от Таганова.
Он возвращал меня всеми доступными ему способами. Кричал под окнами, обрывал на клумбах цветы, попадал в отделения милиции, предлагал мне отрубить ему руку, чтобы она не тянулась к другим женщинам, предлагал отрубить ее себе сам.
– Я без тебя умру! – кричал Таганов и страшно удивлялся, когда я отвечала: «А я без тебя нет».
Он приходил в отчаяние и обиженно возмущался: «Как же так, как же так? Ты, значит, будешь жить, а я пускай подохну? Это что, по-твоему, справедливо? Послушай, ну я же изменюсь!»
Он клялся, что изменится. Я качала головой: «Нет, не изменишься. Не получится, я же вижу».
Но Слава твердо вбил себе в голову, что все еще будет хорошо. Руководствуясь какой-то дикой логикой, он судорожно менял работу за работой, попадал в нелепые ситуации, его били, и он бил тоже.
…Пересмотрев свои взгляды относительно мещанства, пошел работать «лакеем» в ресторан. Как всегда с ним и бывало, его приняли – и по протекции друзей друзей, и по природному его обаянию.
Представлял, как мы пойдем туда ужинать, когда я образумлюсь, и снова все станет хорошо. Это он уже потом мне рассказывал, когда я во второй раз не смогла от него уйти.
Пухлый, в два Таганова в обхвате, и в пол-Таганова ростом, администратор заведения обещал Славе, что он его спасет и сделает из него человека. Говорил, что у них на банкетах бывают именитые исполнители, Таганов мог бы им песни писать. Обещал выдать свою персональную рубашку, но потом выдал почему-то только рубашку с надписью «Артем». Рубашка была мала, расходилась на тагановском пузе. Администратор посоветовал Таганову не унывать и прикрыть расходящееся место фартуком.
Слава не унывал целых четыре дня, а ночью пятого он снова стоял под моими окнами и кричал, что он честно пытался. Что попытка тоже что-то да значит.
У меня началась учеба, течение жизни становилось размеренным и понятным, без острых камней, падающих с крутых склонов. Какое-то время мне этого хватало, и все устраивало.
К первым холодам, когда до новогодних праздников было еще далеко, но в воздухе уже стерлись все воспоминания о лете, я стала замечать, что тоскую. Как будто Слава успел заразить меня своей способностью повсюду замечать изъяны – в кафельной плитке, в новом решении партии, в характере давно знакомого, но, как оказалось на поверку, далекого тебе человека.
Он ужасно поступал с самим собой, так же ужасно поступал с окружающими, но во всем, что он делал, сквозила неподкупная искренность, не преследующая какую-либо четкую цель или явные интересы.
После того как начался первый в году снегопад, я продержалась еще почти целую снежную неделю, а в субботу поехала к Таганову. Ключи у меня были свои, Таганов отказывался их забирать, повторяя: «Послушай, ты только их не выкидывай, есть же шанс, что ты еще когда-нибудь образумишься».
В длинном общем коридоре не горел свет, дверь в комнату была не заперта, из щели дуло. Я разулась и на ощупь отворила дверь. Полуголый Таганов лежал на полу, окно было настежь открыто. Жалобно мяукала Аглая.
Я села на стул и спросила, что он делает. Он пояснил, что пытается заболеть, чтобы у него поднялась высокая температура и он смог бы хоть временно ни о чем не думать. На валяющиеся возле батареи книги падал снег. Слава сел и передернул озябшими плечами. Я сказала, что, если он не закроет окно, не обуется и не наденет рубашку, я уйду.
– А так не уйдешь? – Он смотрел на меня со смесью отчаяния и надежды.
Я покачала головой.
– Ты не изменишься, конечно, я понимаю. Если ты изменишься, это будешь уже не ты.
Конечно, он заболел. И я заболела вместе с ним. Мы хрипели, как два сорвавших голос барда, Таганов сморкался и жевал крепкими зубами анальгин – считал, что так быстрее помогает, нежели глотать и запивать таблетки водой.
– Ужас какой, – удрученно сипел он, когда мы, укрытые пропахшими сыростью пледами и шерстяными одеялами без пододеяльников, валялись на диване. – Несправедливо так, что просто кошмар: мы с тобой потеряли целую осень, а теперь теряем приличный кусок зимы.
К Новому году я поверила, что все будет хорошо, и ничего не стала загадывать под бой курантов, потому что у меня и так уже все было и я была счастлива.
* * *
Когда тебя не было, милый,
Я ходила тут и скулила
И прошлась бы по всем магазинам,
Да только вот нет распродаж.
Когда тебя не было, милый,
Твоя мама учила быть сильной,
И твой папа учился быть сильным,
Но все так же пьет в гаражах.
Когда тебя не было, милый,
Я злилась сама и злила
Проезжавшие мимо машины
И каждый второй светофор.
Когда тебя не было, милый,
Что-то происходило,
Точно происходило,
Только что – не помню в упор.
В начале декабря мы узнали, что Таганову собираются вручить премию. Не большую и важную, но все же. Церемония вручения должна была пройти в музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме, бывшем дворце графа Шереметева.
Я страшно волновалась из-за премии, вернее сказать, за поведение Таганова.
Таганов сопел и хмурился, потом поинтересовался, почему я так радуюсь, если премию дают ему, а не мне. Вот за это я его, наверное, и люблю, и любила, понимаешь, Полина? Ему было двадцать лет, но ему правда были непонятны подобные вещи. И он всегда отличался привычкой задавать неуместные и неудобные вопросы.
Его уже давно нет, а я его все еще очень люблю. Раньше я думала, что любить человека после его смерти – красивый оборот речи, метафора, что-то иносказательное. Но прошло пятьдесят лет с того вечера, мне семьдесят, и я все еще очень люблю Таганова. Это уже давно не имеет значения, а я все люблю.
А тогда я готовилась, как могла, пришивала к платью новый воротничок и шила штаны Таганову, одолжила у однокурсниц косметику.
Мой папа был так за нас горд, как будто премия – папина личная заслуга.
Церемония была помпезной. Каждый лауреат, гость и член совета счел нужным продекламировать хотя бы одно свое стихотворение, и от этого церемония порядком затянулась. В конце концов было объявлено, что те, кто еще не успел выступить, сможет сделать это уже непосредственно во время застолья. Конечно, желающие нашлись. На столах помимо прочего были поданы такие изысканные блюда, как лосятина и оленина. Соус у лосятины был густым, ярко-рыжим. На Таганове была новая светло-серая – под цвет глаз – рубашка, которую я замучилась ему шить. И я очень боялась, что он на эту рубашку соусом из-под лосятины капнет. Да, конечно, он капнул.
…Вновь за зимой приходит лето.
Страна моя, страна советов! —
декламировал почтенный пожилой поэт, стоя за столом прямо напротив нас.
В этот момент Таганов решил слизнуть пролитый соус с рубашки и, неловко согнувшись, засунул кусок запачканной ткани в рот. Пожилой поэт, глядя на Таганова, сбился и начал читать сначала. До того момента я думала, что люди способны краснеть только щеками, шеей и ушами. Но у меня от неловкости и стыда покраснели даже руки.
После того как все это закончилось, мы страшно разругались. Таганов не понимал причины моего гнева и искренне пытался понять, чем я недовольна. По его мнению, рубашка была просто вещью, и не стоило так из-за нее расстраиваться. А из-за пожилого поэта расстраиваться не стоило тем более, потому что писать то, что пишет, а потом беззастенчиво декламирует он, – не уважать ни себя, ни бедных слушателей.
Из-за Таганова я постепенно становилась злым человеком, ну, если не злым, то способным на такого рода некрасивые сцены. Мы так разругались, что пошли в разные стороны. Я – пешком домой к родителям. Украшенный к Новому году Невский не радовал, а угнетал. Мне было очень обидно, что с Тагановым не получалось ничего по-людски, и горько оттого, что я прекрасно понимала: ничего не изменится. Мне было себя очень жаль, и я страшно на себя злилась, потому что знала: я сама виновата в том, что так себя чувствую.
Дома на Большом я успокоилась и тогда заволновалась о состоянии Таганова. Меньше всего мне хотелось, чтобы он отправился сейчас в гости к одному из многочисленных друзей и пропал там с концами. Было страшно за Славу, за премию, которая была у него с собой. Я засобиралась домой.
Ключи я в спешке оставила у родителей. Никто не открывал, я упорно звонила и стучала по двери кулаками. Соседи привычно не обращали внимания, а Таганова, видимо, дома не было. Значит, все мои опасения были верны.
Я посидела на ступеньках, потом спустилась на улицу. Села на низенькую оградку и заплакала. Метро уже закрылось, троллейбус не ходил, идти домой на Васильевский было далеко и долго. Мороз стоял жуткий, у меня щипало щеки, и ресницы склеивались от замерзающих слез. Когда явился Таганов, я, едва завидев его высокую фигуру, неловко вскочила и, поскользнувшись, упала в сугроб. И зарыдала уже по-настоящему.
– Послушай, ты спятила, – удрученно сказал Таганов, садясь в сугроб рядом со мной.
Когда мы поругались, он отправился ждать меня дома.
Просидев в нашей комнате с полчаса, решил, что я ушла к родителям, и, так же как и я, проделал путь от Пушкинской до Большого проспекта – а это шесть с небольшим километров и четыре реки – пешком. Чтобы остыть. Выяснив, что я посидела у родителей и вернулась к нам домой, он снова преодолел эти шесть морозных километров. Транспорт уже не ходил.
* * *
Мама просит меня быть толерантным,
Государство требует быть терпеливым.
Улица нас убеждает в обратном.
Очень странно, что мы еще живы.
Мама просит меня быть человечнее,
Отец утверждает, что все не случайно,
Мы друзей обижаем отчаянно,
А потом принудительно лечим.
* * *
25 июля
Малышка Мишка 23:50
Да он в тебя точно влюблен, это очевидно. Но, знаешь, ты права насчет того, что он что-то скрывает. Мы выведем его на чистую воду, будь спокойна! Ты бы А-2 тоже не списывала со счетов, пока мы разоблачаем А-1, ладно?
* * *
В комнате был страшный бардак. За окном шумел Лиговский, который, кажется, вообще никогда не ложится спать. Напротив располагалась целая система дворов, дома которых по большей части давно были превращены в маленькие камерные клубы, – место, тоже уже успевшее стать неотъемлемой частью нового Петербурга. Прямо легендарное место, потому что там, в одном из клубов, снимали рэп-баттлы. Мише очень хотелось туда попасть, но она не знала как. Ясное дело, что не просто в этот бар, а на съемки. Но звали туда только своих, объясняя это тем, что, просочись в тусовку кто-то посторонний, невозможно будет предотвратить слив информации о проигрыше или победе до выхода официального видео. Ну и еще потому, что якобы помещение маленькое.
Миша все никак не могла найти нужных людей. От мысли о неудаче настроение испортилось. На ногтях на правой руке частично отколупнулся лак. Она подправила положение, просто домазав верхний слой, сфотографировала тянущуюся к экрану руку. #мишкаплететинтрижку. Села изучать страницы Андрея-обманщика в соцсетях.
