Либби застыла. Ее гнев на Ноа поднялся с новой силой. На кратчайший миг она прониклась пониманием его негодования на правительство за то, что оно учинило с его семейным бизнесом, и его отчаяния, когда вину за происшествие, погубившее их, возложили на его жену и мать. Но едва он признался, что увоз был его идеей, сочувствия как не бывало.

Должно быть, ощутив разделивший их леденящий мороз, Ноа почувствовал себя неловко, потер ладонями лицо и покачал головой:

– Позволь мне объяснить. Первоначально планировалось вывести машины из строя. Все автомобили, независимо от марки и модели, имеют кое-какой общий софт, позволяющий им связываться между собой – скажем, чтобы предупредить о пробках или дорожных работах впереди. Поскольку мы приложили руку к программированию, мы знали, как в него внедриться, добравшись прямиком до этих датчиков. Алекс с остальными должны были внедрить инородный фрагмент кода в верификационный софт. Это давало нам возможность получить доступ к исходным кодам любой модели любого авто Пятого уровня и заразить его вирусом, чтобы оно подчинялось нашим командам. Тормознуть одно авто с фиктивной проблемой – и пошло-поехало, дальше и дальше, заставив тысячу за тысячей сделать то же самое. К моменту, когда хак будет выявлен и устранен, ущерб уже будет причинен. Ненадолго, но вполне достаточно, чтобы застопорить всю Британию напрочь, выставив отрасль на посмешище.

– И что же переменилось? – осведомилась Либби. – Как это переросло в массовое убийство?

– Когда Алекс влез в софт, то обнаружил, что машины считывают наши национальные идентификационные карты и все фенечки, которые мы носим. Вот тогда-то мы и узнали, что произошло с моими девочками на самом деле. Ими пожертвовали, потому что Пассажир, машина которого врезалась в них, был пилотом Королевских ВВС и ИИ его защищал. А раз он служит стране, значит, его жизнь дороже, чем всей моей семьи.

Ноа подождал реакции Либби, но она продолжала взирать на него с прежней настороженностью.

– Меня сжигала ненависть ко всем и вся, имевшему отношение к этим машинам. Их воздействие зашло чересчур далеко. Даже потом – ведь моя малышка умерла, потому что не получила печени, в которой нуждалась, потому что чем меньше катастроф в более безопасных машинах, тем меньше донорских органов.

– Нельзя же наказывать людей за то, что они не гибнут! – перебила Либби. – Это безумие.

– Понимаю, но это демонстрирует, что тогда творилось у меня с мозгами. Например, уверенность, что поломка машин не окажет достаточного влияния. Я решил, что наш хак должен пережить трехдневный новостной цикл. Нужно, чтобы он стал событием, запомнившимся всем очевидцам до самой смерти. Увоз. Я сказал Алексу, что мы должны перехватить полный контроль над горсткой машин и держать их ради выкупа, угрожая убить Пассажиров, если правительство не сознается в своих деяниях. И мы заставили бы следственное жюри сделать то же, что делает ИИ, – выбрать, кого оставить в живых, исходя только из тенденциозной информации, которую впарим ему мы. Но пострадать ни в коем случае не должен был никто. – На это Либби недоверчиво склонила голову к плечу. – Клянусь тебе, я думал, мы только подымем бучу против этих «невзламываемых» машин. А потом все переменилось в вечер моей встречи с тобой…

– Со мной?

– Я пересматривал материалы того дня, когда погибли мои девочки, раз сто, пока не выучил их наизусть. Я подсчитал, сколько шагов тебе потребовалось, чтобы перейти от одной к другой, сколько времени ты провела с моей мамой и Стеф и как ты пыталась утешить их. Видя твою доброту и как тебя потрясла смерть незнакомых тебе людей, я сразу понял, что ты нужна в жюри. Но потом, когда мы встретились в Манчестере, я – уж не помню, за какое время, – впервые поговорил с человеком, не варящимся в той же ядовитой похлебке, что и я. В нашем с тобой поцелуе я ощутил неразрывную связь с тобой, как и ты. Ты пробудила меня, напомнила мне, кто я на самом деле, и заставила понять, что я могу добиться всего желаемого, больше никому не угрожая. Но переубедить Алекса и остальных нечего было и пытаться. Как объяснил тебе тот другой присяжный, Мэттью, из-за стадного чувства в компании люди делаются храбрее, чем по отдельности.

– Надо было постараться, – пренебрежительно отозвалась Либби.

– Я старался.

– Ты должен был дать им понять, что это неправильно.

– Я пытался.

– Тогда почему они не слушали?

– Потому что к тому времени мы потратили на планирование увоза восемнадцать месяцев, и никто не хотел идти на попятный! И я боялся, что, если воздержусь от участия, все может совсем выйти из-под контроля. Я думал, что если останусь в деле, то хотя бы смогу держать их в узде, если потребуется.

– И удалось? – припечатала Либби.

Ноа потупил взор.

– Я даже не воображал, до каких крайностей они дойдут.

– Где ты-то был в тот день? Потому что в машине, за которой мы следили, тебя не было.

– В реальном времени меня снимали в неподвижной машине в амбаре в западной Ирландии под хромакей. Фоном служила прямая трансляция окружающих ландшафтов с камер другой машины, как будто я ехал по тем дорогам. Моей реакцией на гибель Виктора был стопроцентно искренний ужас; я даже попытался выбраться из машины, в которой меня заперли. Мне вырубили звук и закольцевали предыдущие съемки, чтобы вы не слышали, как я умоляю их остановиться и угрожаю признаться зрителям во всем. Меня предупредили, что, если я не подыграю, они прикончат всех Пассажиров – и тебя заодно. Позволить им сделать это я не мог. И, конечно, не представлял, что они собираются устроить сшибить машины лоб в лоб по всей стране.

– Где вы скрывались?

– В разных странах. Лично я встречался лишь с полудюжиной из причастных. Они устроили конспиративные квартиры в странах, у которых нет договоров с Великобританией об экстрадиции. Пока я не стану высовываться, не стану привлекать к себе внимания и чинить их правительствам неприятности, меня будут скрывать. Но страховки у меня никакой. Меня могут бросить волкам на съедение, как только вздумается.

– А твой брат?

– Без понятия. Я не мог связаться с ним с самого дня увоза.

Либби крепко зажмурилась, пытаясь усвоить версию событий в изложении Ноа. Нельзя отрицать, что он представил убедительные доводы, а язык его тела свидетельствовал о мучительных угрызениях совести.

– Почему теперь? – спросила она. – Зачем ты явился и разыскал меня?

– Мне плевать, что обо мне думает остальной мир, но мне не все равно, что думаешь ты. Я хочу, чтобы ты знала: в тот вечер в Манчестере и в роли Пассажира я был настоящим собой, а не тем, в ком ты сомневалась последние полгода.

– Сомневалась? – переспросила Либби, приподняв бровь. – Чертовски колоссальное преуменьшение. Ты манипулировал мной, воспользовавшись для этого смертью моего брата. Ты взял кошмарнейший момент моей жизни и употребил Никки, чтобы заставить меня купиться на твою ложь. Разве не этот ты настоящий?

– Вовсе нет, клянусь. Позволь доказать. Уезжай со мной.

Либби подумала, что ослышалась:

– Что?

– У меня есть контакты, которые могут устроить нас в любом уголке мира, где только нам захочется. И тогда, вдали от этого всего, мы сможем узнать друг друга по-настоящему. Сможем начать снова.

Собственный смех застал врасплох саму Либби, так же как и Ноа.

– Ты серьезно?! С какой стати?

– Потому что ты не хуже меня знаешь, что, вопреки всему, между нами до сих пор что-то есть. Это нечто я прежде ощущал лишь раз в жизни, со своей женой. И я должен увидеть, куда это заведет. Ты не можешь отрицать, что тебя по-прежнему тянет ко мне. Несмотря на твою браваду и на все то, что ты якобы знаешь обо мне, ты все-таки пришла сюда, потому что в твоей душе есть уголок, желающий верить, что человек, к которому ты питаешь чувства, вовсе не негодяй.

– Чушь полнейшая, – Либби энергично затрясла головой. – У меня есть своя жизнь, есть новая цель в жизни, дела идут отлично, я заставляю мир меняться к лучшему. С какой радости мне бросать все это ради типа, чьи друзья сгубили больше тысячи человек? Ты рехнулся.

– Либби, Богом клянусь, я не хотел, чтобы это случилось. И потрачу остаток жизни на исправление содеянного, если ты мне позволишь. Ты можешь помочь мне искупить чудовищные последствия моей затеи.

Поднявшись на ноги, Либби принялась выхаживать по залу.

– Как я могу? – спросила она наконец. – Даже если ты говоришь правду, катализатором-то все равно послужил ты. Если ты действительно раскаиваешься в случившемся, так почему не сдаться полиции? Объяснишь им все, что рассказал мне сегодня вечером. Докажи не только словами, что ты действительно такой, каким я тебя считала поначалу.

Ноа провел ладонями по волосам, а потом сцепил руки, будто в молитве.

– Не могу, Либби, – взмолился он. – На меня повесят все, чем располагают, и малость сверх того. Я могу назвать им лишь пару имен – и никаких сведений о том, где найти кого бы то ни было, никаких доказательств, что не я дирижировал всем от начала до конца. На свободе я могу сделать больше добра, чем за решеткой. Да, я знаю, что кое-кто посчитает, что правосудие свершилось, если меня посадят, но с твоей помощью я могу дать куда больше, будучи свободным человеком.

Ноа второй раз двинулся к ней, и Либби снова попятилась.

– Как насчет того, чтобы я записал свое признание и предал его гласности, как только мы доберемся туда, куда отправимся? – предложил он. – Это поможет тебе передумать?

– Джуд… – начала она, но тут же поправилась: – Ноа, ты сам-то себя слышишь? Нам придется постоянно оглядываться, нам не будет ни минуты покоя. Я не могу, не хочу всю жизнь прожить вот так. Я хочу того же, чего хотят нормальные люди, а все это… во всем этом… нет ничего нормального.

– Мы можем получить все, что пожелаем, даже в ненормальных обстоятельствах. И ты можешь продолжить свою кампанию, опираясь на достойное финансирование и расширенный глобальный размах. Ты даже можешь организовать благотворительный фонд имени брата в помощь людям с психическими отклонениями, если пожелаешь: у меня есть доступ к деньгам, которые помогут это осуществить. Я предлагаю тебе мир, Либби, и в обмен предлагаю себя. Настоящего себя. Умоляю, пожалуйста, подумай об этом.

Глаза Либби переполняли слезы, и она утерла их рукавом.

– Знаешь, отчего больнее всего? Что ты одурачил меня… что я дала слабину и ты заставил меня поверить, что ты не тот, кто есть. Смогу ли я вообще свыкнуться с ложью и манипуляциями? Ты на моем месте смог бы?

– Я рискнул очень многим, чтобы прийти сюда; это тебе ни о чем не говорит?

Этого Либби отрицать не могла. Застыв на месте, она очень внимательно разглядывала Ноа. В его взгляде по-прежнему светились надежда и отчаяние. Будь перед ней человек, которого Либби повстречала в Манчестере, она бы ему поверила. Но это Ноа, и она знает его не лучше, чем любого другого чужака. Но как ни старалась, не могла отрицать, что испытывает какую-то тягу к нему, невидимый магнит, заставляющий поверить ему вопреки доводам разума.

– Да как же я хоть когда-нибудь смогу простить тебе случившееся? – спросила она. – Против нас всё – то есть абсолютно всё.

– Мы сумеем с этим справиться; я знаю, что сумеем. Просто скажи, что дашь мне шанс. Я вдруг являюсь ниоткуда, делаю тебе это предложение… Понимаю, что то, о чем я прошу, – полнейшее безумие; я сознаю это на все сто процентов. Но я готов был пожертвовать своей свободой, чтобы прийти сюда, потому что уверен: между нами что-то есть.

По затылку Либби за шиворот сбежала струйка пота. Она не позволяла себе отвести взгляд от Ноа, пока не будет готова ответить ему.

Потом, почти незаметно для глаз, кивнула. В ответ глаза Ноа широко распахнулись, и лицо его засияло.

– Правда? – спросил он. – Ты уверена?

– Да, – тихонько проронила она. – Но мы должны уйти сейчас же, пока я не очнулась.

На сей раз Либби не отпрянула, когда Ноа к ней приблизился. Позволила ему обнять себя и привлечь к груди. А когда он наклонился, чтобы поцеловать ее, Либби закрыла глаза и забыла обо всем, что было прежде. На минутку она перенеслась на год назад, обратно в садик паба, окруженный маслянистым сиянием фонариков, свисающих с деревьев. Губы чужака сомкнулись с ее губами, и она вдыхала аромат его одеколона и его теплой кожи. Тогда это было началом новой главы, подумала она; внутри нее нечто пробудилось. Воспоминание было мимолетным, и когда оно миновало, Либби отстранилась от Ноа.

– Куда отправимся сначала? – спросила.

– Я знаю людей, которые могут вывезти нас из страны сегодня ночью.

– Но мне нужен мой паспорт; и потом, как же работа, дом, семья, друзья… как я им объясню?

– Сориентируемся по ходу, обещаю. – Ноа расплылся в улыбке и, сплетя свои пальцы с ее, двинулся к выходу.

– Не забудь свой телефон. – Либби указала на столик, где лежал аппарат.

– Вот видишь, как ты на меня действуешь! – заметил Ноа, направляясь к столику.

– Можно задать еще вопрос? – внезапно сказала Либби.

– Какой угодно.

– Что на самом деле стряслось с Ноа Харрисом после гибели его семьи?

Либби увидела, что этот человек вдруг застыл как вкопанный, к ней спиной.

– Не понял! – сказал он, хотя тон его выдавал обратное.

– Я была на похоронах его семьи. Не могла отвести глаз от Ноа, стоявшего у алтаря, и друзьям приходилось поддерживать его в самом буквальном смысле, потому что он был убит горем. Я видела, как он положил по белой розе на каждый гроб, а потом проводил владельцев похоронного бюро до машин, прежде чем удалиться в крематорий на частную панихиду. На секунду наши взгляды встретились. Образ этого несчастного, отчаявшегося человека никогда не изгладится из моей памяти. А ты совершенно определенно не Ноа Харрис. Правда?