Часть вторая

БОЛЬШОЙ СОН/THE BIG SLEEP

(1946 г.) 109 мин.

…Озеро возникло внезапно – ослепительно-белое, на контрасте со ржавым чахлым подлеском. Как и положено лесному озеру, оно было небольшим – всего-то в размер школьного футбольного поля. Или даже меньше, с теннисный корт. Противоположный берег утопал в тумане, сквозь который едва проступали верхушки сосен – мягко растушеванные, как на старинной китайской гравюре. Брагин уже видел эти сосны (или эту гравюру, или этот туман), но где конкретно – вспомнить не мог. Не важно. Озеро – вот что важно. Он должен был его найти – и он нашел. И теперь стоит на берегу, ноги по щиколотку утопают в прелой листве. Она прибита инеем, скована морозом, оттого и хрустит, как битое стекло. Хорошо, что на Брагине старые туристические ботинки и можно попирать листву, не опасаясь за последствия, а вот с сердцем – сложнее.

Оно болит.

Как будто внутри поселился осколок того самого битого стекла и режет плоть по живому. А ведь ничего еще не случилось, туман и подлесок выглядели непотревоженными, они и сейчас хранят покой. По дороге сюда Брагин видел сороку, двух снегирей и еще какую-то птицу. К сороке у него не было никаких претензий, к снегирям, в общем, тоже, хотя зима еще толком не наступила. Даже первый снег не выпал – разве что здесь, на отдельно взятом озере. Иначе оно не было бы белым.

Оно белое, потому что здесь зима. Снегири опять же.

В глубине души Брагин знал, что причина вовсе не в зиме. Не в снегирях. В той неведомой птахе? Возможно. Снегирям и сороке не было никакого дела до Сергея Валентиновича, прибудет он к пункту назначения или нет, и вообще – существует ли этот пункт? Они и с веток не вспорхнули, хотя Брагин прошел совсем рядом, – так и остались сидеть. Желтая птица с черной маской вокруг глаз и клюва – совсем другое дело. Она появилась внезапно, спикировала на Брагина откуда-то сверху и, застыв перед лицом на несколько секунд, взмахнула крыльями. И Брагина словно ветром обдало, никогда не виданным в этих скромных озябших широтах, – таким раскаленным он был. Таким иссушающим. В горле немедленно запершило, и Брагин принялся кашлять. Долго, мучительно, едва ли не до слез. И все то время, пока он пытался справиться с собой, птица не улетала. Усевшись на еловую лапу и склонив черно-желтую голову набок, наблюдала за ним. Глаза у птицы были рубиново-красные. Примерно такие же, как у самого Брагина: последние несколько суток он почти не спал.

– Может, знаешь, куда дальше? – спросил Брагин у птицы.

– Ток-ток-ток, – ответила она.

– Ясно.

Маленькая темно-зеленая ель была последним рубежом перед целой полосой сухостоя. Мертвые лиственницы и осины стояли слишком близко друг к другу, да еще – для верности – сплетались ветвями. Брагин и сам знал, куда дальше.

Туда.

За сухие стволы.

Он знал – и птица знала. Но не торопилась улетать и все никак не могла покинуть ель – лишь перескакивала с одной ветки на другую. В этом был умысел, и Брагин сильно сомневался, что только птичий. И сама ель казалась обжитой, что-то на ней было развешано. Что-то трогательное, с отсылкой к новогодним праздникам – тем неповторимо-мандариновым, из далекого брагинского детства. Но всматриваться Брагин не стал, да и птице надоело цепляться за хвою. Она сорвалась с места, и мгновенно исчезла, и снова появилась – среди скелетов лиственниц и осин.

– Ток-ток-ток, – закричала птица. – Ток-ток-ток.

Легко тебе говорить.

Но и впрямь оказалось легко. Стоило сделать несколько шагов, как стволы расступились и Брагин оказался внутри сухостоя. Сплошные ветки. Тысячи ветвей, прошивающих пространство бессистемно, хаотично, вне всякой логики. Впрочем, логика все же была: дать Брагину возможность войти, не встречая сопротивления, а потом – ужалить, исхлестать, заставить почувствовать боль. Вернее, подготовить к боли. «Вот так и заманивают в паутину», – подумал про себя Брагин. И ведь не выберешься потом.

Это относилось к птице, которая находилась далеко впереди, но все еще в зоне видимости. А если и исчезала, то совсем скоро возвращалась. Проинспектировать – как там Сергей Валентинович, движется или забуксовал?

Ничего-ничего, полет нормальный.

Среди мертвого леса тоже попадались какие-то предметы, но Брагин даже не дал себе труд сфокусироваться на них. Слишком они незначительные. Быть может, потом, спустя какое-то время, он отыщет их в памяти, приблизит, рассмотрит. Сделает выводы, далекоидущие. Не факт, конечно. Сергей Валентинович вообще не любил далекоидущие выводы. Плотно приклеенные друг к другу, заботливо подогнанные, они в какой-то момент начинали образовывать рабочую версию. И версия эта казалась незыблемой. Единственно правильной. И что в таком случае остается делать, как не разрабатывать ее? Впахивать днем и ночью, до рубиново-красных глаз.

– Ток-ток-ток, – сыронизировала птица, на секунду показавшись из-за утыканного сучками кривого ствола.

Дурак и есть, и это самое мягкое определение, самое щадящее. Учитывая, что у них сейчас и версии никакой нет. А те хлипкие, что были, давно рассыпались. Что ж, придется начать все сначала. Вот только… Скольким еще девушкам и женщинам эта пробуксовка будет стоить жизни?

Полоса деревьев-мертвецов наконец кончилась: ее сменил подлесок, где доминировали бересклет и карликовая рябина.

– Ну и где ты? Эй! – позвал Брагин птицу.

Или его призыв адресовался вовсе не крылатому проводнику? Ведь искал Брагин совсем другое, а птица – вот она. Склевывает рябиновые ягоды метрах в трех от него.

А потом она исчезла. Растворилась в воздухе, как и не было никогда. Остались только гроздья со вспоротыми потемневшими боками. Брагин машинально сорвал ближнюю к себе гроздь и зачем-то раздавил ее между пальцами. На вкус рябина оказалась сладкой, хотя, по идее, должна была горчить. Рябина всегда горчит до первых заморозков.

Значит, были заморозки.

Во всяком случае, здесь, на лесном озере. Открывшееся за подлеском, оно было сковано тонким ледком, на котором таким же тонким слоем лежал первый робкий снег. Потому и показалось Брагину белым – из-за снега.

Этих психоделических подробностей в протоколе осмотра места происшествия не зафиксируют, а само озеро окажется низведенным до уныло-казенного – «водоем».

Следственная группа прибудет сюда через пару часов, от тумана на противоположной стороне озера ничего к тому времени не останется. Как и следов от брагинских ботинок.

Где-то вдалеке тренькнул велосипедный звонок. Брагин не удивился, а лишь прикинул – когда именно у озера появится велосипедист. Тот самый, который впоследствии будет фигурировать в качестве свидетеля, обнаружившего тело. Выходило что-то около минуты, но и подлесок никто не отменял: на велосипеде через него не прорвешься. Хочешь не хочешь, а спешиться придется.

Так что пять минут у Брагина есть. В любом случае.

Снова закололо и бешено забилось сердце. И унять его не было никакой возможности – еще и из-за тихой музыки, доносившейся откуда-то с озера. Брагину такая музыка никогда не нравилась. Как там она называется? Инди-поп? Вроде того.

До брагинского уха чертов инди-поп долетал сильно искаженным: умом Сергей Валентинович понимал, что это музыка, а на деле выходило глухое бу-бу-бу. И разобрать ничего нельзя. И соотнести с уже слышанным когда-то.

Так бывает, когда звуки льются из сброшенных наушников.

Брагин увидел наушники спустя мгновение – совсем недалеко от себя, у портившей безупречно-белую поверхность озера черной прогалины. Вернее, это был один наушник – он лежал на самом ее краю. Шнур от него соскальзывал куда-то вниз, что делало происходящее несколько сюрреалистическим: не может же воспроизводящее музыку устройство находиться под водой. Или может? Или это новый супергаджет, который обладает уникальными свойствами? Водонепроницаемость и все такое прочее…

А наушник старый, больше похожий на одноразовый. Такие бесплатно выдают в скоростных поездах.

Дешевка, дрянь.

Не нужно, не нужно, – уговаривало Брагина сердце, разом превратившееся в ту самую желтоперую птичку-проводника. Так и долбило клювом изнутри: не нужно, ток-ток-ток. Под этот непрекращающийся долбеж, что эхом отдавался в каждой клетке тела, Брагин приблизился к прогалине. И еще успел удивиться – как так получается, что совсем тонкий лед легко выдерживает вес взрослого человека? И еще успел подумать – какая здесь глубина? Маленькие лесные озера часто бывают глубокими, и вода в них стоячая. И совсем не пропускает свет.

Лед не дрогнул даже тогда, когда Брагин опустился на колени перед прогалиной – с той стороны, где валялся наушник.

Но Брагин уже заглянул в бездну – и увидел там ровно то, что должен был увидеть. Более того, он знал, что все случится именно так. Он – по эту сторону. Женское тело – по ту. Казалось, женщина парила в безвоздушном пространстве, а вовсе не в воде; она не опускалась на глубину, но и не поднималась к поверхности.

И она была мертва.

Задушена, о чем свидетельствовала странгуляционная борозда на шее. Сейчас вокруг шеи был обмотан шнур от наушника (вот куда делся второй конец!), но полностью скрыть борозду он не мог. Шнур – не орудие преступления, Брагин прекрасно об этом осведомлен. Как осведомлен, что убийство произошло не здесь, что с жертвами он расправляется в другом месте. Там, где никто не в состоянии побеспокоить. Убийца никуда не спешит, он все делает обстоятельно, он предельно осторожен. Так, что и концов не найдешь. Во всяком случае, они ни на йоту не приблизились к разгадке, а время движется неумолимо, ток-ток-ток.

Женщина в озере – пятая по счету.

И это Катя. Его жена.

Вода не была темной, скорее прозрачной, так что Сергей Валентинович мог разглядеть Катю в подробностях. Но он видел перед собой только обезображенную лилово-фиолетовой полосой шею, это ведь не может быть Катя. Не может быть. Нет.

Кто угодно, только не она.

Брагину не хватало воздуха. Не хватало сил, чтобы выпихнуть наружу это тяжелое, занозистое «нет». И пока он боролся с невесть откуда взявшимся деревянным бруском в глотке (а это был именно брусок, страшно неудобный), полоса на Катиной шее вдруг зажила своей жизнью. Она вспухла и закровоточила, а затем края ее разошлись. И в кромешной черноте мертвой плоти вспыхнули две яркие красные точки – то ли рябиновые ягоды, то ли птичьи глаза.

Все-таки это была птица. К которой Брагин уже успел привыкнуть, к которой относился с умилением, почти как к другу. Она привела его сюда, в конечную точку странствий. И оказалось, что конечная точка – это начало пути в ад. Персональный. И в нем Брагин будет пребывать отныне и вовеки.

Ток-ток-ток.

…Тьфу ты, черт.

Приснится же такое.

Это была первая мысль, после того как Брагин обнаружил себя на диване в гостиной. Пот заливал ему глаза и струился по спине, руки мелко дрожали, а сбившееся дыхание никак не могло восстановиться. Брусок из глотки, слава богу, исчез, оставив после себя разве что пару щепок. Ну, да ладно – посаднит и перестанет, главное, что это всего лишь сон, пусть и пугающе реальный. Ночной кошмар, со всяким может случиться. И даже странно, что он не нагрянул раньше – учитывая ситуацию. Нечеловеческое напряжение сил – и никакого выхлопа. КПД равен нулю.

Зеро. Жопа тоталь. Не абсолютная, конечно (для разнообразия можно побыть и оптимистом), но в рамках статистической погрешности.

И – самое-самое главное. Катя жива!

Сидит в ногах у Брагина и внимательно его разглядывает.

– Кричал? – облизнув языком пересохшие губы, спросил Сергей Валентинович.

– Нет, – покачала головой Катя.

– Храпел?

– Нет.

– Иди ко мне.

Она даже не шелохнулась: их отношения, и без того далекие от идеальных, в последнее время совсем разладились. И не только Альтист тому виной (он заставляет Брагина пропадать на работе сутками, перелопачивая пустую руду), и на диван в гостиную Брагин перебрался не просто так. Альтист – лишь повод, он и раньше пропадал сутками и легко мог завалиться домой посреди ночи, а то и к утру – особенно когда случались сложные дела. Вроде того, что он расследовал теперь. Но вернуться и не скользнуть к спящей Кате под одеяло – еще недавно представить такое было невозможно.

Вот Брагин и представляет, сколько уже? Две недели как. Или три? Или месяц?

Сколько они не спали вместе? Как долго не касались друг друга? Утренние дежурные поцелуи в щеку и обнимашки в прихожей (когда тебя ждать? – лучше не ждать) не в счет. И сама формулировка изменилась, теперь Катя насмешливым тоном спрашивает: «Когда тебя не ждать?» И Сергей Валентинович никак не может нащупать правильный ответ на этот – почти издевательский – вопрос. Или хотя бы правильный жест. Развести руками, скроить потешную физиономию, закатить глаза? Все давно испробовано, последнее ноу-хау из этой серии – переезд в гостиную. Обставленный с максимальной корректностью, на которую только способен неуклюжий во всем, что касается любовных отношений, Брагин. Когда это случилось в первый раз, он половину их совместного с Катей завтрака потратил на то, чтобы оправдаться. Мол, вернулся поздно, заглянул в спальню, и ты так сладко спала, что я просто не решился тебя будить.

– Я не спала, – ответила Катя, помешивая ложкой йогурт. – Ты ведь сам это знаешь.

– Значит, мне показалось.

– Раньше ты не был таким деликатным.

Она не укоряла, не ловила Брагина на каких-то глупых уловках – просто констатировала факт. Сухо и по-деловому, как и положено банковскому работнику. Ответственному за выдачу кредитов населению.

– Тяжелое дело. Прости.

– Расскажешь?

До того сухой Катин голос на секунду смягчился, и тут-то бы Брагину ухватиться и исправить ситуацию. Он мог исправить ее и несколько месяцев назад, но он все медлил: серийные убийства — неподходящая тема для исправления чего бы то ни было. Лучше, чтобы Катя ничего не знала о них. Никак с ними не соприкасалась. Ела бы свой черничный йогурт по утрам, ходила бы в Мариинку на свои любимые оперы. И в Филармонию на всяких там виртуозов-исполнителей, с оркестрами и без. А еще есть музей граммофонов, и вылазки на природу, и марш-броски в Финляндию. Когда они последний раз были в Финляндии? Поставить блок Брагин не успел, и услужливая память выдала: примерно в те же даты, что и Аяна Уласова, и городишко тот же – Лаппеенранта, никаких особых достопримечательностей, снег, шопинг и чужое Рождество. Возможно, они даже пересеклись в каком-нибудь из торговых центров. Возможно, Катя пересеклась – у примерочной или на кассе, – пока Брагин пил кофе в соседнем кафе. Совсем не выдающийся и, на брагинский взгляд, разбодяженный, но три с половиной евро вынь да положь.

Все-таки Финка – дорогая страна.

Зато рыба там отменная и икра, и лучше отползти именно в эту – оптимистическую – сторону. Ухоженную, как финские леса. Безопасную, как финские дороги. Светлую. Не тревожить Катю историями с темной стороны. Тем более такими, где зло не просто абсолютно. Оно – инфернально и раз за разом преподносит все новые сюрпризы. А затем уползает к себе, в выгребную яму, и там потешается над Брагиным со товарищи: что, выкусили, голубчики?

– …Как-нибудь расскажу. В другой раз.

– Хорошо.

Больше они к текущим брагинским делам не возвращались, Катя приняла к сведению и вопросов больше не задавала. Никаких. Ни о работе Сергея Валентиновича, ни о жизни вне работы. А его переезд в гостиную подвел черту под их супружескими отношениями. Думать о том, как оно сложится дальше, у Брагина не было ни сил, ни желания – будет как будет. Может, оно и к лучшему, что ситуация подвисла. Что никто из них двоих не готов к каким-то кардинальным шагам вроде развода. Движутся параллельными курсами – и ладно. На всякий случай Сергей Валентинович прокачал ситуацию с капитаном Вяткиным, на предмет переселиться и пожить некоторое время, когда все-таки наступит час Икс. Это был первый случай, когда они с Гришей говорили о чем-то еще, кроме Альтиста, но Вяткин почему-то не удивился.

– Реально Икс? – уточнил он.

– Даже хуже.

– Она ведь хорошая, твоя жена.

– Хорошая, – немедленно согласился Брагин. И, секунду подумав, добавил: – Она хорошая, это я плохой.

– Потому я и не женился, хотя возможностей было миллион. Связь – еще туда-сюда. Лучше одноразовая, без отягчающих. А брак людям нашей собачьей профессии я бы запретил.

– Глупость же, Гриша, – поморщился Сергей Валентинович. – Как это можно запретить?

– На законодательном уровне. С одной стороны – ты сам защищен. Никто тебя не пилит за что, что пропадаешь на работе в ущерб семье. Что бабла вменяемого в клюве не несешь, что ни выходных, ни праздников. Что разговор поддержать не можешь в приличной компании. Приличная компания тебе – про гастроли японских барабанщиков и тувинское горловое пение, ахахахах, как это гениально. А ты про что?

– Ну? Про что?

– Про потожировые следы и анализ ДНК. И полируешь все трасологической экспертизой. А это сильно на любителя.

– Положим, я человек разносторонних знаний и умений, – прорекламировал себя Брагин. – И беседу могу инициировать на любую тему.

– Кто бы сомневался. Тебе сегодня раскладушку из гаража везти? Или когда?

– Сообщу.

При всей своей сомнительности теория капитана имела право на существование. Не в плане законодательства, конечно, вот уж дурацкая идея. И японские барабанщики с трасологией – всего лишь обычный вяткинский треп, ничего он не стоит. А молчание – стоит. И капитан будет молчать до последнего, ни за что не озвучит свои собственные страхи. Свою тоску, уходящую корнями в поздние девяностые. О том, что произошло тогда с Вяткиным, мало кто знал. Но Брагин – знал, хотя сам Вяткин на этот счет никогда не распространялся. Да и познакомились они много позже – когда капитан уже успел эволюционировать до конченого циника. Такие обычно вылупляются из неудержимых романтических натур, мир которых очень похож на комикс: один злодей, один герой, одна женщина. Тогда, в девяностых, юный Гриша Вяткин как раз и был героем, а в пару к нему шел злодей – криминальный авторитет Бочарников по кличке Весло. Вяткин был одним из многих охотившихся за Веслом, единственное, что отличало его, – нечеловеческое упорство в достижении цели. Абсолютно по тем временам недостижимой, учитывая связи Весла, тянувшиеся на самый верх. Охотники за криминальным черепом отваливались сами собой, и лишь Гриша держался. Против Весла он был никем: насекомым, москитом – мелким, но чрезвычайно надоедливым. Ничем не сковырнешь, и ни один из известных репеллентов на него не действует. Наверное, это сильно раздражало Весло, переквалифицировавшегося к тому времени в крупные бизнесмены – с десятками абсолютно легальных фирм и собственным банком. Вяткина даже приглашали в высокие милицейские кабинеты, где тихо намекали: уймись уже, лейтенант, есть ведь чем заняться, а с Веслом кому надо, тот и разберется, в свой срок.

Мне надо, – упорствовал Вяткин. Мне надо – я и разберусь. А сроки давно вышли.

Странно, что Весло, за которым волочился пышный шлейф заказных убийств, просто не прихлопнул Гришу-комара. Но так обычно и бывает, когда человеческое противостояние переходит на экзистенциальный уровень. Прихлопнуть – не велика наука, другое дело – превратить жизнь врага в кошмар, отняв самое ценное. Этим – самым ценным – была для Вяткина Лиза, его невеста. Подробностей ее гибели Брагин не знал и вряд ли захотел бы узнать; речь вроде бы шла о похищении. Девушку затолкали в машину в квартале от дома, когда она возвращалась с тренировки по самообороне. На этих тренировках настоял сам Вяткин, которому недвусмысленно дали понять: «Сиди и не рыпайся, а то не поздоровится ни тебе, ни твоей сучке». Он где мог сопровождал Лизу, просил выделить пару человек для ее охраны и даже хотел на время отправить ее к своей старшей сестре в Хабаровск. Но то ли не успел, то ли воспротивилась сама Лиза. А закончилось все трагически: спустя двое суток после исчезновения тело девушки было найдено на территории заброшенного комбината железобетонных изделий в черте города. Сильно изуродованным, со следами пыток. Сломанные пальцы и шейные позвонки лишь дополняли картину последних часов жизни Лизы – настолько ужасающую, что смерть можно было считать избавлением. Раскрыть преступление по горячим следам не удалось, а совершенно невменяемого Вяткина начальство отправило в бессрочный отпуск, подальше от греха. Поговаривали, что в те двое суток, пока еще теплилась надежда найти Лизу живой, Гриша ездил на поклон к Веслу. Пытался поговорить с ним. Что самое удивительное, Весло принял Вяткина. Выкроил для него десять минут в своем – якобы плотном – графике. Только для того, чтобы сообщить: он здесь ни при чем, невесту Вяткина и пальцем не трогал, и вообще даже не знает о ее существовании. Но готов пробить возможных похитителей по своим каналам. А потом случилось то, что случилось. И никто, включая самого Вяткина, так и не смог доказать причастность Весла к жестокому убийству девушки.

Через год после смерти Лизы Весло погиб в авиакатастрофе: пилот его «Сессны» не справился с управлением, и самолет рухнул в плавни где-то в районе Астрахани. Тогда же в органы снова вернулся Вяткин. На первый взгляд ничего в нем не изменилось, разве что ушли прежние порывистость и страстность: лейтенант как будто выгорел изнутри. Но все его лучшие рабочие качества остались при нем, и даже приумножились, хотя на карьеру это особенно не повлияло. Спустя двадцать лет он все еще оставался капитаном. Что, на взгляд Брагина, который любил работать с Вяткиным в одной связке, было крайне несправедливо. Ну, или просто – справедливо не совсем, учитывая, что Вяткин мог крепко забухать, позволить себе никому не нужную самодеятельность при задержании и просто сорваться в ходе какого-нибудь рядового допроса.

«С башкой бедушка», – именно так объяснял Вяткин приступы неконтролируемой ярости.

Это «шторка падает» было самым невинным последствием трагедии двадцатилетней давности. Наверное, существовали и другие, с которыми Вяткин предпочитал справляться в одиночку. Никого, кроме крепкого алкоголя, не подпуская к решению проблем. Не решаемых в принципе, по мнению Сергея Валентиновича. Потому что человеческая уязвимость (а именно об уязвимости говорил капитан, если отбросить всю словесную шелуху) многомерна и многовекторна. И где тебя прихватит, и насколько крепко – один бог знает.

Непонятно, почему Брагин вспомнил эту историю именно сейчас, вынырнув из кошмара… Вернее, понятно. Из-за кошмара и вспомнил. А теперь – забудь. Не то, что произошло с Лизой и Вяткиным.

Гиблое сонное озеро.

…Сейчас, глядя на Катю, сидящую в углу дивана, Брагин все думал о проклятом сне (поскорей бы изгнать его из головы!). И о том кромешном ужасе, который испытал, увидев свою жену мертвой. Но вот же она – живая и здоровая! Смотрит на Сергея Валентиновича серьезно, внимательно и как будто чего-то ожидая. Давай, Брагин, не будь дураком, обними ее крепко – и морок последних недель рассеется.

Давай.

– Иди ко мне, – снова, почти неслышно, прошептал он.

Но Катя услышала – и не раздумывала больше ни секунды. Она забралась к Брагину на колени и обвила руками его шею, и только теперь он понял, как скучал. И какой нелепостью была их размолвка, и все остальное – тоже нелепость. Мысли о том, чтобы расстаться, в первую очередь. Мысли о других женщинах, вернее – о другой. Черт, и такое тоже было. Хорошо, что только мысли, хотя и это плохо. Им с Катей нужно многое сказать друг другу, но не сейчас. Они будут говорить при свете дня, и их обоюдная честность засверкает блестящим стеклышком на солнце, и ни одна эмоция, ни один жест не останутся незамеченными. А ночь… Ночь совсем для другого, для этих объятий, для бессловесной тихой нежности, для…

– Кошка, – сказала Катя, упершись лбом в грудь Сергея Валентиновича.

– Что? – переспросил Брагин. – Какая кошка?

– Не знаю. Она плачет.

– В смысле?

– Мяукает, как будто плачет.

– И где она плачет?

– За стеной.

– Я ничего не слышал.

– Ты и не мог отсюда. Но в спальне слышно. Если приложить ухо к стене.

– Хочешь, чтобы я послушал?

– Сейчас там тихо.

– Вот видишь. Значит, все хорошо.

– Ничего не хорошо.

Непонятно, к чему это относится – к абстрактной кошке или к их отношениям? Брагин зарылся лицом в Катины волосы – слишком короткие, слишком жесткие; надо же, его жена в очередной раз сменила имидж, а он даже не заметил этого. Вообще-то, Кате всегда шли экстремальные стрижки – вся эта рваная хаотичная геометрия висков и совершенно детская взъерошенность затылка. Они делали ее совсем юной. Такой себе тинейджер, дерзкий и независимый, и все ему сходит с рук – мелкое воровство в супермаркете, косячок с марихуаной, опасные связи с плохими парнями, угнанные мопеды.

Нет-нет, Катя – пай-девочка, мамина-папина дочка и жена унылого хорошего парня, так что мопеды – не ее история. Но стрижка и впрямь выше всяких похвал.

– Ты постриглась. – Брагин провел пальцами по Катиным волосам.

– Уже давно. Нужно что-то решать.

– С чем?

Сердце у Сергея Валентиновича упало. Что, если он все это время жил в своей реальности? Где ничего еще не потеряно и можно обнимать жену за угловатые, хрупкие плечи и качать на руках, как ребенка, – когда вздумается. И она всегда будет благодарно откликаться на его призыв. Так было все десять лет их супружества: не страсть, но спокойное ровное тепло. Согревающее, как глоток хорошего коньяка – слишком короткий, чтобы запьянеть по-настоящему. Но для бодрости духа вполне достаточно. Все путем, Сергей Валентинович, движемся дальше.

А если все не так и Катина нынешняя реальность кардинально отличается от реальности Брагина? И сейчас она скажет ему ужасные в своей будничности вещи. Нам нужно расстаться, Сережа, раз ничего не склеилось. И что тогда делать Брагину, куда двигаться? К гаражной вяткинской раскладушке?

– …С чем решать, девочка?

– С кошкой.

– Э-э… Которая за стеной?

– Которая за стеной и плачет, – уточнила Катя.

– И это все?

– Этого мало? Ты бездушный человек, Брагин.

– Я душевный, душевный, – тихо рассмеялся Сергей Валентинович. – Только не совсем понимаю, что должен делать.

– Нужно сходить туда. Выяснить, что случилось.

– Как ты себе это представляешь?

Катя, начавшая терять терпение, легонько ткнула Брагина ладонью в грудь:

– Я уже вычислила. Соседний подъезд, этаж – такой же, как наш. Только квартира расположена зеркально.

– Удостоверение с собой брать? – неловко пошутил Брагин.

– Возьми на всякий случай. Не помешает.

– Сразу начинать им трясти или по обстоятельствам?

– Просто узнай, что происходит.

Что-то все-таки происходит, и к гадалке не ходи. Не с каким-то паршивым котом – в гробу Брагин видел кота, – с ними обоими. Ладно-ладно, с этим он разберется, а может (и на это Сергей Валентинович надеялся больше всего) и разбираться не придется, все решится само собой. Так уже бывало раньше, в период нечастых размолвок. Нужно только немного подождать, и все дурное между ним и Катей – не вовремя сказанное и неправильно понятое – потеряет силу. Истончится. Растает, как снег на апрельском солнце. А там и до весенних ручьев недалеко – тех самых, по которым поплывут легкие бумажные кораблики их с Катей неизбежного примирения. Нужно только не упускать кораблики из виду, следовать за ними – так же, как Катя следует за своими. И в конце пути они обязательно встретятся.

Так и не решившись потревожить сидящую на коленях жену, Брагин нашарил под подушкой телефон и мельком взглянул на дисплей: пять сорок пять утра.

– Вся эта эпопея не потерпит пару часов?

– Значит, ты согласен.

– А куда деваться? – вздохнул Брагин. – Так и быть, загляну к котоненавистникам перед работой. Но в принципе…

– Что?

– Почему бы нам не сделать это вместе? Потом, кстати, можем позавтракать. В «Слонах».

Как же это у нее получается? Обвивать Брагина десятками рук, касаться сотнями пальцев, обжигать тысячью ртов? Эхом отдаваться в каждой клетке тела – отсюда сотни, отсюда – тысячи. Не было, говоришь, никакой особой страсти?

Ну-ну.

– Сдается в аренду. – Мягкие Катины губы коснулись его уха, и Брагин на секунду замер, прислушиваясь к себе – совершенно беззащитному перед этими губами. Безоружному. – Помещение сдается в аренду. То, где были «Слоны».

– Жаль.

– Все к тому шло.

«Слоны и Пряники». С полгода назад Брагин с Катей уже делали ставки – как долго продержится кафешка. По всему выходило, что недолго – с таким-то скудным меню. Четыре вида каш, три вида хлопьев, из добавок – фрукты, джемы и варенье. Кофемашина не предусмотрена, зато готовят неплохой какао и молочные коктейли. Но в общем и целом – школьные завтраки нон-стоп, вплоть до закрытия в семь вечера. В Питере нет ни одного заведения, которое закрывалось бы в семь, странное все-таки место. И парень, который там работает, странноват. Пухлый блондинистый увалень с прозрачными глазами и бледным, словно непропекшимся, лицом. Похож на финна, хотя на бейдже значится русское имя.

Денис, да.

Почему вдруг Брагин его запомнил? И почему решил, что парень со странностями? Улыбался он вполне дружелюбно, обслужил быстро, один раз удачно пошутил о чем-то, сугубо питерском – то ли о ветре, то ли о мостах. А перед тем, как Брагин сунул чаевые в предназначенное для них маленькое железное ведерко, сказал: «У вас очень красивая жена». Катя засмеялась и даже покраснела от удовольствия.

Такие комплименты грех не оплатить, тем более что сам заказ стоит недорого.

Они периодически заглядывали в «Слоны» позавтракать перед работой, но традицией это не стало. Наверное, из-за Дениса, вечно маячившего за стойкой – как будто других работников нет. Может, и нет, учитывая, что кафешка совсем крошечная, на четыре столика, а посетителей – раз-два и обчелся. Лишь однажды Брагин и Катя наткнулись на маленькую компанию студентов (те меланхолично пожирали хлопья с молоком, уткнувшись каждый в свой смартфон), а потом была еще старуха. Типично питерская, бедно, но опрятно одетая, с резной растрескавшейся камеей под горлом: она заменяла верхнюю пуговицу на пальто. Бывший преподаватель вуза или билетерша в кинотеатре, – они с Катей даже поспорили об этом шепотом, Катя почему-то настаивала на билетерше. Сентиментальный Брагин оплатил старухин счет, и та ничуть этому не удивилась, кивнула снисходительно. И лишь после того, как она ушла, шаркая подошвами, Сергей Валентинович понял – почему.

– Это лишнее, – сказал ему Денис. – Обычно я плачу за нее сам, так что это лишнее. Но все равно – спасибо.

– Знаете эту женщину?

– Нет. Знаю только, что она работала в Пулковской обсерватории.

Вот тебе и билетерша, а Денис – хороший парень. И даже если интуиция подсказывает Брагину, что он – человек со странностями, то это невинные странности. Что-то вроде привычки ходить по темным тротуарным плиткам, игнорируя светлые. Или тайно наряжаться в женские платья и туфли на шпильках да еще парики нахлобучивать. Уморительное, наверное, было бы зрелище – пухляк-трансвестит. Почему вдруг Брагин об этом подумал?

Потому что он частенько думает о них, о сексуальных девиациях, – с тех пор как занимается этим проклятым делом. Вернее, с тех пор, как делом занимается Джанго. До недавнего времени в брагинском словаре даже слова такого не было – девиация. Он, конечно, слышал о подобных вещах – что-то где-то краем уха, но чтобы углубляться – увольте.

И в предутренний кошмар с Катей в главной роли Брагин тоже углубляться не собирается.

– К черту все, – сказал Брагин и так крепко прижал к себе жену, что она вскрикнула от неожиданности.

Вскрикнула – но даже не подумала отстраниться. Хороший знак. Просто превосходный, если учесть ту липкую засасывающую мглу, которая окружает Брагина много месяцев.

– К черту все, – снова повторил он. – Давай мириться. Спасем кота, найдем новое кафе, куда-нибудь сходим вечером.

– Мы не ссорились.

– Тем более.

Самое время коснуться губами Катиных губ, а потом унести ее в спальню (он и носа туда не казал последние две недели, не дурак ли?), но Брагин медлил. И все из-за тихой вибрации, которую издавал его телефон.

Вот оно. Началось.

– Кажется, тебе звонят, – сказала Катя.

– Да, – помертвевшим голосом ответил Брагин.

– Возьмешь трубку?

Белое озеро, черная прогалина, птица с рубиново-красными глазами, ток-ток-ток, ничего он не забыл – и при желании смог бы выудить из своего сна мельчайшие подробности. Кроме самой главной – Катя.

Катя жива и здорова, а сон пусть знает свое место. И пусть отправляется туда, где ему и положено находиться, – в небытие. Брагин глубоко вздохнул, нажал на кнопку приема звонка и через мгновение услышал голос Вяткина.

– Ну, ты понял, – ровно, без всяких эмоций произнес Вяткин.

– Альтист? – на всякий случай уточнил Брагин.

– Да. Мы с Однолетом уже на месте. Пасхавер в пути. И ты подтягивайся.

– Куда?

– Это в районе Сестрорецка, тридцать восьмой километр Приморского шоссе.

– Знаю. Там рядом санаторий «Дюны».

– «Дюны» дальше, а тебе надо к «Золотому ручью». Он у самой дороги, мимо не проедешь. Только отзвонись ближе к месту. Паша тебя встретит.

– Джанго уже сообщили? – поинтересовался Сергей Валентинович, и Вяткин немедленно засопел в трубку.

Значит, не сообщили.

– Придется это сделать, Гриша. – Брагин постарался сказать это как можно мягче, хотя…

Кой черт – мягче? Симпатии и антипатии Вяткина – его личное дело, а командную игру никто не отменял. Хотя с такой провальной игрой они уже давно вылетели из всех турнирных таблиц, даже дворовая лига их отвергла. Толку, что московский специалист Джангирова не оправдала тех мегагалактических ожиданий, которые возлагал на нее В.К. Столтидис, да и вся ее кабинетная аналитика оказалась бесполезной. Но и никто другой ожиданий не оправдал.

А время движется. Ток-ток-ток.

– Ладно, – рявкнул капитан. – Доложу в отдел, чтобы с ней связались. Не понимаю, правда, на кой ляд здесь она со своими долбаными графиками… Но как скажешь.

– Я сам ей позвоню, – сказал Брагин. – Что с жертвой?

– Что обычно.

Сергей Валентинович скрипнул зубами, интуитивно почувствовав, что Вяткин на том конце провода сделал то же самое.

– Еду.

– Давай.

Капитан отключился, а Брагин на секунду прикрыл глаза: белое озеро, черная прогалина, вот тебе и сон.

– Нужно уезжать? – осторожно спросила Катя.

– Да.

– Что-то серьезное произошло, так?

– Серьезное, – подтвердил Брагин.

– Я сварю тебе кофе.

Катя выскользнула из его объятий и направилась в сторону кухни, но у двери остановилась и спросила, не оборачиваясь:

– Кто такая Джанго?

– Наш сотрудник.

– Новый?

Они действительно давно не разговаривали.

– Вроде того. Прислали из Москвы. Не стоит затеваться с кофе, все равно не успею.

– Как скажешь.

– Я люблю тебя.

Между его сегодняшним кошмаром и звонком Вяткина существовала связь, и это беспокоило Брагина. Он попытался вспомнить, снились ли ему когда-то вещие сны и как это впоследствии отражалось на реальности, но ничего путного в голову не пришло. Не снились и не отражалось. Можно, конечно, поговорить об этом с Джанго, но и без дипломированного психолога Брагин знал: в этом его сновидческом побеге к озеру (с последующим потрясением под инди-поп) нарисовалось сразу несколько проблем. Во-первых, дело, которое никак не сдвинется с мертвой точки – хоть режь. И, во-вторых, отношения с женой: они-то как раз движутся, только направление понять невозможно.

– Вот что, девочка. У меня к тебе будет просьба. Не разговаривай с незнакомцами.

– Никогда? – улыбнулась Катя.

– Никогда.

– Ты опоздал с советом, Брагин. Я уже десять лет только и делаю, что разговариваю с незнакомцем.

…Он едва не проехал «Золотой ручей», чуть не улетел по трассе дальше, в сторону нижней дороги на Зеленогорск. Все из-за тумана, будь он неладен, тащится за ними от самого Питера и даже не думает исчезать. В брагинском сне туман фигурировал тоже: неброской, но запоминающейся деталью, и это напрягало Сергея Валентиновича больше всего.

– Здесь должен быть разворот, – сказала Джанго, мельком взглянув на навигатор в своем смартфоне.

Все-таки включила, несмотря на то что Брагин уверил ее: он хорошо знает дорогу, так что никаких электронных поводырей не понадобится. Никому особенно не доверять и полагаться только на себя – в этом вся Джанго, типичный контрол-фрик.

Брагин не стал звонить Джанго при Кате, – чтобы у нее не было лишнего повода огорчаться; и тех, что есть, предостаточно. С некоторых пор его жена стала болезненно реагировать на женщин, так или иначе появлявшихся в окружении Брагина. Ревностью это не назовешь, Катя в принципе не ревнива. Скорее почти истерическая готовность уступить Сергея Валентиновича любой первой попавшейся дамочке фертильного возраста. Давай уже, решайся. Вот та, которая родит тебе наследника. И никакие доводы, никакие убеждения на Катю не действовали. И даже самоирония, которой она всегда славилась, как-то потухла, сошла на нет.

Он подумает об этом позже. Как реанимировать Катину самоиронию – и их отношения заодно. Если это еще возможно.

Впрочем, Брагин забыл о своих терзаниях, едва захлопнув входную дверь. Он спустился на один пролет, остановился и принялся искать в телефонной записной книжке номер профайлера.

Джанго отозвалась после первого гудка.

– Это Брагин. Не спите?

– Нет. Дурные вести?

– Да, – коротко бросил Сергей Валентинович. – У нас очередная жертва. Выезжаю на место происшествия, могу вас подобрать.

– Буду признательна.

– Тогда у шлагбаума. Пятнадцати минут вам хватит?

– Вполне.

Брагин покрыл расстояние от своего дома на Бармалеевой до Кантемировского моста за семь, учитывая небольшой крюк. И остановился как раз у шлагбаума, к которому несколько раз подвозил Джанго. Шлагбаум надежно перекрывал въезд на территорию пафосного жилищного комплекса «Европа-Сити». Последние финские технологии, аккуратные дома-близнецы, отличающиеся только цветом фасадов – детские кубики, да и только. А между ними – такие же аккуратные аллеи, клумбы, постриженные кустарники, молодые деревца. Брагин почему-то был уверен, что и московская среда обитания Елены Викторовны Джангировой мало отличается от ее нынешней питерской. Где же еще можно предаваться тайным грезам о маньяках, как не в таких вылизанных домах?..

Несмотря на то что Сергей Валентинович оказался на месте даже раньше оговоренного срока, Джанго уже ждала его. Издали ее можно было принять за студентку какого-нибудь творческого вуза: из тех, где есть маловразумительная кафедра дизайна-всего-на-свете. Сшитая из пестрых лоскутов куртка, грубые ботинки, вокруг шеи – клетчатый платок с кистями, то ли вьетнамский, то ли камбоджийский. Студентка – одна из ипостасей Джанго. Есть еще несколько, включая менеджера среднего звена (отдел продаж), спичрайтера-референта и бьюти-блогера. В чью только шкуру не влезешь, чтобы получить интересующие тебя сведения! Брагин все никак не мог привыкнуть к смене ее образов, хотя и сам был не чужд лицедейства в общении со свидетелями. Но приходится признать, что чертова москвичка делает это намного виртуознее. Правда, в конечном итоге свидетели оказываются бесполезными, потому что видели не то и не тех.

Всякий раз, с завидным постоянством.

Есть от чего прийти в отчаяние.

Но Джанго не выглядела отчаявшейся.

– Куда едем? – спросила студентка творческого вуза, плюхнувшись на пассажирское сиденье рядом с Брагиным и тряхнув волосами, светлыми и сильно вьющимися.

– Приморское шоссе, тридцать восемь.

Джанго немедленно уткнулась в свой смартфон: очевидно, для того, чтобы ознакомиться с локацией. С водительского места Брагину было видно, как она запускает приложение «гугл-карты».

– Подробности?

– Пока никаких. Кроме того, что убийца – Альтист.

– Надеюсь, хоть в этот раз он будет более разговорчив.

– Кто? – не понял Брагин.

– Наш парень. Он не вступает в диалог, и это странно.

О чем это она? Это ведь не совсем правда. Вернее, совсем нет. Шарад и ребусов Альтист уже успел навалить предостаточно. Он не просто разложил сеть – развесил на ней множество самых разных приманок. Не для жертв – для жертв все приготовлено в другом месте, до которого следственной группе (в силу ее неожиданно вскрывшегося скудоумия) не добраться. Сеть для Брагина и примкнувших лежит на самом видном месте, приманки сверкают на солнце, нежатся в лунном свете, а если случаются затмения – солнечные или лунные, – то и здесь Альтист оказывается на высоте: подсвечивает все мощными театральными софитами. Чтобы Брагин (и примкнувшие) не дай бог мимо не прошли. Приманки можно брать в руки и пробовать на зуб, такие они полновесные, осязаемые и вполне материальные. Абсолютно каждая дает надежду, но в результате от надежды остается пшик. И все потому, что они оказываются замкнутыми сами на себя. Ну, и на Альтиста. Для него они наверняка что-то значат.

Скорее всего.

А для Брагина и примкнувших сотоварищей – не более чем пустышки.

Или нужно оказаться с ними в специальном месте, чтобы они заработали, как артефакты из «Потерянной комнаты» – старого мистического сериала, который нравится Брагину и совсем не нравится Кате. Там есть маленькая девочка, и она попадает в беду.

Для Кати это невыносимо.

– А с кем он должен вступить в диалог? Персонально с вами?

Джанго посмотрела на простака следователя с нескрываемым сожалением. Мгновенно переквалифицировавшись из студентки в старшего преподавателя университета: стыдно не готовиться к зачетам по профильным дисциплинам, Сергей Валентинович, да еще и хамить при этом. Стыдно.

Так и есть. На протяжении последних месяцев они только и делают, что пытаются изучить Альтиста, но это все равно что слепым хвататься за слона. Из множества частностей не складывается никакой общей картины. Ни у кабинетной Джанго, ни у пролетариев сыска Брагина, Вяткина и Однолета.

– …Со мной не мешало бы, – пожала плечами Джанго. – И с вами тоже. С теми, кто должен изловить его, но до сих пор этого не сделал.

– Терминология у вас…

– Предложите свою.

– Да нет. Пусть будет ваша. Исходя из нее, скажу так. Он болтает без умолку… Ваш парень, как вы выразились.

– Вот именно, – тут же откликнулась Джанго. – Он болтает без умолку, но это монолог. Он стоит где-то там, на сцене, и шпарит заготовленный текст.

Вот и она туда же. Про софиты.

– А надо импровизировать, по-вашему?

– Возможно, он даже импровизирует. Но это театр одного актера.

Да черт возьми. Как так получается, что московская психологиня каждый раз втягивает его в бесконечную игру слов? Это ведь не Альтист – она сама стоит на сцене и шпарит заготовленный текст. И при этом требует от Брагина, чтобы он подавал реплики из-за кулис. Или не требует – он сам горазд. Идиот.

– Театр одного актера. Ну да. Мы вообще о чем говорим? Это ведь не пьеса. Жертвы настоящие. Кто-то убивает девушек.

– Вам надо найти убийцу?

– Глупый вопрос.

– Тогда не важно, на чем строятся наши разговоры. Важно, к чему они приведут. Преступник должен быть уверен, что мы в игре. В его игре. И в состоянии реагировать на знаки, которые он оставляет. Причем реагировать правильно. В его представлении, конечно. Чем больше жертв – тем лучш… – Джанго на мгновение осеклась, поняв, что едва не сболтнула лишнее. И немедленно поправилась: – Тем реальнее возможность коммуникации. Вот что я хотела сказать.

Да уж ясно, что ты хотела сказать, – с неожиданной злостью подумал Сергей Валентинович. Плевать тебе на растерзанных девушек. Ты им и абзаца не уделишь в своей килотонной монографии о психологии серийных убийц, пара-тройка строк в лучшем случае. Но и эти пара-тройка будут выглядеть откровенным издевательством: потерпевшая О., потерпевшая Н., потерпевшая К. Прижизненные травмы, смерть во всех трех случаях наступила в результате удушения струной для альта, как это характеризует нашего парня? Как жаждущего общения человека, единственная цель которого – коммуницировать без продыху со всеми заинтересованными лицами. А общаться по-другому, без трупов, он не может. Стесняется.

Тьфу, мерзость.

– Говорят, вы пишете монографию о серийных убийцах.

– Последние лет десять, – просто ответила Джанго. – А вы откуда об этом узнали?

О монографии Брагину и оперативникам рассказал В.К. Столтидис – для того, чтобы повысить авторитет московской гостьи, во-первых. И пресечь любые проявления мужского шовинизма и профессионального доминирования, во-вторых. Собственно, можно было обойтись и без оповещения о научной деятельности Елены Джангировой, ничего это не изменило бы: Вяткин как был хамом и шовинистом, так им и остался. Никуда не делась и обычная деликатность Брагина. Разве что молодой опер Паша Однолет неожиданно проникся изысканиями Джанго. И то лишь потому, что привык падать ниц перед любым книжным авторитетом.

– Ходят такие слухи, – уклонился Брагин от прямого ответа насчет монографии. – А живьем хотя бы одного маньяка видели?

– И даже беседовала, – надменно процедила Джанго. – И даже не с одним.

– И как оно?

– Слишком много сентиментального вранья. Впрочем, когда ты загнан в клетку, ничего, кроме вранья, не остается.

Ее голос погрустнел, и в нем послышалось что-то вроде легкой досады: как будто все без исключения серийные убийцы разочаровали ее. И вечные поиски людоедствующего интеллектуала-обаяшки Ганнибала Лектора завершились ничем. Или еще не завершились?

– Вы им сочувствуете, что ли?

Джанго нахмурила тонкие брови и пошевелила губами, формулируя ответ про себя. Очевидно, не в первый раз.

– Нет. Всего лишь пытаюсь понять, когда в их голове переключается тумблер. Как именно он переключается. Или…

– Или? – эхом отозвался Брагин.

– Кто и что его переключает.

– Поняли?

– Поняла, что никакой системы нет. Есть некоторые общие для всех родовые признаки. Некие особенности, отдельные реакции. Но нет раз и навсегда установленного канона.

– А как же детские травмы? – решил блеснуть познаниями Сергей Валентинович. – Жестокое обращение, насилие в семье и все такое прочее? Ваши коллеги-психологи говорят, что все серийные убийцы проходят через это.

– Не все. Но назовем это широко распространенным частным случаем. Дело в том, что в основе детской травмы может лежать что угодно. Совершенно невинные, с точки зрения взрослого, вещи. Но даже если предположить самый ужасающий бэкграунд – все равно с ним необходимо справляться. Это вопрос выживания. Существования тебя как личности.

– И как… с этим справляются?

– Кодируют произошедшее когда-то. Разными способами. Иногда – экзотическими. И степень изощренности кодировки тоже разная. Иногда можно просто завалить прошлое камнями. Фигурально выражаясь, конечно. Но разобрать такую конструкцию ничего не стоит. Другое дело, когда в ход идут другие механизмы. Тонко настроенные.

Брагин вдруг заскучал – слишком уж холодными и отстраненными были формулировки Джанго. Этой молодой неглупой женщиной двигало самое обыкновенное научное любопытство, не более. К студентке творческого вуза и бьюти-блогеру прибавилась новая ипостась – вивисектор. Собачья работа, никаких моральных принципов.

– Меня, честно говоря, волнует только один механизм, – сказал Брагин. – Механизм поимки этого урода. И чем скорее, тем лучше. И вы, как специалист по уродам, скажите мне: это возможно или нет? В обозримом будущем?

– Возможно. – Джанго принялась рыться в карманах. – Или нет.

Стерва наконец извлекла из кармана то, что искала, – крохотную плоскую жестянку. И постучала по ней кончиками пальцев.

– Все зависит от того, сходные ли у вас установки.

– Вы что имеете в виду?

– Его собственный ад. Из которого можно выбраться лишь убивая, и то ненадолго. И тогда убийство становится криком о помощи. Всего-то и нужно, что услышать его.

– Я смотрю, у вас и теория заготовлена, Елена Викторовна.

– Это не теория. Предположение. Хочешь поймать преступника – думай как преступник. Хочешь поймать серийного убийцу – чувствуй как он.

– Получается?

– Нет. Судя по результатам на сегодняшний день. И что-то в этой истории не так. Что-то есть неправильное. Что-то, чего не должно быть. Но оно присутствует. Потому у нас и не выходит ничего.

Никаких всплесков уязвленного профессионального самолюбия. Бестрепетная все-таки девица эта Джанго.

– Хотите карамельку?

– Не понял.

Брагин действительно не понял, о чем говорит Елена Викторовна. Джеф, кокс, спайс, чипы для вживления в мозг. Та же саранча, только высушенная, – все что угодно могло оказаться в таинственной жестянке. Но нашлись только конфеты – маленькие, в прозрачных обертках; из тех, что раскладывают в вазах на гостиничных ресепшенах.

– Нет, спасибо.

…Проскочив похожую на огромный выдохшийся парус башню Лахта-Центра, они выехали на трассу и покатили в полном молчании. До самого Сестрорецка никто не произнес ни слова. Что, в общем, выглядело совершенно естественно: Брагин сосредоточился на дороге, укутанной туманом. При таких аховых погодных условиях необходима предельная концентрация, а болтовня отвлекает. Джанго подала голос, лишь когда он не заметил разворот, – и Брагин буднично ругнулся:

– Ах ты, черт возьми.

Ни к чему конкретно это не относилось; вернее, относилось ко всему сразу. К их беспомощности перед маньяком, к невозможности изловить его, хотя на поимку брошены все силы. Где они ошиблись и продолжают ошибаться? И что, если Джанго права – и Альтист действительно что-то пытается сказать им, шепчет из своего ада?

Нет у больного ублюдка никакого ада. Ад – это он сам.

– Через триста метров будет съезд. – Джанго еще раз сверилась со своим смартфоном.

– Поворот на Заречную дорогу. Я в курсе.

Брагин неплохо знал эту местность, прежде всего – из-за санатория «Дюны», в котором еще мальчишкой восстанавливался после травмы позвоночника. Тогда он числился строго ведомственным, и попасть в него простому смертному было затруднительно: матери пришлось задействовать все свои связи, чтобы получить путевки. В девяностые на территории санатория возник первый в городе гольф-клуб. Огромную, прилегающую к Заливу территорию облагородили, понастроили коттеджей, понатыкали парковок и флажков у лунок. Получилось ничего себе – почти по-европейски.

Комплекс «Золотой ручей», о котором упомянул Вяткин, находился гораздо ближе к трассе и обычно хорошо просматривался с нее: те же коттеджи и парковки, плюс само здание отеля, плюс внушительных габаритов акваклуб. Но теперь все было скрыто в тумане, который, вопреки ожиданиям Брагина, даже не думал рассеиваться. Наоборот, все больше сгущался.

– Прямо Стивен Кинг какой-то, – хмыкнула Джанго. – И неизвестно что выпрыгнет из тумана.

– Да уж, – согласился Брагин и заглушил мотор.

Вопреки опасениям Джанго, первым выпрыгнувшим оказался Паша Однолет. Молодой опер стоял возле хорошо знакомого Брагину минивэна судебно-криминалистической лаборатории: значит, Пасхавер уже на месте.

Они приехали последними.

При виде Джанго Паша дернул себя за нос и попытался улыбнуться, но тут же вспомнил, что обстоятельства к щенячьей радости не располагают. Вот и пришлось вместо улыбки вздыхать и грустно морщить заросший бородой рот.

– Ну, что здесь? – спросил Брагин, обменявшись коротким рукопожатием с лейтенантом.

– Убийство. Да вы знаете уже, наверное.

– Только в общих чертах.

– А пока ничего другого и нет. – Однолет поежился. – Идемте, по дороге расскажу.

– Далеко идти? – поинтересовалась Джанго.

– От комплекса – метров четыреста, в сторону Ржавой Канавы.

– Это еще что такое?

– Это канал, – ответил вместо Паши Сергей Валентинович. – Для сброса воды в период паводка. Очень старое гидросооружение, к тому же не слишком удачно спроектированное. Давно пришло в упадок.

– Гиблое место, – подытожил лейтенант.

Это, конечно, было преувеличением – насчет гиблого места. Не топь какая-нибудь и не вереница болот, которые встречаются у Гатчины и Луги и дальше – к юго-востоку. Ржавая Канава больше всего походила на лесную речушку со стоячей коричневой водой и полуосыпавшимися берегами. К каналу примыкало несколько песчаных карьеров, перемежающихся островками смешанного леса. Сейчас все трое как раз и шли по узкой тропинке вдоль одного из таких островков: Паша чуть впереди, за ним Брагин. Джанго, что-то читавшая на ходу в своем смартфоне, замыкала шествие. Они спустились в небольшую лощину, забитую густым колючим кустарником и клочьями тумана; под ногами Брагина что-то хрустнуло, и он немедленно вспомнил свой сон. И почувствовал пробежавший по спине холодок.

Да ладно тебе, это всего лишь ветка. Ветка, а не скованная первым морозом листва из недавнего кошмара. Поспокойнее надо быть, Сергей Валентинович.

– Кто обнаружил тело? – спросил Брагин у Паши.

– Велосипедист.

– Он еще здесь, так что сможете его допросить. Вернее, они.

– Они?

– Его приятели, тоже велосипедисты. Трое. У них здесь оборудованная площадка, занимаются велоэкстримом.

– По ночам? – удивился Сергей Валентинович.

– Так экстрим же.

Ответ в типично Пашином духе, глуповатый и абсолютно логичный. Впрочем, Брагин немедленно забыл и о Паше, и о логике.

Лощина кончилась, а вместе с ней неожиданно кончился туман.

Словно кто-то невидимый раздвинул гигантский театральный занавес и перед Брагиным возникла сцена с хорошо знакомыми актерами, застывшими в хорошо знакомой мизансцене. Сколько раз он видел ее?

Четыре.

Этот – пятый.

Меняются только декорации и статисты, все остальное выглядит так же, как всегда. Судмедэксперт Пасхавер, капитан Вяткин, местный участковый (на этот раз – мужик лет пятидесяти со сдвинутой на затылок фуражкой). Местные же опера – трое в штатском, гужующиеся за спиной участкового. Впрочем, они могли быть и сотрудниками службы охраны «Золотого ручья». Или «Дюн» – если идти по прямой, вдоль Ржавой Канавы, до санатория рукой подать. Странно, что Брагин цепляется за все эти мелочи вплоть до свитера Гриши Вяткина – темно-синего, грубой вязки, с рыжими кожаными заплатками на локтях.

Впрочем, совсем не странно. Сергей Валентинович просто оттягивает, как может, момент встречи с жертвой.

В его кошмаре этой жертвой была Катя.

ДРУГАЯ ЖЕНЩИНА/THE SECOND WOMAN

(1950 г.) 91 мин.

…Идиотка.

Приходится признать. Она вела себя как идиотка. Все это время, весь прошлый год. Зачем-то подписалась на эту Девчонку на фейсбуке, да еще и «приоритет в показе» поставила. Чтобы ни одной, самой завалящей публикации не пропустить. И возможную перемену статуса: от суетливого «в поиске» до надменного и торжествующего «в отношениях». Но Девчонка никак не обозначает свой статус, ей это не важно. Брагину, наверное, было бы важно, а ей все равно.

Слава богу, Брагин не сидит в соцсетях.

Да и Девчонка не особо активничает. Так, несколько постов в неделю, плюс фотографии, плюс котики. Приходится признать, посты у Девчонки получаются отменные. Все как любят плохо образованные современники – чтобы и сюжет, и байки, которые никак не проверить. И эксклюзивная информация о звездах, которую не проверить тоже. Естественно, не называя имен. Но легко догадаться, легко. Любимый жанр Девчонки – «съемочная площадка и окрестности». Оказывается, снимать – это гомерически смешно, количество подписчиков растет как снежный ком, фразочки «Браво! Супер! Утащил/а к себе!» наползают друг на друга, как льдины в ледоход. А недавно в комментах у Девчонки отметился один из интеллектуальных гуру современности – и в ее адепты махом записалось пятьсот тринадцать человек.

За год фейсбучной слежки Катя изучила Девчонку вдоль и поперек, она могла бы написать ее биографию с последующим изданием в серии «Жизнь замечательных людей». Девчонка и впрямь замечательная. Выдающаяся, единственная в своем роде. Инфант террибль в школьные, институтские и последующие годы. Ничем не замутненная, принципиальная и последовательная двоечница.

А Катя – отличница. И всегда была отличницей. И работает в скучном банке, в то время как Девчонка без устали снимает кино. То есть снимают, конечно, другие люди, но без Девчонки ровным счетом ничего не сдвинулось бы с места.

Она – сценаристка.

Сериалы, сериалы, сериалы – куда же без них. Кате пришлось даже пересмотреть телевизионные эпопеи, где Девчонка указана в титрах, – фальшивые, словно безалкогольное пиво. И примерно с тем же вкусом. Фейсбучное меню намного изысканнее: соловьиные языки под соусом против яичницы.

День рождения Девчонки – восьмое августа.

Катя с трудом его пережила.

Тысяча восемьсот тридцать один человек оставили свои поздравления в хронике, и это только на странице, в открытом доступе, а есть же еще личные сообщения, и всякого рода мессенджеры, и телефонные звонки, и встречи для избранных. Для самых близких. Узкий круг, да-да, без кода доступа не втиснешься.

Восьмого августа Брагин исчез из дома в семь утра, а вернулся около полуночи: не то чтобы такое случалось постоянно, но в месяц набегает около недели плотного графика. Особенно если дело сложное (у Брагина все дела – сложные), тогда можно и без выходных, и без праздников, и двадцать четыре часа в сутки. Катя понимает, давно привыкла и научилась подстраиваться.

Несмотря на свою тяжелую и – часто грязную – работу, Брагин – прекрасный человек. Спокойный, внимательный, ужасно милый. Мягкий – но до известных границ, охраняемых патрулями с собаками. Беспилотники, ведущие наблюдение за контрольно-следовой полосой, тоже нельзя сбрасывать со счетов. Если ты диверсант – просочиться не получится и заложить взрывчатку под опоры мостов брагинской нравственности тоже не удастся. Брагинская нравственность – стратегический объект. И принципиальность. И честность. И порядочность.

Порядочность – о да!

Катя как никто ценит это, потому что сама – глубоко порядочный человек.

А Девчонка – ни разу не порядочна. Достаточно одного взгляда, чтобы понять: легкие наркотики приветствуются, виски, водка и сигары – приветствуются, ненормативная лексика – куда же без нее… Ну, и чтобы два раза не вставать: секс, секс, секс. Помимо традиционного, вырастающего из отношений, практикуется также безличный, и одноразовый, и секс на первом свидании – еще до свидания.

Не влюбиться в Девчонку невозможно.

И не нужно обладать изощренным воображением, чтобы не заметить на контрольно-следовой полосе имени Брагина ее следы. Босых маленьких ног, если это лето. Тяжелых, почти мужских ботинок, если это зима, куда смотрят пограничники и их собаки?

На Девчонку.

Смотрят и смотрят и ничего не предпринимают; смотрят как зачарованные и готовы смотреть месяц, год, тысячу лет. Беспилотники тоже обезоружены на ближних подступах, влюбленная электроника отказала напрочь; и теперь им остается только безвольно наблюдать, как Девчонка закладывает тротил под мостовые опоры.

Сейчас все взорвется к чертовой матери. Уже взорвалось.

И ни Брагин, ни Катя еще не понимают последствий. Не понимают масштаба разрушений. Вернее, Катя уже понимает, а Брагин – нет.

Когда Катя думает о Брагине (а она думает о нем постоянно), то представляет его в разных ипостасях. В основном безопасных для себя: заботливый муж, надежный друг, великодушный партнер, терпеливо сносящий ее чудачества, в основном тоже вполне вегетарианские. Мысли о Брагине как о любовнике – менее безопасны и вызывают чувство легкого беспокойства: вроде бы все нормально, особенно учитывая одиннадцатилетний стаж их супружества… Нормально, но без особых взлетов, система функционирует – и ладно.

В какой момент все полетело к черту?

Когда она стала неотступно думать о Брагине как об отце их будущего ребенка. Только так – и не иначе. Он был бы идеальным отцом. Лучшим. Он любил бы малыша без памяти. Или малышей, с самого начала их совместной жизни Катя собиралась родить двоих. А дальше – как получится. Счастливая семья на пикнике, в горах, на морском побережье, Геленджик или Коста-Бланка, принципиальной разницы нет. И сам Брагин – только за, они говорили об этом миллион раз: стадион на Крестовском, финал Лиги чемпионов, «Зенит» и кто-то там еще, «Барселона», «Реал Мадрид», «Арсенал»? Принципиальной разницы нет. Но есть их светлоголовый малыш в фирменном зенитовском шарфе, с мороженым в руках – как тебе такая картинка, Брагин?

Изумительная.

Изумительная картинка.

Вот только Катя так и не смогла родить Брагину светлоголового малыша. Одиннадцать лет, выкидыш в самом начале их семейной жизни, четыре замерших беременности, тысяча попыток потом, и Катя – пустая внутри. Брагин делает вид, что все нормально, живем дальше, положимся на Бога – и живем. Вот и Катя полагалась на Бога. А еще – на православных святых, алтайских шаманов, врачей-репродуктологов, столичных и провинциальных. Без толку.

Пустая, пустая, пустая.

Давно надо было отпустить ситуацию и жить как живет Девчонка – легко и без оглядки, влюбляя в себя всех подряд. Катя на сто процентов уверена, что Девчонка со всеми ее легкими наркотиками, сигарами, виски и беспорядочным сексом забеременела бы сразу же. И дети родились бы здоровыми, так всегда и бывает. Ползали бы прямо по полу, карабкались бы на татуированные руки Девчонки (есть ли у нее татуировки? Катя почему-то думает, что да), и она подхватывала бы их. Варила бы кашу, постоянно куря, и все были бы счастливы.

Дети.

Брагин.

Мысль об этом сводит Катю с ума. С того самого момента, как она нашла в кармане Брагина записку с номером телефона Дарьи Ратмановой.

Девчонку зовут Дарья Ратманова. Ну, и еще – Дарси.

«Ты лучшая, Дарси! Обожаю тебя!» «Сучка, ты великолепна! Ты вызываешь зависть, причем черную!» «Выходи за меня замуж, Дарси!» «Несравненная! Ждем «Оскара»!» Тысяча восемьсот тридцать одно признание в любви – и все на какое-то тщедушное мелкотравчатое двадцативосьмилетие.

Что будет к тридцати?

Дети? Брагин?

Здравый смысл подсказывает Кате, что этого не случится. Никогда. Что записка, найденная в кармане, не значит ровным счетом ничего. Что ее муж слишком нормальный, слишком приземленный, чтобы заинтересовать стихийное бедствие по имени Дарси. Если что-то и было, то быстро закончилось, формат «секс перед первым свиданием» – самый подходящий. Для Девчонки, не для высокоморального Брагина – а значит, и секс, скорее всего, не состоялся. Но может ли здравый смысл победить ревность? До появления Девчонки Катя не знала, что такое ревность, – и вот пожалуйста. Теперь самая настоящая хрестоматийная ревность так же хрестоматийно терзает Катю, обезвоживает. Выклевывает печень, выклевывает глаза. И только один человек посвящен в Катины страдания.

Бесо. Бес. Бесики.

Наполовину грузин и целиком – гей. Раз в месяц Катя обновляет у Бесики прическу; поправляет геометрию, состригает посекшиеся кончики, закрашивает седину на висках. Ранняя седина – генетическая особенность Катиной семьи, а против генетики не попрешь. Но надо стараться, считает Бесики, лучший Катин друг. Именно такое ощущение складывается, когда Катя садится в кресло и Бесики касается ее волос мягкими ласковыми пальцами:

– Ну, как ты живешь, дорогая? Давно не видел тебя. Скучал.

Обычно Катя говорит, что хорошо. И они непринужденно болтают два часа – иногда больше, иногда меньше, в зависимости от состояния Катиной головы.

Приходится признать: состояние Катиной головы плачевно. Иначе как объяснить тот факт, что она решила рассказать беспечному гею о Дарье Ратмановой? С другой стороны… Не матери же об этом рассказывать, в самом деле, не приятельницам из банка за обедом. А больше у Кати никого нет, человеческая пустыня. А театры, книги, выставки и филармония по пятницам – не в счет. Ах да. Брагин. Но Брагин находится ровно там, где ему и положено находиться: раскинулся огромным, всеобъемлющим и все обнимающим небом над Катиной пустыней. Раньше – милосердным, а теперь – неизвестно каким.

– Кажется, он влюбился в другую.

– Кто? – пугается Бесики.

– Муж.

– А она кто?

– Сценаристка.

Бесики долго не откликается, задумчиво щелкая филировочными ножницами у Катиного уха.

– Сериал «Теория большого взрыва» не ее?

– Нет.

– «Твин Пикс»? «Игра престолов»?

– Вряд ли.

– Ну, тогда, может, не так страшно. Все образуется, дорогая.

– Хочешь на нее посмотреть?

Не дожидаясь ответа, она вытаскивает смартфон и показывает Бесики фотографии из фейсбучного аккаунта Девчонки.

– Ну, как?

– Что за рукожоп ее стрижет? – после недолгой паузы вопрошает Бесики.

Его холеное лицо страдальчески морщится; таков уж любимый Катин стилист – любой намек на непрофессионализм вызывает в нем приступ печеночных колик. Но одним лишь страданием дело не ограничивается: Бесики даже не пытается скрыть жгучее любопытство, которое вызывает в нем обожаю тебя, Дарси. Сто против одного: как только Катя покинет квартиру Бесики, по совместительству являющуюся еще и салоном, вероломный гей немедленно подпишется на истории из жизни съемочной площадки.

– Каковы мои шансы, Бесики?

– А каковы шансы мужа?

– Что ты имеешь в виду?

– У них все серьезно?

– Я не знаю, – честно отвечает Катя.

– А муж – это тот, который как-то забирал тебя отсюда?

У Бесики все-таки прекрасная память. Полтора года назад, когда в воздухе еще даже не пахло предгрозовой Дарьей Ратмановой, Катя в очередной раз пришла на стрижку, укладку и мелирование. А потом неожиданно для себя осталась на маленький домашний праздник: бывшие бой-френды Бесики, дизайнер интерьеров Виталий Анатольевич и ландшафтный дизайнер Артем (теперь они вместе, высокие, высокие отношения!), получили вид на жительство в Норвегии. Плюшки, конфетки, домашнее вино и коньяк для девочек. Засиделись почти до полуночи, и за подвыпившей Катей заехал вызванный по телефону Брагин. Тогда-то они и увиделись с Бесики – в первый и последний раз.

– …Да. Тот.

– Н-уу… Простоват, на мой вкус. Нет порочной изюминки, – честно признался Бес. – Я бы на такого не клюнул. Тебе правду сказать или чтобы ты успокоилась?

– Я все равно не успокоюсь. Так что давай правду.

– Хорошо. Если она захочет – все будет как она захочет. Даже с такой стрижкой – бэ-эээ. А если нет – то нет.

Все будет как она захочет. Лучше не скажешь.

– Не обидел тебя, дорогая?

– Все нормально. Пострижешь меня?

– Так ведь уже постриг.

– Нет. Как ее бы постриг, если бы руки дотянулись.

– Точно все нормально?

– Да.

При Бесики она не может позволить себе расплакаться, заорать, вспороть обшивку профессионального кресла филировочными ножницами. Ни при ком не может. Ничего. Никакими предметами. Потому что Катя – образец рассудительности. Королева иронии и самоиронии и отрекаться от престола не собирается. Именно в качестве августейшей особы она собирается встретиться со старинным дружком Брагина – Лехой Грунюшкиным. Леха – тот еще прохвост и сводник. Пшют, фат, ферт, хлыщ, пижон. Но только таких, видимо, берут сейчас в продюсеры. О человеческой глубине Грунюшкина и говорить не приходится: в этот колодец и ведра не забросишь – проскребет по сухому дну, и все. А звона на весь Северо-Запад.

Катя почти уверена – именно Грунюшкин свел Брагина и Дарси: очевидно, устал смотреть, как Брагин мучается в браке. Подпихнул их друг к другу, устроил приятеля на мутную должность «консультант телепроекта» – а там уж как кривая вывезет. Катя еще не придумала, что скажет Грунюшкину (что бы ни сказала – все равно останется для него «свихнувшейся бабой»), но тут главное начать.

А там уж как кривая вывезет.

Впрочем, звонить Грунюшкину и унижаться перед ним не пришлось: Девчонка зачекинилась в районе площади Колумба на Манхэттене и на весь фейсбук объявила, что собирается пересечь Америку автостопом – с востока на запад, чтобы впоследствии осесть в Лос-Анджелесе и начать строить сценарную карьеру в Голливуде. Вдруг получится. Пока-пока, дорогие френды, до новых репортажей с колес.

В любом другом исполнении это выглядело бы дичью. Идиотской мечтой инфантилки о покорении Америки, над которой можно только похихикать. Но с Дарси все по-другому. Три тысячи двести семнадцать лайков. Сто пятьдесят три репоста.

«Если она захочет – все будет, как она захочет».

Универсальная формула.

Нет, Кате не стало легче после отъезда из страны молодого сценарного дарования. И дело было уже не в том, существовал ли роман в действительности или оказался плодом ее больного воображения. А в том, что Брагин был знаком с Дарси. И Дарси изменила его навсегда.

Настолько, что они больше не спят вместе. Изменившийся Брагин вылез из их общей с Катей икеевской могилы – с одинаковыми прикроватными тумбочками и одинаковыми ночниками с мультяшными жирафами на абажурах – и перебрался в гостиную. Объясняет это валом работы: дела, мол, идут косяком, одно другого сложнее. Вот и приходится зарываться в них по горло, уходить из дома рано, а возвращаться за полночь. И было бы самым настоящим вероломством не давать Кате выспаться толком.

Катя рисует ироничный смайлик – пальцем в воздухе.

Пусть так. Работа и прочее.

Это больше не волнует Катю. Ее волнует плач за стеной. За пять лет первые внятные звуки, оттуда донесшиеся. Иногда, правда, случалась тихая музыка, и про нее можно было сказать лишь одно: это – музыка. Однажды кто-то воспользовался дрелью. Но экзекуция дольше десяти минут не продлилась. И вот теперь – плач. Тихий и жалобный, а иногда – громкий и требовательный, так сразу и не понять его природу. Поначалу (очень недолго) Кате казалось, что плачет ребенок. Младенец. Худший из всех возможных вариантов, он лишь подчеркивает немоту их с Брагиным дома. Его стылый арктический холод, который с трудом переносят близнецы-жирафы на ночниках. А супруги Брагины ничего, держатся.

Привыкли.

Нет, это был не ребенок. Кошка или кот.

Справедливости ради, животное мяукало не постоянно, иногда надолго затихало, и Катя благополучно забывала о нем. А потом посреди немоты и арктического холода снова начинался плач: кошка или кот жаловались на что-то, разрывали Катино и без того израненное сердце.

Последняя по времени ночь оказалась самой тяжелой. И даже не из-за мяуканья за стеной (на этот раз оно звучало тише, чем обычно), а из-за какой-то неизбывной тяжести в груди, предчувствия чего-то дурного. Непонятно только, с кем оно должно произойти – с Катей, Брагиным или со всем человечеством: вдруг таки не удержатся крупные геополитические игроки, и кто-то из них метнет прицельно ядерную бомбу.

Нет. Это частная история.

И главные роли в ней не обязательно должны играть Брагин или Катя. Дарси она тоже подойдет, путешествующей автостопом по Америке. Просто села бедняжка не в ту машину, а потом случился поворот не туда, и страшная хижина, затерянная в лесах Айдахо или Вайоминга, – и сценарной сказочке конец. Нет-нет, она желает Дарси только добра. Пусть спасется в самый последний момент, даже не подозревая, что спаслась.

Оставаться в спальне, в одиночестве, нельзя.

Брагин проснулся сразу – стоило ей присесть на краешек дивана. И Брагин проснулся нежным: она уже и забыла, что это такое – нежный Брагин. Он успел обнять ее и покачать на руках (Катя даже не сопротивлялась этому), и они успели поговорить о кошке за стеной и о том, что хорошо бы навестить квартиру в соседнем подъезде и выяснить, что на самом деле происходит. И о завтраках в соседнем кафе – почему бы не возобновить эту забытую практику? И еще о каких-то мелких мелочах, навылет прошивающих семейную жизнь. Может быть, все еще наладится, – безвольно подумала она. А потом позвонил кто-то из оперов, кажется, Гриша Вяткин – с очередным самым сложным в мире делом, и Брагин немедленно засобирался на место происшествия.

А потом Катя услышала имя – Джанго. Как Джанго Рейнхардт, джазовый гитарист, но это не гитарист. Новый сотрудник, женщина. Брагин говорил о Джанго нехотя, как будто заранее в чем-то извиняясь, и при этом сразу сделался несчастным. Уж не Катя ли тому причиной?

Скорее всего.

Катя громко захлопнула дверь за уходящим Брагиным и спустя пару секунд осторожно приоткрыла ее – и услышала, как этажом ниже он с кем-то говорит по телефону: не совсем шепотом, но тихо или, скорее, интимно, чтобы не дай бог…

что?

Пошел ты к черту, Брагин.

И все твои будущие женщины, плодородные, черноземные и молочные внутри. Томящиеся в ожидании семени. Они тоже пусть идут.

Начало дня оказалось безнадежно испорченным, и оставаться в квартире было невмоготу, и поэтому Катя решила, что до работы успеет позавтракать. Спокойно посидеть где-нибудь в глубоко интеллигентной забегаловке – в какой угодно, потому что главная прелесть питерских забегаловок, кофеен, пончиковых и пышечных состоит в их названиях, а завтраки везде одинаковые. Ну, почти.

Она в очередной раз мельком пожалела, что так скоропостижно закрылись «Слоны и Пряники», то самое «соседнее кафе», а может, и хорошо, что закрылось. И их с Брагиным отношения пусть тоже закроются побыстрее.

Но сначала кошка. Или кот.

Уже спустившись вниз и подойдя к соседнему подъезду, Катя вдруг поняла, что в каком-то странном чаду и отупении последнего часа взяла не ту сумку. А сумка, с которой она всю последнюю неделю ходила на работу, осталась висеть на вешалке в прихожей вместе с банковским пропуском и кошельком. И, по уму, надо бы вернуться. Но именно в этот момент дверь подъезда распахнулась и выпустила на волю первую рабочую пташку или, скорее, хмурого дятла – мужика с узким, недовольным жизнью лицом. Несмотря на это глобальное недовольство, мужик вежливо посторонился, пропуская Катю в подъезд, и даже придержал дверь. А Катя подумала, что никогда не видела его раньше, как и всех остальных жителей (или большинство из них), – а ведь живут они в одном пространстве кучно и уже много лет.

Ничего, скоро пейзаж поменяется.

Катя еще не знала, что будет делать: вернется к родителям, на Васильевский, – или снимет квартиру. Скорее всего – последнее, она ведь взрослая девочка. А на Васильевском волей-неволей снова станет маленькой: попробуй не стать маленькой в собственной комнате, до сих пор забитой детскими книгами, игрушками (сентиментальная мама даже кукольный домик сохранила) и сморщившимися от времени плакатами «Спайс герлз».

На стареньком, больше похожем на шкаф, лифте (родной брат лифта в Катином подъезде) она поднялась на «свой этаж» и оказалась на до боли знакомой лестничной площадке: та же потрескавшаяся метлахская плитка под ногами, те же стены – кое-как отштукатуренные и наполовину выкрашенные масляной краской. Ну, хотя бы цвет не уродский, светло-бежевый. Дверь в квартиру, в которую Катя собиралась позвонить, очевидно, стояла здесь еще с послевоенных времен: потемневшая, плохо отлакированная вагонка. Чтобы дотянуться до круглого звонка-пуговки, Кате даже пришлось подняться на цыпочки.

Напрасный труд. Звонок не работал.

Но сдаваться так просто она не собиралась и аккуратно постучала в дверь костяшками пальцев. После чего приложила ухо к деревянным плашкам: за дверью было тихо. Что ж, придется прийти сюда еще раз, вечером, после работы.

Ну, ладно. Контрольный выстрел.

Теперь Катя ударила дверь наотмашь, раскрытой ладонью, запоздало сожалея, что упустила шанс. И что могла точно так же смазать по лицу Брагина, прямо посередине его воркования с gipsy jazz. Спуститься на пролет вниз, надавать по трясущейся от телефонного вожделения физиономии и, не говоря ни слова, вернуться обратно. И плевать на попранное чувство собственного достоинства. Нет у нее больше никакого достоинства. Его увезла с собой Дарси; увезла и оставила подыхать в страшной хижине, в лесах Айдахо или Вайоминга.

Катя уже готова была уйти, когда дверь, скрипнув, приоткрылась.

Однако.

По-хорошему, нужно уходить. Или позвонить в соседние двери (кроме этой, их на площадке еще две). Или не звонить, а отправиться домой за сумкой; кстати, позавтракать она тоже совершенно спокойно успевает. Но это… Это было бы неправильно. И вообще, все – неправильно. Открытая дверь. Кому, как не Кате, жене следователя, знать об этом?

– Эй! – сказала Катя с порога, распахнув дверь. – У вас не заперто. Есть кто дома?

В квартире было тихо. И мало вещей – во всяком случае, в прихожей. Маленькая компактная вешалка с одиноко висящей спортивной курткой, серой с ярко-оранжевыми вставками и бросающейся в глаза надписью на рукаве «ARCTIC OCEAN – Polуnesia», так сразу и не понять, мужская она или женская, унисекс – так будет вернее. Правда, стоящая под вешалкой обувь немного успокоила ее: две пары балеток, разбитые кеды, высокие ботинки, грязно-белые кроссовки – все примерно тридцать восьмого или тридцать девятого размера, у Кати – тридцать седьмой.

Здесь живет девушка. Слава богу.

– Эй! – снова произнесла Катя чуть громче, чем в первый раз. А потом, осмелев, закричала в полный голос: – Эй!

Вот теперь на ее призыв откликнулись. В самом конце длинного коридора, где располагалась кухня (в Катиной квартире и, очевидно, здесь) мелькнула какая-то тень. И спустя секунду появился кот. Что-то с ним было не так, с котом. И только мгновение спустя, внимательно приглядевшись, Катя поняла, что именно. Кот был абсолютно лысым, точнее – сфинксом.

– Ты орал все это время? – строго спросила Катя.

– Ма, – коротко ответил кот.

Несколько секунд Катя и кот рассматривали друг друга. Кот (Катя почему-то сразу решила, что это именно кот, а не кошка) не выглядел истощенным или испуганным, а может, во всем виновато освещение: в кухне света было достаточно, в коридоре же царил полумрак, а кот находился прямо посередине света и тени, автоматически попадая в область контражура. Киношная разлучница Дарси обязательно оценила бы красоту этой мизансцены.

Кате нет никакого дела до Дарси. А до кота почему-то есть.

– Ну, и где твоя хозяйка? Ушла в магазин? – произнесла Катя. Чуть громче, чем следовало бы, подбадривая себя.

– Ма.

– Имеет смысл ее подождать, как думаешь?

– Ма.

Когда-то в детстве у нее была кошка, правда совсем недолго: оказалось, что у Кати аллергия на кошачью шерсть, и Марусю (так звали кошку) пришлось отдать дальним родственникам в Ростовскую область. Маленькая Катя с трудом перенесла потерю Маруси, но впоследствии все как-то успокоилось, пришло в норму – и появился кукольный домик, а затем – группа «Спайс герлз». С тех пор Катя никогда не экспериментировала с домашними животными, да и особой тяги завести кого-нибудь для души не возникало. Завела уже одного. Брагина.

Но по прошествии времени оказалось, что и он – сильный аллерген. Самый сильный из всех возможных.

– Ну, хорошо, – улыбнулась Катя впервые за утро. – Пока я здесь, буду звать тебя Ма.

– Ма.

Кот развернулся и, смешно подбрасывая длинные лапы, потрусил на кухню. Зад у кота был худой, хвост – похож на крысиный, Катя попыталась вспомнить, что умиляло ее в последнее время так, как умилял этот дурацкий лысый кот, – и не смогла.

Приз зрительских симпатий уходит коту Ма, есть ли у него аккаунт на Фейсбуке?.. Или в Инстаграме? Инстаграм подойдет, определенно.

И вообще надо бы сфотографировать эту прелесть.

Сфотографировать и покинуть чужое жилище побыстрее, а ну как прямо сейчас заявится хозяйка балеток, Северной Ледовитой куртки и кота – что она подумает? Скорее всего, испугается, как испугалась бы Катя, застав в своем доме постороннего. Так что лучшее, что она может сделать, – уйти и заглянуть сюда вечером, кто-то да появится. Но сначала – фотография; Брагину она точно понравится, вернее – кот понравится, стоп.

Ее Брагина больше нет.

И телефона – тоже. Как и кошелек с пропуском, он остался в рабочей Катиной сумке, так что повод внедряться в квартиру исчез сам собой. И тем не менее Катя двинулась по хорошо знакомому ей, только зеркально расположенному, коридору – такому же пустому, как и прихожая. Спустя мгновение она оказалась на кухне…

Лицом к лицу.

К половине лица.

К половине лица черного человека. Черного человека на светлой пустой кухне. Это было так неожиданно и страшно, что Катя попыталась закричать, но, кажется, ничего не получилось, крик застрял в горле. А потом хрупкой елочной игрушкой она соскользнула в спасительную вату обморока. И черно-белое стало черным.

Полностью.

– …Вы как?

В голосе не было ничего враждебного, скорее он был полон беспокойства и раскаяния. Глубокий и чистый, обволакивающий не хуже елочной ваты.

– Вот черт. Простите. Надо же, как все вышло…

Сознание вернулось к Кате довольно быстро, и она обнаружила себя сидящей на кухонном диванчике. Юбка, блузка – все на месте, не задрано при падении, не смято, слава богу.

– Воды?

Надо наконец решиться и посмотреть на того, кто всю последнюю минуту пытается заговорить с ней.

Черный человек.

Какая же ты дура, Катька! У черных людей не бывает таких голосов. Теплых, как деревянные мостки, когда бежишь по ним летним полднем, чтобы с размаху плюхнуться в реку. Об этих счастливых мостках из ее детства Катя и думать забыла, а теперь вот вспомнила.

Удивительно.

– Мне начать беспокоиться?

– Все в порядке. Спасибо.

Катя подняла голову и увидела перед собой молодого человека лет тридцати, а может – тридцати пяти, но тогда это не парень, а мужчина, вполне себе взрослый, и только улыбка делает его моложе и невероятным симпатягой.

Он улыбается – легко и чуть смущенно. У него темные волосы и темные глаза, совсем как у голливудского актера, в которого Катя была недолго, но смертельно влюблена в одиннадцатом классе. А теперь даже не может вспомнить его имени.

– Кто вы?

– А вы?

– Соседка.

– Пришли за солью?

На этот раз он улыбается еще шире – собственной шутке; а Катя улыбается тому, что шутка получилась хорошая.

– Пришла из-за кота.

– Вообще-то это я пришел из-за кота.

И снова Катины губы разъезжаются едва ли не до ушей. А кот, о котором все только и говорят, вспрыгивает на колени к парню и принимается громко урчать. И тереться спиной о его черную толстовку.

Коты не могут ошибаться, особенно такие, как этот.

Черная толстовка и черная джинсовая безрукавка сверху, и джинсы совершенно обычные, кроссовки. Когда Катя неожиданно столкнулась с незнакомцем, на голову был наброшен капюшон толстовки, закрывавший половину лица… нет, он наверняка скрывал только лоб, Катя, как обычно, все художественно преувеличила. Вот ей со страху и показалось, что человек – черно-белый. Теперь капюшон отброшен, лицо открыто, и видно, что человек не черно-белый. Он – милый, ужасно милый.

Коты не могут ошибаться, да.

Странно только, что парень не услышал ее крика из прихожей, ведь Катя звала хозяина, а потом кота довольно громко… Ага, вот. В правое ухо парня воткнут беспроводной наушник, белый. Кажется, аирподс, Катя давно собиралась купить себе такие, но почему-то не собралась. Ну, конечно, он был в наушниках и не слышал Катю.

Вот все и объяснилось самым замечательным образом. И кот. Молочно-розовый, с темно-серыми пятнами, разбросанными по телу. Серая шапочка на голове, темные уши, короткая рубленая морда, совершенно хулиганская, но устоять перед ней невозможно.

Самый лучший кот на свете. И улыбка у парня – тоже самая лучшая. Никогда еще Катя не встречала ни таких котов, ни таких улыбок.

Кате идет стрижка, которую соорудил Бесики в ее последний к нему визит, это общепризнанный факт. Катя выглядит явно моложе своих тридцати четырех, так сколько все-таки лет парню? Этот вопрос по-прежнему страшно волнует Катю, может быть, ровесник, может, чуть старше. Явно моложе Брагина, но это не имеет значения.

– Сфинкс, – говорит Катя.

– Сфинкс, – подтверждает обладатель темно-голливудских глаз. – Его зовут Шошо.

– Шошо. – Еще секунда, и из глаз Кати польются слезы умиления. – Можно я его поглажу?

Пока Катя гладит не выказывающего никакого сопротивления кота, парень объясняет ситуацию. Его подруга (она снимает эту квартиру) укатила в Таиланд, и пристроить Шошо оказалось совершенно некуда, и парень был последним в списке, к кому она обратилась с просьбой о коте.

– И вы согласились присматривать?

– Обещал заезжать раз в два дня. В идеале, конечно, нужно бы его забрать… Но у меня собака, и вряд ли они уживутся.

– Собака.

– Басенджи, – уточняет парень.

– Это кличка?

– Порода.

– Никогда не слыхала.

– И не услышите. Они не лают.

– Вообще? – удивляется Катя.

– Породные особенности. Они не лают, но умеют лазать по деревьям. А еще умеют плакать. Совсем как люди.

– Вы даете ей повод?

Вопрос в духе Дарси. В ее покоряющем Айдахо, Вайоминг и примкнувшего к ним Брагина стиле. Истина настигает Катю на чужой кухне, полностью повторяющей ее собственную – но без засилья мебели, посуды и цветочных горшков; без тяжелых штор, тюля, посудомоечной машины. Двух картин в нелепых багетах, купленных на небольшой распродаже, устроенной Катиным банком в поддержку благотворительного фонда детей-аутистов. «Заяц сломался» и «Вы не услышите ее голоса». Здесь же нет ничего, кроме маленького стола, дивана, на котором сидит сейчас Катя, небольшого шкафчика-пенала и газовой плиты. И штор на окнах тоже нет. Истине просто некуда спрятаться, вот она и оказалась выставленной на всеобщее обозрение: все это время ты терпеть не могла Дарси, но больше всего на свете хотела бы быть такой, как она.

Это совсем несложно, как оказалось.

– …Вы даете ей повод?

– Стараюсь не давать. Ее зовут Хайди. Меня зовут Дмитрий. Но можно Митя.

– Правда можно?

– Вам – да.

– Я – Катя.

– И вы пришли из-за кота.

– Он кричал несколько ночей подряд. Я живу в соседнем подъезде. Точно такая же квартира. Общая стена.

– Не думал, что здесь такая акустика.

– Я тоже.

– Значит, он мешал вам спать? – Митя явно огорчен.

– Мешал думать, что в этом мире все хорошо.

– В этом мире не все хорошо. К котам это тоже относится. Иногда. К тому же сфинксы очень скучают в одиночестве.

– Он пытался привлечь внимание? – осеняет Катю.

– Думаю, что да.

– А когда вернется хозяйка?

– Я и сам хотел бы знать, – после небольшой паузы говорит Митя.

– Вы не оговаривали сроки?

– Очень приблизительно. Речь шла о месяце, правда, неделя уже прошла.

Все это время Митя сидел на корточках перед Катей, теперь он легко поднялся, не выпуская кота из рук. Но Шошо и не думает никуда деваться, просто перебирается на Митино плечо, какая же ты дура, Катька! Взяла и забыла телефон. Отличная бы вышла фотография. И вообще этих двоих вполне можно было бы поместить на обложку календаря, который пользуется бешеным спросом в интернете:

Этим двоим подойдет декабрь, самый волшебный месяц, время ожидания несбыточного. Митя хорошо сложен, он среднего роста, а значит, чуть выше Кати. Если они когда-нибудь окажутся рядом, близко…

– Я бы… могла присматривать за Шошо.

Неужели это сказала она? Да. Только что. Секунду назад даже не думала ни о чем таком, и вот на тебе. Этот милый парень действует на нее самым странным образом. Гипнотическим. Или она просто давно не общалась с мужчинами? Да нет же, мужчин вполне хватает в ее жизни. Во-первых, она замужем…

– Присматривать? – Парень удивлен не меньше Кати. – Вы думаете, это хорошая идея?

– У вас есть лучше?

– Даже не знаю, что сказать.

– Вы где живете?

– В Лисьем Носу.

Лисий Нос, ближний пригород. Берег Залива, престижное место, дорогая недвижимость. Когда Кате было лет пять или шесть, отец снял там дачу на лето. Правда, то лето выдалось дождливым и она так и не успела привязаться к почти игрушечному поселку со старыми финскими домами-башенками. Теперь, правда, башенок осталось совсем немного, а те, что есть, изрядно обветшали. Кате почему-то кажется, что Митя живет именно в таком доме с башенкой, обязательно деревянном.

Теплом, как его голос.

– Лисий Нос. Далековато отсюда.

– Я на машине.

– Пробки, – тут же находится Катя.

– Стараюсь приезжать до пробок. Или после.

Кажется, Катя проиграла битву за Шошо и почему-то сильно расстроилась. Митя тоже расстроился, это видно по его вдруг погрустневшему лицу.

– Что же нам делать?

– Ума не приложу. – Митя все еще грустит.

– Ма.

Это Шошо решил напомнить о себе. Он спрыгивает с Митиного плеча прямо на маленький стол и через мгновение оказывается рядом с Катей, почти вровень с ее лицом. Глаза у кота ярко-зеленые, бледно-розовый нос обведен по контуру темной полоской, оттого и кажется вытатуированным. А еще у Шошо нет усов, их заменяют несколько совсем коротких, ломаных волосков вокруг носа. У Шошо бархатная на ощупь кожа, мягкая и теплая.

С кухней что-то не так. Какая-то мелкая деталь, почти незаметная глазу; ее не должно быть, но она есть. Это стало очевидным, когда Катя заглянула в глаза Шошо. Когда же она в упор смотрит на Митю – все не так очевидно, совсем. Просто потому, что Митины глаза – расширяющаяся вселенная с черной дырой посередине, они поглощают все, до чего могут дотянуться.

– У вас есть время? – неожиданно спрашивает он.

– А… который час?

– Семь сорок пять утра.

Он выдает эту информацию сразу, никуда специально не глядя – ни на телефон (до сих пор Катя не видела у него никакого телефона), ни на часы, которые теоретически могли бы болтаться на запястье. Но она почему-то верит: все так и есть.

– Давайте позавтракаем где-нибудь поблизости. Если у вас нет особых дел в ближайший час.

– У меня есть дела позже, но в ближайший час точно нет. Мне только нужно будет подняться домой, захватить сумку.

– У вас же есть сумка.

Митя говорит об этом даже с какой-то укоризной, как будто поймал Катю на ничего не значащем детском вранье. Укоризна легкая, едва заметная. Но Катя, чьи чувства (почему-то!) обострены до предела, немедленно замечает это. Не хватало еще, чтобы Митя подумал, что она таким неуклюжим образом хочет отвязаться от него. Что она из тех жеманных дур, которые кокетничают напропалую, но в самый последний момент соскакивают с темы. И дают номер телефона, обязательно изменив в нем три последние цифры.

Или четыре.

– Просто случайно взяла не ту.

– Хорошо, – наконец соглашается он. – Давайте встретимся на углу Большого проспекта. Через пятнадцать минут.

– Давайте через десять. – Кате совсем не хочется, чтобы Митя подумал, что она решила изменить три последние цифры в номере телефона.

– Мне нужно еще прибрать за Шошо.

– Конечно.

А вдруг это он решил выкинуть фокус с цифрами?.. Какая же ты дура, Катька!

– Мое предложение… Насчет Шошо. Оно в силе.

– Готов это обсудить. Но только после того, как угощу вас завтраком.

Ей нужно встать с дивана, но как это сделать, если Шошо все еще сидит на столе? Смотрит на нее ярко-зелеными прозрачными глазами, и Катя снова возвращается к мысли: что-то не так с этим местом. Наконец кот спрыгивает на пол и скрывается под столом: тут же начинается возня, царапанье когтей и легкое позвякивание. Спустя секунду Шошо лапой вытаскивает скрученный обрывок какой-то струны и принимается играть с ним.

– Что это? – спрашивает Катя.

– Понятия не имею. Похоже на кусок проволоки. Попробую его отнять. Значит, на Большом через пятнадцать минут?

– Да.

Милаха-кот уже и думать забыл о Кате, увлеченный своей проволокой, но и не попрощаться Катя не может:

– Пока, Шошо, хороший мальчик. Надеюсь, скоро увидимся.

…Через двенадцать минут Катя уже стоит на углу Большого проспекта и Бармалеевой. За это время ей удалось сделать немыслимое: поменять одежду, поменять туфли, обновить макияж, не слишком ли она суетится? Нет, потому что всему есть объяснение. Ей хочется подружиться с Шошо, вот она и пытается понравиться тому, кто в данный конкретный момент за него отвечает. Она ни за что не стала бы втискиваться в узкие лодочки и напяливать на себя блузку от Вивьен Вествуд, а вполне спокойно обошлась бы свитером и джинсами, если бы не дресс-код.

В девять пятнадцать она должна быть в банке. Рабочий день никто не отменял.

А единственное, чему нет объяснения, – каким образом Митя так точно угадал про семь сорок пять утра. Сверхъестественный человек.

Сверхъестественного человека Катя видит не сразу и на секунду пугается: вдруг он забыл об их уговоре? Нет, не забыл, просто стоит на противоположной стороне Большого, но это – тоже угол. Он разговаривает с кем-то по телефону (телефон все же существует) и предупреждающе машет ей рукой: погодите одну минуту.

– Все в порядке? – спрашивает Катя после окончания разговора.

– В полном. Во всяком случае, для Шошо. Звонила его хозяйка. Я говорил вам, что она – совершенно безумная девушка?

– Нет.

– Так вот. Она безумна.

Катя улыбается, и Митя улыбается ей в ответ.

– Вчера насмерть разругалась со своим парнем… С тем, с которым поехала в Тай. И не нашла ничего умнее, чем взять билет на Питер. Сейчас ждет посадки в Астане, через четыре часа будет здесь.

Она даже не сразу понимает, о чем говорит ей Митя. Но, кажется, вопрос с лысым очаровашкой решился сам собой. Немного грустно, ведь Катя уже представила в красках историю покровительства над Шошо, вернее – его покровительства над ней.

– Значит, Шошо больше не нужна помощь?

– Нет. Хозяйка попросила ее встретить. Заодно отдам ключи. Куда пойдем?..

– В одно симпатичное место. Здесь недалеко.

Место называлось «Займемся кофе», и они провели там почти час. Сидя за столиком друг напротив друга. Ничего не значащая, непринужденная болтовня под сырники и овсянку, но и с вкраплениями самопрезентации тоже. Кредитному эксперту Екатерине Брагиной презентовать особо нечего (оказывается, Митя никогда не брал ни кредитов, ни ипотек и не собирается делать этого в будущем).

– Ну, хотя бы счет в банке у вас есть? – смеется Катя.

Конечно, сразу два – рублевый и валютный. Митя – архитектор, несколько лет проработал в архитектурном бюро в Швейцарии, но Европа уже не может ничего дать миру, она давно обветшала и потеряла спортивную форму, сейчас все самое интересное происходит на Юго-Востоке. Китай, Малайзия, Индонезия, Сингапур, Макао, через пару недель он улетает в Чэнду, есть ли у Кати мечта?

Еще день назад, еще вчера ночью она с уверенностью могла сказать, что есть. Огромная, всепоглощающая мечта. Теперь же Катя ни в чем не уверена. И эта неуверенность застает ее врасплох: она даже замолкает посередине разговора и несколько секунд смотрит на Митю. Удивительно, но он тоже растерян. И Катю не оставляет ощущение, что Митино лицо отражается в ее собственном – как в зеркале, как в окне напротив. Если посмотреть в это – закрытое – окно из своего, то можно увидеть лишь себя.

Вот и сейчас Катя видит там себя – немного оглушенную новым знакомством и совершенно очарованную.

– Сегодня вечером намечается одна вечеринка, – говорит Митя. – Ничего особенного, но может быть интересно. Художники, философ, парочка актеров. Не выдающихся. Еще – оружейный барон, архитекторы и создатель школы бега по четной стороне улицы.

– Шутка. – Катя хохочет.

– Про бег – нет. А. Я забыл еще о прогоревшем рестораторе и астрофизике. Положил жизнь на алтарь изучения Горизонта Событий. Такой вот герой.

– Горизонт Событий? Что такое Горизонт Событий?

– Понятия не имею.

– А архитекторы?

– Один точно. И он бы хотел увидеть вас.

– Я… не знаю.

– Заняты? Другие планы?

– Нет, – честно признается Катя. – Нет, но…

– Вот что. Вы можете взять кого угодно. Сколько нужно человек, чтобы вы почувствовали себя в безопасности?

Один. Один кот.

– Берите всех. На всякий случай.

Сходство с голливудским актером, чье имя затерялось в одиннадцатом классе, может парализовать чью угодно волю. Теплый, обволакивающий голос никому не оставляет шансов. Разве у Кати есть выбор?

– Я подумаю.

– Хорошо. У вас есть ручка?

Получив ручку с логотипом Катиного банка, Митя что-то быстро пишет на салфетке. А потом так же быстро – в несколько касаний – сворачивает ее в фигурку оригами.

– Внутри – мой номер телефона. Если решитесь – позвоните мне до пяти. А ручку я возьму на память, не возражаете?

– Не возражаю, – улыбается Катя.

– До встречи. – Митя поднимается из-за стола. – Или нет.

…Конечно же, это фигурка кота. Пусть и рыхлая, и немного расслабленная: мягкая салфеточная бумага – не самый подходящий для оригами вариант. Но кота все равно ни с чем не спутаешь. Сложить его за тридцать секунд без предварительной подготовки не получится, нужен навык. Наверняка он тренировался, Митя. Чтобы охмурять девушек.

Или нет.

Она не намерена уничтожать кота сразу, пусть еще поживет – ровно до того момента, когда Кате захочется набрать номер Митиного телефона. А ей захочется. Уже хочется. Наверное, это нечестно по отношению к Брагину, но разве не Брагин первым схватился за телефон?

– Узнаете меня?

Официант.

Где-то она уже видела этого парня. Полноватый, с круглым лицом и светлыми волосами, проблемы с кожей и наверняка – с девушками; бейджик на рубахе – «ДЕНИС». Ну конечно же! Вот удивление так удивление! Но сегодня все удивительно, так что пора бы перестать удивляться.

– «Слоны и Пряники». Вы ведь там работали.

Денис кивает головой.

– Прекрасное было место. Я скучаю по нему.

– И я скучаю. – Денис слегка трясет головой в подтверждение своих слов. – А ваш муж? Как поживает ваш муж?

Катя откидывается на спинку кресла и внимательно смотрит на Дениса. День начинался из рук вон плохо, но теперь все поменялось кардинально. Что, если сама судьба – в лице этого добродушного толстяка, знавшего ее в прошлом, – явилась понаблюдать за ней?

Возможно, даже одобрить все, что с ней происходит здесь и сейчас. Скорее всего.

– Муж? Мы разводимся.

Вот она и произнесла вслух то, о чем не помышляла днем раньше. Цеплялась за давно изжившие себя отношения, вместо того чтобы освободить себя и освободить несчастного Брагина. Рано или поздно (если не уже) он встретит девушку, которая родит ему сына. Нескольких сыновей. А что будет делать Катя? Не суть важно. Запишется в клуб любителей бега по четной стороне улицы. Научится мастерить фигурки оригами. Устроится курьером к оружейному барону. Какая разница, если она теперь свободна?

– Из-за этого парня?

– Что?

– Разводитесь из-за парня, который только что ушел? – поясняет Денис.

– Как он вам, кстати?

– Похож на какого-то актера.

– Он архитектор.

– Он бы хотел забрать вас себе.

– Вы думаете?

– Ага. Положить в карман и унести с собой.

Это можно считать комплиментом, толстяк практиковал такое еще в «Слонах и Пряниках». Говорил Брагину, что у него красавица жена, не иначе как в надежде на чаевые. С другой стороны, Катя действительно недурна собой. Хорошо, что она вовремя об этом вспомнила.

– Положить в карман. Это так заметно со стороны?

– Да.

– И это плохо?

– Ну… – Денис закатывает глаза. – Вдруг вам там не понравится?

– Я подумаю. Вы знаете, что такое Горизонт Событий?

На лице толстяка отражается титаническая работа мысли.

– Слова вместе или по отдельности?

– Это понятие, – терпеливо поясняет Катя. – Что-то связанное с астрофизикой.

– Тогда это просто. Я знаю одного человека, который все вам объяснит. Идемте.

– Куда?

– Это здесь. Только нужно пересесть.

– Я бы хотела расплатиться…

– Ваш друг уже расплатился.

Странно, что она не увидела ее раньше, ведь в кафе почти никого нет и места у окна отлично просматриваются. Катя и сама хотела устроиться у окна, она любит эти аквариумные посиделки, когда можно следить за улицей, рассматривать людей, машины, собак и кошек. Жаль, что вдоль тротуара не прогуливаются сфинксы.

Она скучает по Шошо, которого знала от силы полчаса, кто бы мог подумать.

Это Митя настоял, чтобы они сели в глубине маленького зальчика. Ну как настоял – просто мягко подвел ее к месту, которое сам выбрал. А здесь, у окна, сидит старуха, которую Катя хорошо помнит по «Слонам и Пряникам»: бедно одетая, но опрятная, с камеей под наглухо застегнутым воротом. Пальто и камея – все те же, старуха тоже нисколько не изменилась, очевидно, перекочевала сюда следом за толстяком. Помнится, он подкармливал ее на прежнем месте, в «Слонах». Очевидно, эта практика сохранилась и сейчас.

Старуху зовут Лина. Официант Денис так и обращается к ней:

– Лина. Нужна твоя помощь.

– Неужели. Двадцать лет обходились без меня.

– А теперь вот понадобилась.

Старуха не раздражает Катю, и ее старое пальто не раздражает. Даже если бы Лина пахла как пахнут иногда одинокие старые люди – жжеными спичками, прелыми листьями, подвальным тряпьем, – Катя бы не поморщилась. Но со старухой, слава богу, все в порядке. А все ли в порядке с Катей?

Катя раскрывает ладонь и исподтишка смотрит на бумажного кота.

Не все.

– Лина работала в Пулковской обсерватории, – поясняет Денис.

– Ночной астроном-ассистент, – поясняет Лина. – В последние годы занималась спектроскопией… И даже открыла одну малую планету.

– Горизонт Событий. Вот про что нужно узнать.

– Кому?

– Ей. – Денис кивает подбородком на Катю.

– Интересуетесь черными дырами? Садитесь. – Повелительным жестом худой, разбитой артритом руки старуха указывает на место напротив себя. – И приготовьтесь к тому, что ровным счетом ничего не поймете.

– К сожалению, мне пора. Иначе опоздаю на работу. В следующий раз, хорошо?

Кате действительно пора, она опаздывает, ну, почти опаздывает, но старухе на это совершенно наплевать.

– Горизонт Событий, или точка невозврата…

Стоп. Это все, что Катя хотела услышать.

Это все объясняет.