XIII. Лука-диссидент

Двадцатый век явил нам многочисленные образцы беснования идеологий, уничтожающих, стирающих человека в пыль. Христианство, обращенное не к толпе, не к безликой массе, пропущенной через эго-вождя, а к каждому конкретному человеку сильно мешало творцам тоталитарных режимов. Поэтому оно подверглось гонениям в странах победившего тоталитаризма – прежде всего в СССР и нацистской Германии.

Христианское сообщество Германии и России разделилось внутри себя по вопросу принятия кровавых режимов. Под утверждениями пастора и теолога Дитриха Бонхоффера, возглавившего Исповедническую церковь и погибшего в застенках, могли поставить свои подписи многие катакомбные христиане СССР. Согласно Бонхофферу, Церковь не может идти на любые компромиссы ради сохранения своих институтов. Только беря всю вину и ответственность на себя, активно препятствуя силам зла, церковь может называться христианской Церковью (1).

Весной 1943-го Бонхоффера арестовали, а 9 апреля 1945 года казнили. В тюрьме он не переставал размышлять над богословскими вопросами. Он считал, что Бог помогает не всесилием, а силой Своей слабости, Своего страдания.

Мысли Бонхоффера напрямую связаны с богословием после ГУЛАГа и Освенцима. Святитель Лука поднятых немецким теологом проблем касался вскользь, поскольку был практиком по преимуществу. В отношениях церкви с государством он стоял на более умеренных, чем Бонхоффер, позициях. И даже надеялся на возрождение дореволюционных церковно-государственных отношений.

В то же время все усиливающееся давление атеистического государства на верующих ставило его, естественного патриота, в оппозиционное положение. Вынуждало совершать диссидентские жесты.

Церковное диссидентство возникло в русле послевоенных ментальных течений. И Лука, обладавший большой творческой интуицией, почувствовал ветер больших перемен. Его деяния напрямую сопрягались с ростом правосознания верующих.

10 декабря 1948 года на Генеральной Ассамблее ООН была принята Всеобщая декларация прав человека. В ней говорилось о приоритете достоинства личности и прав человека, о свободе совести. Были провозглашены также социально-экономические и культурные права людей. Именно в свете этой Декларации стоит рассматривать знаменитое «Открытое письмо» патриарху Алексию I священников Николая Эшлимана и Глеба Якунина, датированное 21 ноября 1965 года.

Подписанты просили предстоятеля Русской православной церкви пересмотреть после падения Хрущева свои отношения с государством, поскольку последнее беззастенчиво вторгается в те области, куда входить не имеет права.

Характерен правозащитный запал двух священников: «Безусловное невмешательство государства во внутреннюю жизнь Церкви, с одной стороны, и свободное сотрудничество Церкви и государства в гражданской сфере, если государство этого пожелает, – с другой, – таков принцип истинного взаимоотношения Церкви и Государства. Основные законодательные документы Советской власти, определяющие отношение Советского государства к Церкви – декрет «Об отделении Церкви от государства»… и 124 ст. Конституции СССР, провозглашающая свободу совести и признающая за гражданами СССР право на свободу религиозной жизни, – создают определенные основания для осуществления этого принципа» (2).

За свою долгую жизнь свт. Лука совершил немало диссидентских деяний. Достаточно сказать, что он стоит у истоков послевоенного религиозного самиздата. Он не только призывал переписывать вручную нужные для богословского образования книги, но и предлагал верующим-ученым написать апологетические труды с критикой антирелигиозной литературы. Сам он написал религиозно-философскую работу «Дух, душа и тело», которая получила широкое хождение в самиздате.

Публичность и гласность, за которые ратовали диссиденты, стали у архиепископа Луки серьезным оружием в борьбе с уполномоченным СДРПЦ. Совет настаивал на том, чтобы все директивы и указания правящий архиерей получал от представителей СДРПЦ устно. Лука, напротив, стремился сделать тайное явным, задокументировать происходящее.

Писал, скажем, духовенству Крыма о том, что уполномоченный запрещает крестить детей в отсутствие родителей и это требование представителя власти надо выполнять.

Когда уполномоченный запрещал проводить епархиальные собрания, Лука рассылал окружные послания духовенству и тем приводил в ярость чиновника, не привыкшего, что «церковники» могут сметь свое суждение иметь.

Напомним, что святой выступал в полном архиерейском облачении на собраниях врачей эвакогоспиталей. Атеисты приходили в бешенство от такой демонстрации и со временем добились того, что архипастыря перестали приглашать читать публичные лекции.

Диссидентствующим в условиях поголовно бритого и стриженого советского мира мог стать и сам образ священнослужителя. Лука требовал от своих клириков отращивать бороду, усы и не стесняться быть старомодными. О богословском аспекте этих требований мы скажем в отдельной главке.

Лука всей душой болел за обиженных и оскорбленных. Далеко не всю свою критику он мог высказывать публично. Но сигналы, подаваемые архиепископом в частных разговорах, были вполне определенны. 13 августа 1947 года, после подписания торгового соглашения с Чехословакией, Лука заметил: «СССР обязалось поставить 200 тысяч тонн пшеницы. Я читал в газете, что один комбайнер скосил 80 гектаров. Раньше землю обрабатывали сохой, а косили хлеб косой, и хлеба все ели досыта. Теперь же машины вытеснили совсем людей с работы, а государство весь хлеб забирает, для народа ничего не оставляет. Это когда же так было, чтобы человек работал в поле, а есть хлеба досыта не мог» (3).

Многие высказывания архиерея резко диссонировали с официальной точкой зрения. Вот только одна выписка из беседы с уполномоченным: «Разговор коснулся событий в Венгрии. Лука считает, что много в Венгрии было пролито крови напрасно. На мое замечание о контрреволюционном заговоре и его последствиях в случае победы заговорщиков Лука промолчал» (4).

Можно привести немало диссидентских акций, связанных с именем святителя. К самым важным из них можно отнести предложение избрать на Поместном соборе 1945 года предстоятеля Русской православной церкви тайным голосованием и жребием из нескольких кандидатов. Мы уже упоминали об этом, но теперь расскажем чуть подробнее.

Предложение прозвучало на Архиерейском соборе 21–23 ноября 1944 года во время обсуждения процедуры избрания патриарха. Согласно этой процедуре, каждый архиерей публично называл имя того преосвященного, кого он хотел бы видеть первоиерархом. Роль духовенства и мирян сводилась к простому свидетельству: «Да, мы, представители такой-то епархии, с выбором согласны».

Все собравшиеся прекрасно понимали, что выбор уже сделан. И не только ими, но прежде всего правительством. И дело стоит за малым – продемонстрировать всему миру свой «свободный выбор».

В ходе обсуждения уже зазвучали речи, предваряющие решение Поместного собора. Один из епископов сказал, что покойный патриарх Сергий как бы подал свой голос за митрополита Алексия (Симанского), назначив его местоблюстителем. Что за него будут голосовать не 41 приехавший на собор участник, а 42 человека – во главе с покойным патриархом. После чего Архиерейский собор пропел преосвященному Алексию «многая лета».

Местоблюститель был немного смущен такой спешностью. И даже попытался несколько охладить епископский пыл: «Я должен внести некоторые поправки, что Святейший не избрал, он не голос свой подал, он просто поручил временно, указал, кому он поручает временно вести корабль церковный до момента избрания патриарха».

Но архиереев, что называется, понесло. «Путеводная звезда нас руководит!» – воскликнул один из епископов.

И тут слово взял Лука: «Я не сомневаюсь, что избран будет наш любимый местоблюститель, преосвященный Алексий. Единодушие уже высказано. Но меня заботит вопрос о том, чтобы дело избрания нашего было бы твердым делом, касающимся успокоения всей Церкви. Знаете вы все, что положение нашей Церкви теперь еще довольно далеко от мира и благополучия. Есть у нас раскол, есть у нас инакомыслящие, есть у нас даже шипящие и клевещущие. Я предвижу, что если мы будем избирать тем порядком, который сейчас предложен и уже обсужден в прениях, то могут подняться эти голоса. Я думаю, что, во-первых, в интересах мира и единства Церкви, а во-вторых, в интересах самого будущего патриарха обставить выборы так, чтобы никто не смел шипеть, чтобы никто не смел возражать, чтобы никто не смел хулить избрание патриарха. Это в высшей степени важно будет и для утверждения авторитета нами избранного патриарха (это в его интересах) и, повторяю, больше всего и прежде всего это в интересах Церкви, нашей Матери.

Вот я уже начинаю предвидеть некоторые возможные возражения и некоторые возможные споры. Скажут тут – вот, соблюли приличие, допустили на Собор представителей клира и мирян. Это как будто будет сделано для того, чтобы успокоить страсти, которые могут потом разгореться. Ну, а какое же право и какое, по существу, участие получили клирики и миряне? Скажут – никакого. Только право подписания протокола. Скажут – это фикция.

Этого нам надо опасаться. Если уже мы считаем необходимым и обязательным участие клириков и мирян в Соборе, то нельзя ограничить их права только правом подписания протокола. Или нужно дать им большие права, или совсем не нужно их привлекать к участию в Соборе. Этот вопрос подлежит обсуждению и для меня не совсем ясен. Мне не представляется безусловно необходимым и обязательным участие мирян, ибо мы знаем по канонам, по апостольским правилам все права по избранию епископов и патриархов – избирает исключительно собор епископов.

Из истории Церкви мы знаем, что участие мирян и клириков, как это было в прежние годы, диктовалось особыми условиями времени, особыми обстоятельствами, особой политической обстановкой. Так вот, нужно было бы прежде всего взвесить, существует ли у нас такая обстановка, которая бы вас вынуждала к привлечению клириков и мирян. Если по обсуждении окажется, что никаких таких обстоятельств нет, то можно было бы иметь статут избрания и представить право избрания только одним епископам. Если же будет решено, что участие клириков и мирян не только желательно, но и необходимо, то надо предоставить им более реальные права и более действенное участие в избрании, чем только право подписания протокола.

В чем же может выразиться их участие? Я думаю, что оно может выразиться в предварительном обсуждении кандидатур на Патриарший престол. Радостно, разумеется, видеть и слышать то единодушие среди епископов, которое сейчас проявилось в отношении приветствия достойнейшего патриарха, преосвященного Алексия, местоблюстителя. Мне это глубоко радостно. Но было бы лучше, если бы дело было утверждено более солидно, более крепко, чем только выражение единодушного одобрения. Опять-таки, повторяю, в интересах Церкви. Таким образом, предварительное обсуждение кандидатур, намечение кандидатов – 2 или 3, мне представляется делом желательным.

Что же касается самого порядка избрания патриарха, то и здесь у меня есть некоторые сомнения.

Великое и благое дело – единодушие епископов. Великое и благое дело, если открыто всеми епископами избирается достойнейший. Но еще гораздо более великое и еще гораздо более благое дело – предоставить избрание столь великого лица, как глава Русской церкви, самому Господу Богу, как это было не только на Соборе 1917–18 гг., но и на тех соборах, которые избирали наших древнерусских патриархов. Их избирал Сам Бог. Намечались кандидаты, а избрание патриарха из числа кандидатов предоставлялось Господу Богу, путем жребия.

Почему на этом соборе у нас будет изменен такой порядок, почему мы будем избирать путем голосования, а не предоставим Богу указать, кого Он избирает?

Относительно избрания покойного патриарха Тихона дело обстояло так, что при избрании одного из кандидатов за него было наименьшее число голосов и даже потребовалось, как вы сейчас слышали, перебаллотировка его – он был самым слабым кандидатом, а Господь выбрал его. Об этом, мне кажется, нужно будет подумать. Это мне представляется чрезвычайно серьезным, и я хотел бы знать мнение Собора о том, нужно ли нам заменять этот давно уже установившийся порядок или не нужно? Будем ли мы избирать открытым заявлением, избираю такого-то, или будем предварительно намечать кандидатов, а затем предоставим избрание Самому Богу?

Что касается избрания кандидатов, то, конечно, оно требовало бы предварительного обсуждения не только в среде епископов, но и в среде всех членов Собора. В обсуждении кандидатур могли бы и должны бы принять участие все клирики и миряне Собора. Это было бы весьма серьезным и важным.

Если это будет принято, то надлежит ли обсудить и самый порядок избрания кандидатов. Нужно ли это будет провести только предварительными разговорами среди епископов, или нужно будет здесь подавать голоса закрытым порядком или открытым порядком – это все придется обсудить. Вот те соображения, которые я хотел высказать».

Можно было бы подумать, что подобная речь произведет эффект взорвавшейся бомбы. Но ничего подобного, судя по стенограмме, не произошло.

Архиепископ Псковский и Порховский Григорий (Чуков) поспешил поставить все в известные бюрократические рамки: «Статут, который выработан, он, мне представляется, должен остаться неизменным… что же касается прав, которые нужно было бы дать клирикам и мирянам… дело каждого из нас на месте, в каждой епархии эту кандидатуру с клириками и мирянами обсудить».

Однако даже эта малая уступка насчет «обсуждения» не устроила председательствующего митрополита Алексия (Симанского): «Но миряне и клирики, они, по существу, не знают состава епископата. Поэтому, как они могут высказывать свое мнение? Они прислушиваются к мнению своего епископа, а епископ, выбирая представителей от мирян и клира на месте, согласовывает этот вопрос с ними и приезжает сюда с ними, чтобы они были свидетелями того, что он говорил там, у себя. Относительно жребия, – нужно сказать, что это никогда не применялось».

Лука пытается возразить, происходит примечательный спор: «Арх. Лука: В истории Голубинского написано, что был жребий.

Председатель: Нет, это было всего один раз, когда применялся жребий, – на Соборе 1917 года. Мы изучали этот вопрос, и проф. Георгиевский мне как раз делал извлечения из исторических документов, и он доказывает, что жребий – не канонический способ избрания и, кажется, на Востоке не бывает».

Разговор исчерпан, послушное большинство забалтывает проблему. Как сделал это, к примеру, преосвященный Стефан: «Владыка Лука говорит, что надо, чтобы Сам Господь Бог избрал, но мудрая пословица говорит, что «голос народа – голос Божий». И если здесь говорили о единодушии, значит, Сам Господь Бог так хочет» (5).

Из множества проблем и вопросов, поставленных святителем, мы бы хотели обратить внимание на две темы. Во-первых. И жребий, и сама процедура участия мирян в выборе первоиерарха нужны были Луке не сами по себе, а как возможность узнать волю Божию. В то время как большинство епископата стремилось в единомыслии совершить избрание первосвятителя, Лука хотел сделать прямыми пути Господни. Во-вторых. Не будем забывать о том, что голос Луки был направлен против СДРПЦ, против безбожной власти. Святитель стремился вывести хотя бы избрание патриарха из прямой зависимости от правительства СССР. Это сильный диссидентский ход.

Но, несмотря на множество подобных ходов, мы не можем утверждать, что святой архиепископ, проживи он еще десяток лет, оказался бы непременно в стане правозащитников. Лука мог «наехать», но также быстро и отступить. Он был человеком Церкви, и никогда не переступал ту грань, за которой может произойти раскол. Тем более раскол епископата.

Ради голой правды он не готов был биться до конца. Святой не боялся оказаться в оппозиции, но при этом всегда думал о церковной пользе.

Мы знаем, что о. Александр Мень одно время был очень близок оо. Глебу Якунину и Николаю Эшлиману, но потом, когда они резко пошли против Московской патриархии, дистанцировался от них. Выскажем предположение, что свт. Лука поступил бы так же. Церковная жизнь во всем ее объеме и росте была все-таки для него важнее фронды. Ведь земная церковь никогда не станет совершенным сообществом людей, и протестовать можно вечно, не замечая всего остального.