Книга: Академия родная
Назад: Сарделька и нейролепсия
Дальше: Пингвин

Обои

Этот случай произошел на том же третьем курсе в канун майских праздников. Был у нас во взводе один курсант, Сергей Орлов. Хороший курсант, из хорошей семьи. Хоть он на сто процентов русский, но родом из самого западенско-украинского города Ивано-Франковска, что тогда без разницы было. Мама – преподаватель математики, папа тоже учитель. Короче семья не богатая. И угораздило Орела (у него кличка была Орел, с ударением на первой букве О) на втором курсе жениться. Так рано семейным комнату в «Гарлеме», курсантской общаге для женатиков, не давали. Пришлось Орелу по ночам с Факультета в самоходы бегать – грузчиком в товарном депо подрабатывать. Позже он санитаром по больничкам ошивался, потом фельдшером. Короче, пахал парень как конь – для семейного бюджета денежку зарабатывал. Трудную денежку.

У жены его, Ленки Орловой, студентки Первого Меда, вся родня тоже из голытьбы состояла – врач на враче, причем из правильных, взятконеберущих. В советское время с такими предками особо не разгуляешься. Помогут молодым, чем могут, но в основном, самим деткам крутиться приходилось. И Ленка ночами санитарила да фельдшерила.

К концу третьего курса Орела почаще в увольнения отпускать стали, да и четвертый курс близко – там увольнительная записка совсем не нужна, выход в город свободный – гуляй, не хочу. Наскребли молодые деньжат и пошли комнату себе снимать. Нашли дешевенький клоповничек, комнату в комуналке три на четыре в старом-престаром доме в Ковенском переулке в центре. Свили они там свое первое семейное гнездышко по стандартной таксе – тридцать рублей в месяц. В комнате был прописан какой-то алкоголик, который раз в месяц появлялся у молодых и брал мзду. Алкаш этот никогда в своей конуре ремонта не делал, была она грязная и страшная, досталась ему от почившей в бозе матери, но похоже, что и та капитальными ремонтами не увлекалась. На внутреннее убранство неприхотливой курсантской семье можно было наплевать. Но за отстающими от стен обоями обитали целые полчища клопов. А как известно, эти наружные паразиты внутреннее состояние могут испортить любому. С милым, оно, конечно, рай в шалаше, но в шалаше без клопов.

Опять наскребли молодые какую-то монетку и решили сделать ремонт, от клопов избавиться. Хозяин жилплощади не против – ежели за свои, то дерзайте, главное, с меня ничего не требуйте. Орел купил светлых красивых обоев, краски да известки, а Ленка наварила клейстера. Чтобы с ремонтом быстро справиться, позвал Орлов двух сослуживцев к себе в помощь – меня и Изю. Изя вообще-то никакой был не Изя, а самый что ни есть русский парень Игорь Сафронов из Тамбова. Пришли мы, стали думать, как лучше старые обои срывать да клоповьи рассадники изводить.

И тут Изя в одном месте заметил, что обои отслоились. Намочили мы полосу, подождали минут пять и аккуратно её целёхонькой отклеили. Раньше ведь все на клейстере было – мука и вода, не то что современная полимерная клеюка, отдиралось хорошо. А под обоем старые брежневские газеты. Потешно почитать. Почитали, намочили и опять аккуратненько отклеили. Там слой старых обоев. Ну и эти тем же макаром удалили. А там смех – хрущевские газеты! Кукуруза, космос и коммунизм к 80-м годам ХХ века. Посмеялись. Отклеили и это. Под ними опять старые обои.

Изя говорит, надо мол тут особую осторожность проявить – похоже следующий слой будет довоенный, с товарищем Сталиным. А такие газеты уже можно в «Букинист» отнести и за них какие-нибудь гроши получить. «Букинист» был очень известный ленинградский магазин антикварной книги и другой старой печатной продукции. А я говорю, что никакой осторожности больше не надо. Довоенных газет под этими обоями быть не может в принципе, так как все довоенные обои в Ленинграде зимой 1941 года были съедены подчистую. Народ в блокаду стены обдирал, обои варил и воду пил. Крахмал там имелся, и об этом «кисельке» любой блокадник знал! Нечего время терять – давай всухую, по-варварски, сразу до штукатурки скрести будем. Тут Орел вмешался: а нужно ли всем нам пылью с клопиным экскрементом дышать? Есть там довоенные газеты или нет – какая разница. Давай делать как делали.

Мочим, ждем, отдираем. Вот чёрт – Изя прав! Сталинские газеты. Враги народа, коллективизация, индустриализация и везде слава нашему дорогому любимому Отцу Всех Времен и Народов. Работаем уже как археологи. Каждую газетку сушим и лелеем. Содрано. За культом личности опять старые обои. Я уже не спорю – продолжаем раскопки. Сняли и этот культурный слой. А там Красный Октябрь! Первая пятилетка, ГОЭЛРО, добивают басмачей в Средней Азии и беляков на Дальнем Востоке. Громкая партийная жизнь послереволюционных съездов. Уже считаем, что не только на пиво после работы, но и на водочку хватит!

Снимаем и этот слой. Под первыми годами становления Советской Власти опять обои. Сразу видно, что эти очень старые – рисунок в викторианском стиле. Мочим, работаем по накатанной схеме. Отклееваем. Все стены залеплены «Петербургскими Ведомостями» с ятями. Странно оклеены. Вся комната – одним газетным номером зимы 1917 года. Какой-то чудак пошел и купил специально для того, чтобы оклеить стены, целую кипу одинаковых газет! А кое-где под этими газетками видны ещё одни обои – такие же точно, как мы только что сорвали! Непонятка. В некоторых местах газеты от старых обоев-близнецов отстают ровными прямоугольниками, и эти места выпирают стройными рядами припухших «кирпичиков». Снимаем «Петербургские Ведомости», ругаясь, что за один одинаковый номер денег будет меньше, чем за разные.

Под газетами ровными рядами висят бумажки. Маленькие, в половину стандартного листа. Наклеены аккуратно – только за верхние уголки. Бумага плотная, на денежную похожа. У каждой индивидуальный номер, как на банкнотах, да и по цвету как иностранные деньги – мелкие полоски, перелив тонов из желто-коричневого в розовый и из розового в зеленый. Обрамляются «купюры» коричнево-черной с золотом витой рамкой. На каждой индивидуальная дата от 1885 до 1907 года. Но не деньги это. Водного знака нет, подписи и даты на лицевой стороне каждой бумаги сделаны тушью и явно от руки разными людьми и, судя по почеркам и росписям, на разных языках. К тому же сумма на них не обозначена. Даже никакого заглавия нет. На трех языках довольно мелкими буквами по коротенькому абзацу напечатано. На облигации не похожи. Ни на что не похожи! Чуть-чуть здоровые лотерейные билеты напоминают. На лицевой стороне каждой бумажки куча печатей – черные, розовые и обычные, синие. Ни одной буквы по-русски. На обороте вообще пусто – разлинованы, как ученическая тетрадка или бухгалтерская книга с колонками для даты, имени и подписи. И ничего в этих колонках не написано. Лишь в самом нижнем уголку в две строки маленькая длинная печать на русском языке с дореволюционной орфографией: «Биржевой Императорский Комиссионный Сбор; Санкт-Петербург».

Отклеили мы их. Ровно семьдесят три «лотерейки». Изя говорит, надо срочно в «Букинист» бежать. Бумага очень плотная и практически не намокла. Прямо сейчас сдать можно. За каждый такой билетик запросто могут копеек по двадцать дать, а то и весь полтинник! А мне эта идея совсем не нравится. Бежать куда-то. Устали уже как черти. Давай завтра. А он: нет, давай сейчас и сразу успеем в винно-водочный. Я разозлился и одну бумажку в открытое окно выбросил. Хочешь – беги, заодно и этот мусор поищешь! Заканчивать работу надо, делов-то на пару часов осталось.

Тут Орел на меня серьезно посмотрел и говорит: «Зря ты эту бумажку выкинул. Двадцать копеек тоже деньги, за них работать надо. Я сейчас пойду подниму – по цене как раз одна кружка пива… А в «Букинист» мы их не понесем, по крайней мере пока не прочитаем, что же на них написано. Вот если сами не разберемся – тогда пойдем, покажем спецам-антикварам. А так наобум нести будет очень опрометчиво. Они нам скажут лист – пятак, а он, может, на самом деле рубль стоит! Хватит на сегодня работать. Деньги на пиво есть, англо-русский и франко-русский словари тоже найдутся. Доделаем все завтра. Сейчас так: я листочек иду искать, Изя за пивом бежит, а ты, Лом, садись переводи эти папирусы.

Мы из окна в «колодец» выглянули – точно, никуда бумажка из закрытого двора вылететь не могла. Валяется себе на жестяном крылечке-козырьке перед входом в подъезд. Рядом водосточная труба со скобой – достать пара пустяков. Изя взял рубль, трехлитровую банку и побежал за пивом, Орел за бумажкой полез, а я сел за перевод. А переводить-то оказалось нечего! Смысла почти нет, одни названия: «На восьмой день сентября 1883 года Торговый Дом братьев Де Лезуа, фонд Вассермана, банк Фон Доренберг, Манхэттенская финансовая компания Виллиямс и К°, Инвестиционная компания Фрэнка Наварро, Инвестиционная компания Вебстера-Каллахан-Скотта, Инвестиционная компания Харриссона, Инвестиционная компания Голденов и Голдберга, Инвестиционная компания братьев Стивенсон, Инвестиционная компания «Руды и Металлургия», Инвестиционная компания «Инвестиции Восточного Побережья», Торговая компания «Парижская и Глобальная Торговля» и адвокатская контора «Международный Легальный Щит Нью-Йорк-Париж» открыто инкорпорируют мануфактуру «Жилетт». Всё…

Такое вот объявленьице на трех языках – хоть на заборы вешай. Принес Изя пива, стали мы думать. Жилетт… наверное, кто-то жилетки банкирам шил, да задолжал – вот его вся эта куча кредиторов и заинкорпорировала. Что это такое, инкорпорирование, никто из нас не знал. Словарь же давал такой же самый дурацкий перевод: инкорпорировать значит инкорпорировать. С латинского алфавита на кириллицу, дальше понимай как хочешь. Изя вспомнил, что бритвы такие есть, Gillette, все командировочные из капстран их привозят. Я лично в то время о таких бритвах не слышал – в СССР их не завозили. На долговые расписки или там какие векселя не похоже – о деньгах ни слова. Знали мы, что есть в капиталистическом мире какие-то акции, но никто из нас ни одной акции в глаза не видел. А главное, что нас смутило – раз акции продаются на биржах, значит на них должна быть написана цена. Вот газета «Правда» – цена 2 копейки, вот папиросы «Беломор» раньше стоили шестнадцать копеек, так и писалось – «ц. 16 коп.», подорожал «Беломорчик» – стал по двадцать две копейки, на пачке «ц. 22 коп.» появилось. Всем всё ясно. А какой дурак, скажите на милость, выложит деньги за нудное объявление? Что толку, что на красивой бумаге. Может это пригласительные билеты на какой буржуйский банкет? Не похоже. После одинаковой типографской даты, что в тексте, внизу на каждой бумаге все даты и подписи разные.

Мы ребята хоть и социалистические, но не глупые. Давай рассуждать. Что такое акция? Акция – это пай, владение кусочком большого бизнеса с правом продажи этого кусочка. Это нам понятно. Цена «делается» на рынке, ну в смысле на бирже. Кто за сколько продал – такая и цена. Это даже нам, простым советским военнослужащим, тоже понятно, недаром «Капитал» Маркса читали. Тогда на акции должно быть обязательно указано, какую же часть бизнеса она обеспечивает! А на этих бумажках про это ни полслова… Как же так? Их ведь кто-то очень старательно спрятал сразу через месяц после революции. Значит, эти бумаги для кого-то очень много значили. Значит, за ними тогда хорошие деньги стояли. Устали мы голову ломать. Если это такой своеобразный клад, то советской власти его лучше не показывать. Судя по шпионским фильмам и детективам, с ценными бумагами надо ехать в Швейцарию, желательно в Цюрих, и там их предъявлять банкирам и адвокатам. Тогда нам туда попасть не светило. К тому же мы думали, что за сто лет любой договор превращается в простую архивную бумажку. Что и кому нам теперь предъявлять? Глупое объявление о каком-то инкорпорировании чего-то кучей сто лет как несуществующих контор? Несерьезно все это нам показалось. Вероятно, до революции эти бумаги что-то и значили. Но сейчас ждать чего-то от этих раритетов бессмысленно. Пожалуй, Изин путь самый верный – надо их снести в «Букинист».

Нынешними хозяевами этих бумажек вроде как Сережа и Лена Орловы выходят. Не искать же официально прописанного на этой жилплощади алкаша с просьбой вступить во владение найденным. На том и порешили – Орел, ты хозяин, что хочешь, то и делай с этой макулатурой. Орел же сказал весьма мудро: «Если эти бумаги архивный хлам, то чем больше они у меня пролежат, тем выше им цена. Как коньяк. Продавать их сейчас нет смысла. В деньгах мы нуждаемся, но не так, чтоб не прожить. А вдруг это что-то серьёзное? Тогда надо правильного момента подождать. Как-нибудь в жизни, может, и подвернется случай про них разузнать без риска лопухнуться с антикваром. Газеты есть газеты, с ними понятно – завтра Изя в «Букинист» всю кипу снесёт для продолжения банкета после работы. А бумажки жрать не просят, пусть себе лежат у меня в папочке».

С этими словами Орел достал красную папку с тесемками, в которой до сего момента хранились его собственные газетные вырезки на «партейные темы» – нам необходимо было собирать эти «капли мудрости» текущего советского официоза для семинаров по марксизму-ленинизму. Вырезки он выкинул на кучу содранных обоев, а на их место положил бумаги.

Наутро мы побелили потолок и оклеили стены. Успели отдраить пол и подготовить его к покраске. Майские праздники заканчивались, комната приобрела очень хороший вид, а покрасить полы было дело минутное. Мы решили попить винца, благо Изя сдал газет почти на четыре рубля. Хватило как раз на три бутылки сладкого вина, и после этого перерывчика мы за полчаса закончили работу. Спать на свежей краске здоровья не добавляет, поэтому чета Орловых на пару дней разлетелась по своим родным общагам. С того дня я не помню ни одного момента, чтобы кто-либо из нас завел разговор о тех бумагах. Мы хорошо перемололи эту тему за два дня ремонта, и она перестала нас волновать. Бумажки интересные, но ценности, видимо, не представляют. О слоях газет мы вспоминали частенько в компаниях, больше как анекдот. А на вопрос, что же было последним слоем отвечали честно и просто – ерунда какая-то, не то старые квитанции, не то какие-то объявления. Сережа Орлов тоже надежд не питал. Похоже, о бумагах он забыл.

Через несколько лет мы покинули стены Академии в самом начале перестроечного бардака. Всем простым людям быстро стало плохо, а офицерам – хуже всех. Года через три Союз прекратил свое существование. Серега служил на Украине и для него вопрос был болезненным вдвойне – остаться в украинской армии или демобилизоваться и уехать в Россию. Он выбрал второе и вернулся Ленинград, точнее, уже в Санкт-Петербург. Из медицины ушел, в начале девяностых я услышал, что он подался в коммерцию. С девяносто третьего по двухтысячный вестей о нём почти не было. Вроде пытается деньги делать на продуктах, ничего конкретного. Даже приблизительный уровень его коммерции был абсолютно неизвестен, по слухам, от торговли на рынке до собственного овощного магазинчика. Значит, все как у многих – от «совсем плохо» до «нормально».



…Компания Gillette занимает около 70 % на рынке бритвенных принадлежностей – лезвия, кремы после бритья и другая, в основном мужская, парфюмерия. Только в США это годовой оборот десятка на два миллиардов долларов. А по всему миру в несколько раз больше. Сейчас их акция дешевая, в районе 3, 50-3, 70$ стоит. То что у Орлова лежало, – изначальная корпоративная бумага. Если приблизительно, то одна изначальная акция «Жилета» равна 65 536 его акциям сегодня. А если ещё и дивиденды с «Жилета» содрать за все 100 лет… то это лимонов двадцать зелени должно получиться.



Передали, наконец, Орелу мой телефон. Дозвонился он до меня. То, что на встрече выпускников о нём говорили, подтвердил. Да, ушел парень из медицины в коммерцию. Раскрутился. Торгует продуктами – супермаркеты строит. Есть и в Питере, и Москве, один в Нижнем Новгороде, вот и в Киеве один открывается. Жалуется, что торговая сеть небольшая, каждый дорого обходится, развитие медленно идет. Живут нормально – дом под Питером, квартира в Москве. Ленка на мерседесе, жене по статусу положено, а сам он больше на внедорожниках ездит. И охрана при нём, как и при детках, и при супруге.

Орел человек талантливый и работящий. Деньгами не бросается, все у него на месте. Наверное, раскрутился, торгуя картошкой на базарчиках. А что, такое бывает… теоретически. Только кажется мне всё-таки, что секрет успеха был в красной папке с тесёмками.

Назад: Сарделька и нейролепсия
Дальше: Пингвин