Уже в первую неделю путешествия по Югославии Мик понял, что выбрал себе в любовники фанатика, помешанного на политике. Конечно, «королевы» в саунах его предупреждали, говорили, что Джуд хуже Аттилы, но больше всех разорялся бывший любовник Джуда, и Мик счел его слова злобной клеветой, идущей скорее от неприязни, чем от общего впечатления.

Если бы только он их послушал! Тогда бы сейчас не ехал по очередной бесконечной дороге в «фольксвагене», который неожиданно стал напоминать гроб, и не выслушивал очередное мнение Джуда о советской экспансии. Боже, каким же он был скучным! Джуд не беседовал, а поучал, причем бесконечно. В Италии проповедь зашла о том, как коммунисты эксплуатировали голоса крестьян. Теперь, в Югославии, Джуд окончательно прикипел к этой теме, и Мик уже был готов молотком разбить его самоуверенную голову.

Не то чтобы он не соглашался со всеми словами Джуда. Некоторые (из тех, что Мик понимал) казались вполне разумными. Но с другой стороны, что он вообще знал? Мик был учителем танцев. А Джуд – журналистом, профессиональным аналитиком. Он, как и все журналисты, с которыми Мик общался, считал, что обязан высказать мнение по любому поводу. Особенно, когда дело касалось политики, лучшей канаве, чтобы побарахтаться. В такую грязь можно было забраться с рылом, глазами, головой и копытцами и славно там порезвиться. Это свиное пойло можно было жрать бесконечно, в нем плавало всего понемногу, так как, по словам Джуда, все на свете, в конечном счете, сводилось к политике. Искусство. Секс. Религия, торговля, садоводство, пища, выпивка, пердеж – все было политикой.

И, боже мой, как же это было скучно, беспросветно, любовноубивающе скучно!

И самое страшное: Джуд, кажется, вообще не замечал, как сильно утомил Мика, а если и замечал, то ему явно было наплевать. Он продолжал болтать, его доводы становились все велеречивее и многословнее, а предложения удлинялись с каждой новой милей.

Джуд был эгоистичным уродом, и Мик решил, что как только медовый месяц закончится, он расстанется с этим ушлепком.

Только в этой поездке, в этом бесконечном, беспричинном путешествии по кладбищам среднеевропейской культуры, Джуд понял, с каким политически легковесным типом связался. Мик практически не интересовался экономикой или устройством стран, через которые они проезжали. Совершенно равнодушно отнесся к фактам об итальянской ситуации и зевал, да, зевал, когда Джуд попытался (и потерпел поражение) обсудить с ним русскую угрозу миру во всем мире. Джуду пришлось открыть глаза; Мик был банальным гомиком, и никакого другого слова для него не существовало; он, конечно, не модничал и не носил тонны украшений, но все равно был «королевой», с наслаждением барахтался в мире иллюзий, созданном фресками раннего Возрождения или югославскими иконами. Сложности, противоречия, даже страдания, благодаря которым культуры расцветали и умирали, казались Мику утомительными. Его разум был не глубже его имиджа; он был ухоженным ничтожеством.

Какой же убогий медовый месяц!

Дорога, идущая на юг от Белграда в Нови-Пазар, по югославским меркам была неплохой. По крайней мере, выбоин на ней оказалось поменьше, чем на других шоссе, по которым уже путешествовали Мик и Джуд. Нови-Пазар находился в долине Рашки, к югу от города, названного в честь самой реки. Туристы сюда заезжали редко. Несмотря на хорошую дорогу, до района было трудно добраться, да и изысканных благ современной цивилизации здесь не хватало; но Мик решил осмотреть монастырь Сопочаны к западу от города и после довольно ожесточенного спора, куда ехать, победил.

Путешествие выдалось скучноватым. Возделанные поля по обе стороны дороги казались высохшими и пыльными. Лето было непривычно жарким, засуха поразила многие деревни. Посевы умирали, скот забивали, чтобы животные не умерли от истощения. Люди, изредка попадавшиеся на пути, выглядели усталыми и сломленными. Даже дети были угрюмыми и насупленными: взгляд у них был такой же тяжелый, как и жара, нависшая над долиной.

Во время ссоры в Белграде Мик и Джуд высказали друг другу все и теперь ехали в полном молчании; но прямая дорога, как и все прямые дороги в мире, так и звала поспорить. Когда управлять машиной легко, разум пытается занять себя чем-то еще. А что может быть лучше хорошей драки?

– И какого черта ты собираешься осматривать очередной монастырь? – спросил Джуд, явно желая ссоры.

– Мы уже далеко заехали… – Мик старался сохранять спокойствие. У него не было настроения спорить.

– Бля, опять эти Богородицы, да?

Стараясь изо всех сил не повышать голос, Мик взял путеводитель и громко прочитал:

– …там можно до сих пор полюбоваться на величайшие образцы сербской живописи, включая фреску «Успение Пресвятой Богородицы», которую многие ученые называют неувядающим шедевром рашской школы.

Тишина.

Потом снова вступил Джуд:

– Я церквями сыт по горло.

– Это шедевр.

– Да если судить по этой треклятой книге, тут кругом сплошные шедевры.

Мик почувствовал, как теряет самообладание:

– Да всего-то два с половиной часа осталось…

– Я тебе сказал, что не хочу осматривать очередную церковь: меня от одного их запаха тошнит. Эти тяжелые благовония, застарелый пот и постоянная ложь…

– Да крюк небольшой; потом мы сможем снова выбраться на дорогу, а ты прочитаешь мне очередную лекцию о фермерских субсидиях в Санджаке.

– Я просто пытаюсь вести какую-то приличную беседу, а не слушать бесконечную чепуху об этих херовых сербских шедеврах…

– Останови машину!

– Что?

– Останови машину!

Джуд свернул на обочину. Мик выбрался наружу.

Асфальт обжигал, но в воздухе чувствовался легкий ветерок. Мик глубоко вздохнул и вышел на середину дороги. Никаких машин или пешеходов в обе стороны. Да во все стороны. Совершенно пусто. Холмы дрожали от зноя, поднимающегося с полей. В канавах росли дикие маки. Мик перешел на другую сторону, присел на корточки и сорвал один.

Услышал, как позади хлопнула дверь «фольксвагена».

– Ты зачем нас остановил? – спросил Джуд. Он был явно раздражен, все надеялся на ссору, просил о ней.

Мик встал, рассматривая цветок. Мак был поздний, у него почти сформировалась коробочка. Как только Мик коснулся цветоложа, лепестки тут же опали, крохотные красные пятнышки медленно полетели вниз, на серый асфальт.

– Я задал тебе вопрос, – все не унимался Джуд.

Мик посмотрел вокруг. Джуд стоял с дальней стороны машины, нахмурив брови от подступающего гнева. Но как же он был красив, о да; лицо, из-за которого женщины рыдали, узнав, что Джуд гей. Густые черные усы (идеально подстриженные) и глаза, в которые можно было смотреть вечно, в которых каждый отблеск света всегда был разным. Почему, подумал Мик, такой красивый мужчина оказался таким бесчувственным мелким говнюком?

А Джуд смотрел на него оценивающе и презрительно, смотрел на это юного красавчика, надувшего губы. Ему хотелось блевать, глядя на то, какой спектакль закатил перед ним Мик. Для шестнадцатилетнего девственника это было бы еще нормально. Но с двадцатипятилетним парнем такой игре не хватало достоверности.

Мик бросил цветок и вытащил футболку из джинсов. Начал стаскивать ее, обнажая подтянутый живот и худую гладкую грудь. Его волосы растрепались, а на лице показалась широкая улыбка. Джуд посмотрел на его тело. Стройное, не слишком мускулистое. Над поясом выцветших джинсов виднелся шрам от удаления аппендикса. Золотая цепочка, небольшая, но все равно ловившая отблески солнечных лучей, висела в ложбинке на горле. Не желая того, Джуд улыбнулся Мику в ответ, и между ними установилось подобие мира.

Мик уже расстегивал пояс и сказал, по-прежнему широко улыбаясь:

– Хочешь трахнуться?

– Это бесполезно, – прозвучал ответ, хотя и на другой вопрос.

– С чего бы?

– Мы несовместимы.

– Поспорим?

Мик расстегнул ширинку и повернулся в сторону пшеничного поля, подступавшего к дороге.

Джуд смотрел, как Мик рассекает волнующееся море, его спина цветом походила на колосья вокруг, так что они почти скрывали его. Игра, конечно, была опасной, вот так, трахаться под открытым небом – они были не в Сан-Франциско и даже не в Хэмпстед-Хит. Джуд нервно огляделся по сторонам. Вокруг по-прежнему было пусто. А Мик повернулся, уже забравшись довольно далеко, повернулся и улыбался, махал рукой, как пловец, покачивающийся на золотистых волнах прибоя. Да какого черта… тут же никто не увидит, никто не узнает. Вокруг только холмы, плавящиеся в жарком мареве, их лесистые спины согбенны под бренными делами земли, да потерявшаяся собака сидит у дороги, ожидая хозяина.

Джуд пошел за Миком через пшеницу, на ходу расстегивая пуговицы на рубашке. Перед ним бежали мыши-полевки, суетясь между побегов, пока за ними гнался гигант, чьи шаги громом разносились по земле. Джуд заметил их панику и улыбнулся. Он не хотел им ничего плохого, но откуда грызунам было об этом знать? Может, он прямо сейчас отнял сотню жизней – мышей, жуков, червей, – пока добирался до места, где на кровати из вытоптанных посевов, по-прежнему улыбаясь, лежал полностью обнаженный Мик.

Секс был хорош, они в равной степени доставляли удовольствие друг другу: в их страсти была точность, каждый чувствовал момент, когда легкое наслаждение становилось острым, а желание оборачивалось необходимостью. Они сплелись воедино, конечностями, языками, завязались узлом, который мог расплести только оргазм, их спины поочередно обжигало солнце, царапали колоски, пока они катались, целуя друг друга. В самый разгар, когда оба кончили, неподалеку послышалось тарахтенье трактора; но Мику и Джуду было уже все равно.

Они добрались до «фольксвагена», вытряхивая измолоченную телами пшеницу из волос, ушей, носков, она забилась даже между пальцами на ногах. Презрительные усмешки исчезли, остались лишь легкие улыбки; перемирие, пусть и не вечное, установилось по меньшей мере на пару часов.

Машина раскалилась, как печка, пришлось открыть все окна и двери, чтобы ветер охладил салон, иначе до Нови-Пазара они бы не добрались. Было уже почти четыре вечера, а до цели оставался еще час.

Когда они забрались в машину, Мик сказал:

– Забудем о монастыре, да?

Джуд уставился на него:

– Я думал…

– На хер, я не вынесу вида еще одной Богородицы…

Они беспечно рассмеялись; потом поцеловались, чувствуя слюну друг друга и соленый привкус от семени.

Следующий день был ясным, но не особо теплым. Небо скрылось под ровным слоем белых облаков. От утреннего воздуха покалывало в носу, как от запаха эфира или мяты.

Вацлав Желовчик наблюдал за тем, как голуби на главной площади Пополака играют со смертью, порхая и суетясь перед машинами, носившимися туда-сюда. Некоторые автомобили были военными, другие принадлежали гражданским. На вид Вацлав был спокоен и решителен, но на самом деле едва справлялся с волнением, которое всегда чувствовал в этот день, волнением, которое, как он прекрасно знал, сейчас охватило всех мужчин, женщин и детей в Пополаке. А может, и голубей тоже, почем знать? Может, потому они и играли под колесами с такой ловкостью, понимая, что в этот особенный день ничего плохого с ними не будет.

Вацлав вновь взглянул на небо, все то же белое небо, от которого он не мог отвести глаз с самого рассвета. Облака лежали низко; не слишком хорошо для праздника. Он вспомнил одно выражение, английское, которое слышал от друга: «голова в облаках». Насколько он понял, так называли мечтателей, тех, кто заблудился в беспробудных белых снах. И ничего больше, с усмешкой подумал Вацлав, Запад про облака не знал, для него они были символом пустых фантазий. Англичанам не хватало перспективы, чтобы узреть истину в обыкновенной фигуре речи. Здесь, в этих холмах, сокрытых от чужих глаз, разве не творили они ошеломляющую реальность из пустых слов? Оживляли пословицу.

Голову в облаках.

На площади уже собирали первый сегмент. Несколько человек заболели, но их сменщики уже были готовы и с нетерпением хотели занять свои места. Как широко они улыбались, когда слышали свои имена, когда объявляли номер, и его или ее выводили из очереди, отправляли в конечность, которая уже обретала форму. Со всех сторон творились чудеса организации. У всех была работа, каждый знал, куда идти. Никто не кричал, никто не толкался; никто даже голоса не повышал, слышался только нетерпеливый шепот. Вацлав с восторгом наблюдал за тем, как шли размещение, скрепление и строповка.

Впереди был долгий и трудный день. Вацлав пришел на площадь за час до рассвета, работал тут, потягивая кофе из импортных пластиковых стаканчиков, обсуждал свежие прогнозы погоды из Приштины и Митровицы, наблюдал за тем, как серый утренний свет постепенно наползает на беззвездное небо. Сейчас он уже пил шестой стакан кофе, а еще не было даже семи. На другой стороне площади усталый и возбужденный Метцингер выглядел так, как Вацлав себя чувствовал.

Они вместе наблюдали за тем, как на востоке, сочась светом, занимается заря. Метцингер и Вацлав. Но потом каждый пошел своей дорогой, забыв о прежней дружбе, они не перемолвятся и словом, пока не закончится соревнование. В конце концов, Метцингер был из Подуево. В грядущей битве он станет поддерживать собственный город. Уже завтра они будут рассказывать друг другу о приключениях, но сегодня должны вести себя так, словно не знакомы, даже не улыбаться. Сегодня есть лишь одна сторона, одна цель: победа своего города над противником.

К радости Метцингера и Вацлава сооружение первой ноги Пополака закончилось. Все проверки безопасности уже провели, и нога покинула площадь, ее огромная тень погрузила во мрак здание администрации.

Вацлав пригубил сладкий, такой сладкий кофе и удовлетворенно хмыкнул, даже слегка расслабился. Какой день, какой прекрасный день! День славы, флагов, плещущих на ветру, и невероятных высот, от которых может даже затошнить, высот, которые любой человек запомнит на всю жизнь. День златого предвкушения Небес.

Пусть Америка радуется своим незатейливым удовольствиям, своим мультяшным мышам, конфетным замкам, своим технологиям. Вацлаву они все были не нужны. Величайшее чудо на свете скрывалось здесь, в этих холмах.

О, какой день!

На главной площади Подуево было столь же оживленно, царило такое же воодушевление. Правда, в этом году в нем чувствовалась легкая нота грусти, но она была понятна. Нита Обренович, любимый и уважаемый организатор города, скончалась. Прошлая зима забрала ее, Ните было девяносто четыре года, и теперь весь город скорбел по ее непреклонности и неистовым амбициям. Шестьдесят лет Нита работала с гражданами Подуево, постоянно планировала следующее соревнование, улучшала конструкцию, вся ее энергия уходила на создание следующего творения, еще более невероятного и человекоподобного, чем предыдущее.

Теперь же она умерла, и всем ее очень не хватало. Конечно, на улице не царил хаос, для него местные жители были слишком дисциплинированными, но они уже отставали от графика, а на часах было почти семь-двадцать пять. Место Ниты заняла ее дочь, но она не умела заставлять всех действовать так, как мать. Одним словом, она казалась слишком мягкой для такой работы. Здесь был нужен настоящий лидер, отчасти пророк, отчасти шпрехшталмейстер, который мог бы уговаривать, запугивать и вдохновлять граждан, чтобы те занимали отведенные им места. Возможно, через десять или двадцать лет, после нескольких соревнований дочь Ниты Обренович и добилась бы успеха. Но сейчас Подуево отставало: за безопасностью следили мало, а привычную уверенность былых времен сменила тревога.

Тем не менее, без шести восемь первая конечность Подуево отправилась из города в точку сборки ждать своих коллег.

К тому времени в Пополаке связали воедино бока, а контингенты рук уже ждали приказов на главной площади.

Мик проснулся точно в семь, хотя в их просто обставленном номере, снятом в отеле «Белград», будильника не было. Мик встал не сразу, прислушался к ровному дыханию Джуда, который спал на кровати, стоящей у противоположной стены. Тусклый утренний свет хныкал, просачиваясь сквозь тонкие занавески, никак не вдохновляя на ранний выезд. Пару минут Мик просто валялся, уставившись на потрескавшуюся штукатурку потолка, а потом на грубо вырезанное распятие, висящее на противоположной стене, затем поднялся и подошел к окну. День выдался пасмурный, как он и предполагал. Небо затянуло тучами, крыши Нови-Пазара казались серыми в безжизненном утреннем свете. Но за ними, на востоке виднелись холмы. И там было солнце. Мик видел лучи света, падающие на синеватую зелень лесов, они звали в путешествие к далеким склонам.

Сегодня Мик и Джуд, наверное, отправятся на юг, в Косовску-Митровицу. Там же вроде были рынок и музей? А еще можно поехать по долине Ибары, по дороге вдоль реки, туда, где вздымались и сверкали холмы. Холмы, да; Мик решил, что сегодня они увидят холмы.

Было уже полдевятого.

К девяти утра торсы Пополока и Подуево практически собрали. Конечности городов были готовы в отведенных им районах, ожидая, когда же настанет пора соединиться с телами.

Вацлав Желовчик прикрыл глаза рукой в перчатке и взглянул на небо. За последние полчаса облачный покров поднялся, в этом не было сомнений, а на западе сквозь серые тучи пробивалась синева; кое-где иногда даже проглядывало солнце. Конечно, не самый идеальный день для соревнования, но сойдет.

На поздний завтрак был hemendeks – что, в общем, переводилось как ветчина с яйцами – и несколько чашек хорошего крепкого кофе. Погода прояснялась даже в Нови-Пазаре, а целеустремленность Мика и Джуда только росла. Косовска-Митровица к обеду, а вечером, возможно, и крепость в Звечане.

Где-то в полдесятого они выехали из города и свернули на Србовачевскую дорогу к югу от долины Ибары. Ехать было, конечно, не особо комфортно, но даже ухабы и выбоины не портили новый день.

Дорога пустовала, только иногда попадались пешеходы, а вместо вчерашних кукурузных и пшеничных полей сейчас со всех сторон подступали пологие холмы с лесистыми склонами. Кроме пары птиц, других животных видно не было. Через пару миль исчезли даже люди, а крестьянские дома, время от времени попадавшиеся на пути, явно были заперты. Во дворах без всякого присмотра возились черные свиньи, их никто не кормил. На веревках хлопало на ветру белье, но и за ним никто не присматривал.

Поначалу это одинокое путешествие через холмы даже взбодрило Мика и Джуда отсутствием людей, но время шло, и вскоре им стало не по себе.

– А мы разве уже не должны были проехать указатель на Митровицу, Мик?

Тот уставился в карту.

– Возможно…

– …мы свернули не туда.

– Я бы увидел указатель. Думаю, нам нужно свернуть с этой дороги, забрать чуть южнее – в долину въедем ближе к Митровице, чем мы планировали.

– Ну и как нам свернуть с этой треклятой дороги?

– Так была же пара поворотов…

– Это же проселки были.

– Ну, или так, или будем ехать дальше.

Джуд поджал губы и спросил:

– Сигарета есть?

– Они кончились несколько миль назад.

Холмы впереди образовывали непроницаемую линию. И не было никаких следов жизни: ни единого дымка из трубы, ни голосов, ни шума от машин.

– Хорошо, – сказал Джуд, – на следующем повороте свернем. Любой вариант лучше такого.

Они поехали дальше. Дорога ухудшалась на глазах, выбоины превратились в ямы, кочки больше походили на тела, попавшие под колеса.

А потом:

– Вон там!

Поворот: еле заметный поворот. Явно не главная дорога. Она даже на проселок едва походила, про такие уже говорил Джуд. Но это была возможность сбежать от бесконечной перспективы дороги, на которой они чувствовали себя как в ловушке.

– Блин, мы как будто на сафари попали, – пробормотал Джуд, когда «фольксваген» стал подпрыгивать и скрежетать на этой унылой тропе.

– И где твое чувство приключения?

– Забыл упаковать.

Дорога пошла вверх по склону. Над ними сомкнулся лес, закрыв небеса, лоскутное одеяло из света и тени скользило по капоту. Неожиданно раздались птичьи трели, легкомысленные и радостные, в воздухе висел запах свежих сосен и земли. Далеко впереди на дорогу выбежал лис и долго следил за тем, как машина с трудом едет к нему. Затем неспешным шагом бесстрашного принца скрылся в деревьях.

Куда бы они ни направлялись, подумал Мик, эта дорога явно лучше той, что осталась позади. Возможно, скоро они остановятся, немного пройдут, найдут выступ, с которого откроется живописный вид на долину, даже на Нови-Пазар, примостившийся вдали.

Джуду и Мику оставалось ехать до Пополака где-то час, когда головной контингент, наконец, маршем вышел с площади и занял позицию рядом с остальным телом.

Город опустел. В этот день не забывали даже о больных и старых; никого не лишали зрелища и славы соревнования. Каждый гражданин, неважно, молодой или увечный, слепой, инвалид, с ребенком на руках, беременная женщина – все отправлялись из гордого собой города на ристалище. Так они должны были делать по закону; но никого не заставляли. Ни один из жителей городов не упустил бы шанса все увидеть – самому испытать трепет от состязания.

Город против города: только всеобщая, тотальная борьба. Так было и будет всегда.

И города отправились в холмы. К полудню все жители Пополака и Подуево собрались в тайной долине, укрытой от глаз современной цивилизации, чтобы провести древнюю ритуальную битву.

Десятки тысяч сердец бились все быстрее. Десятки тысяч тел растягивались, напрягались, потели, когда города занимали свои позиции. В их тени могли бы поместиться целые деревни; тяжесть их поступи превращала траву в зеленое молоко; их движения убивали животных, сминали кусты, валили деревья. От каждого их шага земля буквально содрогалась, а в холмах разносилось гулкое эхо.

В гигантском теле Подуево стали заметны технические дефекты. Небольшой изъян в вязке дал слабину по левому боку; он же породил проблему в механизме вращения бедер. Тот оказался чуть жестче, чем нужно, и движения получались не такими плавными, как надо. В результате на эту часть тела шло значительное давление. С ним сражались храбро; в конце концов, соревнование и было устроено так, чтобы испытать участников на пределе возможностей. Но никто не хотел признавать, насколько низким стал предел прочности у города. Граждане были не столь выносливыми, как на предыдущих соревнованиях. Из-за десятилетия плохих урожаев тела истощились, позвоночники стали менее гибкими, а воля – не столь твердой. Плохо связанный бок сам по себе мог и не вызвать катастрофы, но вместе с хрупкостью участников положил начало невероятной трагедии.

Они остановили машину.

– Ты слышал?

Мик покачал головой. У него с подросткового возраста было плохо со слухом. Из-за частых рок-концертов барабанные перепонки стали не к черту.

Джуд вылез из автомобиля.

Птицы притихли. Шум, который он услышал за рулем, раздался снова. И не просто шум: как будто двигалась сама земля, рев словно шел откуда-то из-за самого сердца этих холмов.

Гром, что ли?

Нет, слишком ритмичный. Он раздался снова, проник через подошвы в тело Джуда.

Бум.

В этот раз его услышал и Мик. Чуть высунулся из окна.

– Это где-то впереди. Теперь я тоже слышу.

Джуд кивнул.

Бум.

Земля вновь содрогнулась от грома.

– Что за чертовщина? – спросил Мик.

– Чтобы там ни было, я хочу на это взглянуть…

Джуд, улыбаясь, забрался в «фольксваген» и сказал, заводя машину:

– Похоже на стрельбу. Из больших пушек.

Смотря в русский бинокль, Вацлав Желовчик наблюдал за тем, как открывающий торжество чиновник поднимает пистолет. Увидел, как из дула взвивается перышко белого дыма, а секундой спустя услышал звук выстрела, раскатившийся по долине.

Состязание началось.

Вацлав взглянул вверх, на гигантские башни По-полака и Подуево. Головы в облаках – ну почти. Они чуть ли не тянулись, чтобы достать до облаков. Невероятное зрелище захватывало дух, отнимало сон. Два города покачивались, подрагивали, готовясь сделать первые шаги навстречу друг другу в ритуальной битве.

Подуево казался менее устойчивым. В том, как город поднял левую ногу и начал движение, чувствовалось легкое замешательство. Ничего серьезного, лишь небольшое затруднение в координации между мускулами таза и бедра. Пару шагов, и он поймает ритм; еще несколько, и его жители станут двигаться как единое существо, как совершенная система, способная потягаться изящностью и силой со своим зеркальным отражением.

От выстрела стайки птиц вспорхнули с деревьев, окружавших тайную долину. Они взметнулись ввысь, приветствуя великое соревнование, они щебетали от радости, летая над ристалищем.

– Ты слышал выстрел? – спросил Джуд.

Мик кивнул.

– Военные учения?.. – Джуд обрадовался еще больше. Он уже видел заголовки – эксклюзивный репортаж о секретных маневрах в самом захолустье югославской глубинки. Наверное, русские танки, тактические учения подальше от настырных западных глаз. Если повезет, именно он принесет людям эти новости.

Бум.

Бум.

В воздухе метались птицы. Гром стал еще слышнее.

На пушки это не походило.

– Оно за следующим холмом, – сказал Джуд.

– Думаю, нам лучше дальше не ехать.

– Я должен посмотреть.

– А я нет. Нам тут не место.

– Ну, никаких знаков я не вижу.

– Нам могут арестовать, депортировать… не знаю… я просто думаю…

Бум.

– Я должен посмотреть.

Слова только сорвались с губ Джуда, когда раздался крик.

Подуево кричал; это был предсмертный вопль. Кто-то, погребенный в слабом боку, умер от напряжения и запустил цепь разложения по всей системе. Один человек отпустил соседа, тот своего, и рак хаоса распространился по телу города. Связи в гигантской структуре разрушались с ужасающей скоростью, так как отказ одной ее части оказывал невыносимое давление на другую.

Шедевр, который граждане Подуево соорудили из собственной плоти и крови, закачался, а потом, словно подорванный небоскреб, начал падать.

Истерзанный бок извергал из себя жителей, как рассеченная артерия выталкивает кровь. А потом с изящной неспешностью, на фоне которой агония людей казалась еще страшнее, гигант склонился к земле, и все его конечности рассыпались, пока он падал.

Огромная голова, которая еще недавно касалась облаков, откинулась на массивной шее. Десять тысяч глоток, составлявшие огромный рот, издали единый вопль, бессловесный, бесконечно несчастный крик, обращенный к небу. Вой потери, вой предчувствия, вой удивления. Как, вопрошал он, этот день всех дней мог окончиться так, хаосом падающих тел?

– Ты слышал?

Звук, хоть и оглушительно громкий, был явно человеческого происхождения. У Джуда свело желудок. Он взглянул на Мика, тот побледнел как полотно.

Джуд остановил машину.

– Нет, – сказал Мик.

– Послушай… да боже мой…

Гул от криков умирающих, мольбы и проклятия наполнили воздух. Их источник находился очень близко.

– Мы должны уехать отсюда. Сейчас же, – взмолился Мик.

Джуд покачал головой. Он уже приготовился к настоящему военному зрелищу – ко всей русской армии, собравшейся за соседним холмом – но шум, стоявший сейчас у него в ушах, был звуком человеческой плоти, слишком человеческой для слов. Джуд сразу вспомнил о том, как в детстве представлял ад; о бесконечных, невыразимых муках, которыми ему угрожала мать, если Джуд не примет Иисуса. Об этом ужасе он забыл на двадцать лет. Но вдруг тот появился вновь, свежий как никогда. Возможно, за холмами разверзлась сама преисподняя, и мать стояла прямо на краю пекла, приглашая Джуда отведать адских наказаний.

– Если ты не поведешь, тогда за руль сяду я.

Мик вылез из машины и встал перед ней, успев взглянуть вперед. На секунду он замешкался, буквально на секунду, заморгал, не веря собственным глазам, а потом повернулся к ветровому стеклу, и его лицо побледнело еще сильнее.

– Боже мой!

Мик охрип, он словно боролся с подступающей тошнотой.

Его любовник все еще сидел за рулем, закрыв лицо руками, пытался стереть из памяти неожиданно нахлынувшие воспоминания.

– Джуд…

Тот медленно поднял голову. Мик смотрел на него дикими глазами, его лицо блестело от неожиданно проступившего ледяного пота. Дорога впереди таинственно потемнела, словно к машине подкатывала волна, волна густой темно-красной крови. Разум Джуда изворачивался, извивался, пытаясь найти хоть какое-то иное объяснение тому, что видел, кроме этого неизбежного вывода. Но ничего другого так и не придумал. Впереди была кровь, невыносимое количество крови, кровь без конца…

А ветер принес запах недавно вскрытых трупов: запах из глубин человеческого тела, сладковатый и одновременно пряный.

Мик, шаркая, подошел к машине со стороны пассажирского сиденья и слабо принялся дергать за ручку. Дверь неожиданно открылась и он, шатаясь, залез внутрь, его глаза словно остекленели.

– Сдавай назад, – произнес он.

Джуд потянулся к зажиганию. Кровавая волна уже хлюпала у передних колес. Весь мир впереди побагровел.

– Да, заводи ты, сука, заводи, блядь!

Джуд даже не пытался тронуться с места и вместо этого неуверенно сказал:

– Мы должны посмотреть. Должны.

– Мы никому ничего не должны, и нам надо убраться отсюда. Это не наше дело…

– Там, может, самолет упал…

– Дыма нет.

– Но это были человеческие голоса.

Инстинкт говорил Мику, что надо бежать. Мик вполне мог прочитать о трагедии в газете – посмотреть на фотографии завтра, когда уже они уже будут серыми и зернистыми. А сегодня все было слишком свежим, слишком непредсказуемым…

В конце этой дороги могло быть что угодно, и оно истекало кровью…

– Мы должны…

Джуд завел машину, а Мик рядом с ним начал тихо стонать. «Фольксваген» медленно подался вперед, ныряя в реку крови, его колеса крутились в тошнотворной пенящейся волне.

– Нет, – очень тихо произнес Мик. – Пожалуйста, нет…

– Мы должны, – последовал ответ Джуда. – Мы должны. Мы должны.

Всего лишь в нескольких ярдах от них оставшийся в живых город Пополак приходит в себя от первых конвульсий. Он не мог отвести тысячи глаз от руин своего ритуального врага, а тот лежал на изувеченной земле в сплетении канатов и тел, разбитый навсегда. Пополак отпрянул, огромные ноги валили деревья, окружавшие ристалище, он панически махал руками. Но равновесие удержал, хотя обычное безумие, пробужденное ужасом, творящимся у ног города, проникало в его ткани и отравляло мозг. Порядок исчез: тело забилось, отвернулось от кровавого ковра Подуево и кинулось прочь, в холмы.

Уходя в забвение, гигантская форма Пополака прошла между машиной и солнцем, отбросив холодную тень на окровавленную дорогу. Мик ничего не увидел из-за слез, а Джуд прищурился, боясь того, что ожидало их за поворотом, и едва обратил внимание на то, как что-то на мгновение застило ему свет. Наверное, облако. Или стая птиц.

Если бы в это мгновение он посмотрел вверх, хотя бы украдкой взглянул на северо-восток, то увидел бы голову Пополака, огромную, роящуюся голову обезумевшего города, которая исчезала за горизонтом, уходя прочь. Тогда бы Джуд понял, что эта земля находится вне его понимания, что в этом уголке ада нельзя ничего излечить. Но он не заметил гиганта, и вместе с Миком прошел свою поворотную точку. Теперь, как Пополак и его мертвый близнец, Мик и Джуд лишились разума, а также любой надежды на жизнь.

Они миновали поворот, и перед ними распростерлись руины Подуево.

Ограниченное, прирученное воображение Мика и Джуда даже представить не могло зрелище столь невыразимой жестокости.

Возможно, на европейских полях сражений столько же трупов сваливали в кучу: но разве были среди них женщины и дети, связанные с телами мужчин? Конечно, встречались во время войн и столь же высокие курганы из мертвецов, но разве они состояли из людей, минуту назад полных жизни? Бывало, что целые селения уничтожали столь же быстро, но разве случалось когда-либо, чтобы целый город погибал лишь по велению гравитации?

То было зрелище, от которого даже тошнота не подступала к горлу. Пред его ликом разум замедлялся до скорости улитки, силы рассудка начинали отбирать свидетельства придирчиво и аккуратно, ищу в них изъян, место, благодаря которому можно было бы сказать:

Это не реально. Это лишь сон о смерти, но не сама смерть.

Но рассудок не мог найти изъянов в этой стене. Все было реальным. Это была сама смерть.

Подуево пало.

Тридцать восемь тысяч семьсот шестьдесят пять его граждан распростерлись на земле, или скорее были разбросаны неприглядными, сочащимися кучами. Те, кто не погиб при падении, не задохнулся, умирали сейчас. Из этого города не выжил никто, кроме нескольких зрителей, которые с трудом дошли сюда посмотреть на соревнование. Сейчас эти жители, увечные, больные, слишком старые, не могли отвести глаз от бойни, как Мик и Джуд, они пытались не верить в нее.

Джуд вышел из машины первым. Земля под его замшевыми туфлями была липкой от сворачивающейся крови. Он окинул взглядом бойню вокруг. Никаких обломков: ни единого признака авиакатастрофы, огня или запаха топлива. Только десятки тысяч свежих трупов, голых или одетых в одинаковые серые костюмы из сержа, мужчины, женщины, дети. На некоторых, как он заметил, виднелись кожаные упряжи, плотно застегнутые вокруг груди, а от них змеились длинные, многомильные канаты. Чем пристальнее Джуд вглядывался, тем больше различал невероятно сложную систему узлов и привязей, которая все еще скрепляла людей воедино. По каким-то причинам все жертвы были связаны друг с другом, бок о бок. Некоторых поставили на плечи соседей, спеленав их, словно мальчиков, играющих в наездников. Других скрепили за руки, сшили веревками так, что получилась целая стена из мышц и костей. Кого-то скрутили в шар, засунув голову между коленей. Каждый человек был каким-то образом связан с людьми рядом, накрепко, как будто Джуд застал сеанс безумного коллективного бондажа.

Раздался еще один выстрел.

Мик посмотрел в его сторону.

По полю среди тел шел одинокий мужчина, одетый в серое пальто, он держал в руке револьвер, добивая умирающих. Это был жалкий, несообразно малый акт милосердия, но человек все равно не останавливался, в первую очередь, выбирая страдающих детей. Опустошал барабан, заряжал снова, опустошал, заряжал, опустошал…

Мик кинулся к нему.

Кричал во весь голос, заглушая стоны раненых.

– Что это?!!!

Мужчина оторвался от своей ужасающей обязанности, его лицо было мертвенно-серым, как пальто.

– А? – хмыкнул он и нахмурился, разглядев двух незваных гостей сквозь толстые линзы очков.

– Что тут произошло? – орал на него Мик. От крика было так, от возможности хоть на ком-то выместить злость. Может, этот человек и был во всем виноват. Это же прекрасно, когда можно кого-то обвинить.

– Скажи нам… – задыхался Мик, слышал, как слезы, пульсируя, заглушают слова. – Скажи, ради бога. Объясни.

Мужчина в сером пальто покачал головой. Он не понял ни слова из тех, что орал этот молодой дурак. Парень говорил по-английски, но больше человек с револьвером не разобрал ничего. Мик пошел к нему, постоянно чувствуя на себе взгляды мертвецов вокруг. Глаза как черные сверкающие драгоценности, обрамленные изувеченными лицами; перевернутые глаза, смотрящие с оторванных голов. Глаза тех, у кого вместо голоса остался лишь вой. Глаза тех, кто уже не мог выть, не мог дышать.

Тысячи глаз.

Мик добежал до человека в сером пальто, когда у того в очередной раз почти кончились патроны. Мужчина снял очки, отбросил их в сторону. Он тоже рыдал, все его большое неуклюжее тело содрогалось.

Кто-то дотронулся до ботинка Мика. Мик не хотел смотреть, но теперь у него не было выбора. Там лежал, словно свастика из плоти, молодой человек, каждый его сустав был вывернут. Под ним находилась девочка, ее окровавленные ноги высовывались наружу, как две багровые палки.

Мик хотел выхватить у мужчины револьвер, остановить руку, чтобы та его не касалась. А еще лучше достать пулемет, огнемет, все что угодно, лишь бы остановить агонию вокруг.

Отвернувшись от изломанного тела, Мик увидел, как Серый поднимает револьвер.

– Джуд… – только и успел произнести Мик, когда дуло пистолета скользнуло Серому в рот, и прозвучал выстрел.

Мужчина припас последнюю пулю для себя. Его затылок раскололся, словно упавшее яйцо, кости полетели наружу. Тело обмякло, рухнуло на землю, а револьвер так и остался зажатым между губ.

– Мы должны… – начал Мик, говоря в пустоту. – Мы должны…

Что? Что в такой ситуации нужно было сделать в первую очередь?

– Мы должны…

Джуд появился у него за спиной и произнес:

– Помочь…

– Да. Мы должны привести помощь. Мы должны…

– Ехать.

Ехать! Вот что им нужно сделать. Под любым предлогом, по любой трусливой причине они должны уехать. Убраться с поля боя, уйти подальше от тянущейся к ним руке с раной вместо тела.

– Надо сообщить властям. Найти город. Привести помощь…

– Священников, – сказал Мик. – Им нужны священники.

Было абсурдно думать об отпевании такого количества людей. Понадобится целая армия священников, пушка со святой водой, громкоговоритель для благословений.

Мик и Джуд вместе отвернулись от ужаса, обняли друг друга и отправились к машине, прокладывая путь через горы трупов.

Только автомобиль оказался занят.

За рулем сидел Вацлав Желовчик и пытался завести двигатель. Он повернул ключ раз. Два. На третий машина пошла, колеса завертелись в багровой грязи, когда он дал задний ход и поехал. Вацлав видел, как англичанин с криками бежит за ним. Но ничего не мог поделать: он не хотел красть автомобиль, но его ждала работа. Он был судьей, нес ответственность за соревнование, за безопасность участников. Один из доблестных городов уже пал. Вацлав должен был сделать все возможное, чтобы второй не последовал за своим близнецом. Надо догнать Пополак и урезонить его. Вывести из ужаса тихими словами и обещаниями. Если Вацлав потерпит поражение, то случится еще одна катастрофа, подобная той, что была впереди, а на его совести и так уже лежало огромное бремя.

Мик все бежал за «фольксвагеном», что-то кричал. Вор не обращал на него внимания, сосредоточившись на узкой, скользкой дороге. Мик проигрывал. Машина начала набирать скорость. Мику не хватало воздуха даже для яростных криков, поэтому он остановился, уперев руки в колени, отдуваясь и всхлипывая.

– Ублюдок! – заорал Джуд.

Мик взглянул на дорогу. Машина уже исчезла из виду.

– Этот мудак даже водить толком не умеет, – добавил Джуд.

– Нам… надо… догнать его… – сказал Мик, все еще переводя дух.

– Как?

– Пешком…

– У нас даже карты нет… она в машине.

– Боже мой…

Они пошли вместе по дороге, подальше от поля.

Через несколько метров кровавый прилив выдохся. Только несколько загустевших струек текли по проселку. Мик и Джуд последовали за красными отпечатками шин до перекрестка.

Србовачская дорога была пустой в обоих направлениях. Машина повернула влево.

– Он отправился дальше в холмы, – сказал Джуд, уставившись в синевато-зеленую дымку вдалеке. – Он с ума сошел!

– Мы пойдем назад, вернемся туда, откуда приехали.

– Пешком будем целую ночь идти.

– Поймаем попутку.

Джуд покачал головой: лицо у него осунулось, он выглядел потерянным.

– Мик, ты что, не понимаешь? Они все знали о том, что происходит. Люди на фермах – они все убрались подальше, пока народ тут сходил с ума. На этой дороге машин не будет, готов поклясться, может, только парочка таких же тупых туристов, как мы, и ни один турист сейчас ради нас не остановится.

Он был прав. Заляпанные кровью, они походили на мясников. Их лица блестели, словно сальные, а глаза были совершенно безумными.

– Нам надо пойти, – сказал Джуд, – туда, куда он поехал.

Он указал вперед. Холмы потемнели; солнце пропало с их склонов.

Мик пожал плечами. В любом случае им придется провести ночь на дороге. Но он все равно хотел идти – идти куда угодно – лишь бы только между ним и мертвецами было хоть какое-то расстояние.

В Пополаке воцарилось подобие покоя. Паническая лихорадка сменилась оцепенением, покорным принятием мира таким, какой он есть. Закрепленные на своих местах, стянутые, обузданные, привязанные друг к другу в живой системе, которая не позволяла чьему-то голосу быть громче других, не позволяла чьей-то спине трудиться меньше других, люди позволили согласию безумия вытеснить спокойный голос рассудка. Содрогаясь, они слились в единый разум, единую мысль, единую цель. Буквально за несколько мгновений они превратились в не испытывающего колебаний гиганта, которого раньше столь блестяще изображали. Иллюзию ничтожной индивидуальности смыл необоримый прилив коллективного чувства – не страсть толпы, а телепатическая волна, растворившая тысячи голосов в одном неоспоримом приказе.

И этот новый голос сказал: Иди!

Он сказал: оставь позади то ужасное зрелище, дабы я больше никогда не видел его.

Пополак ушел в холмы, каждым шагом преодолевая полмили. Все мужчины, женщины и дети в этой бурлящей башне ослепли. Они видели только глазами города. Они потеряли разум, их головы занимали только мысли города. И они считали себя бессмертными в своей грузной неумолимой силе. Огромными, безумными и бессмертными.

Уже через две мили Мик и Джуд почувствовали в воздухе запах бензина, а еще чуть дальше наткнулись на «фольксваген». Тот лежал, перевернутый, в заросшем тростниками кювете. Но не горел.

Дверь водителя была открыта, оттуда вывалилось тело Вацлава Желовчика. Он потерял сознание. Никаких следов ран, только один-два небольших пореза на лице, казавшимся таким спокойным. Мик и Джуд аккуратно вытащили вора из грязной канавы на дорогу. Пока они возились с ним, он тихо стонал, ему под голову подложили скатанный свитер Мика, сняли с Вацлава пиджак и галстук.

Неожиданно Желовчик открыл глаза.

Уставился на Мика и Джуда.

– Вы как? – спросил Мик.

Мужчина секунду молчал. Казалось, он не понимает слов.

А потом:

– Англичане? – спросил он. У него был сильный акцент, но вопрос прозвучал разборчиво.

– Да.

– Я слышал ваши голоса. Англичане.

Он нахмурился и поморщился.

– Вам больно? – спросил Джуд.

Мужчине, кажется, этот вопрос показался забавным.

– Мне больно? – повторил он, его лицо исказилось от смеси боли и радости. – Я умру, – сказал он сквозь сжатые зубы.

– Нет, – возразил Мик. – С вами все в порядке…

Мужчина покачал головой, его уверенность была непоколебима, он повторил:

– Я умру. Я хочу умереть.

Джуд склонился ближе к нему. Голос незнакомца слабел с каждой секундой.

– Скажи, что нам делать, – сказал Джуд. Мужчина закрыл глаза. Джуд резко тряхнул его.

– Скажи нам, – повторил он, его притворное сочувствие сошло на нет. – Скажи, что здесь произошло.

– Что? – спросил мужчина, так и не открыв глаз. – Это было падение, вот и все. Просто падение…

– Что упало?

– Город. Подуево. Мой город.

– Откуда он упал?

– Сам по себе, разумеется.

Мужчина ничего не объяснял, отвечал загадками на загадки.

– Куда вы ехали? – поинтересовался Мик, стараясь говорить максимально спокойно.

– За Пополаком.

– Пополаком? – переспросил Джуд.

Мик, кажется, начал понимать, что произошло.

– Пополак – это другой город. Как Подуево. Города-побратимы. Они есть на карте…

– И где этот город сейчас? – спросил Джуд.

Вацлав, похоже, решил сказать правду. Была секунда, когда он замер, выбирая, умереть ли ему с тайной на устах или прожить достаточно долго, чтобы поведать всю историю. Да и какая разница, даже если сейчас он расскажет им все?

Следующего соревнования не будет; все кончено.

– Они сходились в битве, – теперь его голос звучал очень тихо. – Пополак и Подуево. Каждые десять лет…

– Битве? – спросил Джуд. – Ты имеешь в виду, что всех этих людей убили?

Вацлав покачал головой:

– Нет, нет. Они упали. Я уже говорил.

– Так как они сражались? – сказал Мик.

– Уходили в холмы, – прозвучал ответ.

Вацлав приоткрыл глаза. Лица, нависающие над ним, были истощенными и больными. Эти невинные тоже страдали. Они заслужили хоть какое-то объяснение.

– Как гиганты, – продолжил он. – Они сражались в виде гигантов. Создавали тело из собственных тел, понимаете? Облик, мышцы, кости, глаза, нос, зубы – все было сделано из мужчин и женщин.

– Он бредит, – заключил Джуд.

– Отправляйтесь в холмы, – повторил мужчина. – Увидите правду сами.

– Даже если предположить… – начал Мик.

Вацлав прервал его, желая закончить:

– В этой игре гигантов они были мастерами. Понадобились века практики: каждые десять лет фигуры получались все больше и больше. Каждая следующая должны была затмевать предыдущую. Веревки идеально сплетали всех. Сухожилия… связки… В животе была еда… в бедрах – трубы для отвода нечистот. Те, кто видели лучше других, сидели в глазницах; те, у кого был лучший голос, – во рту и горле. Вы даже представить не можете, насколько искусно все это было спроектировано.

– Я и не могу, – ответил Джуд, вставая.

– Это тело государства, – сказал Вацлав, но так тихо, что его голос уже не походил даже на шепот, – это форма наших жизней.

Наступила тишина. Над дорогой летели небольшие облака, безмолвно влача свою массу по воздуху.

– Это было чудо, – сказал Вацлав, словно впервые осознав подлинное величие игры. – Это было чудо.

Достаточно. Да. Этого было достаточно.

Его уста сомкнулись, слова были сказаны, и он умер.

Мик ощутил смерть этого человека острее, чем тысяч, оставшихся позади, или же его смерть стала ключом, которая открыла ту боль, которую Мик чувствовал за них всех.

Неважно, сочинил ли незнакомец перед смертью несусветную ложь, или же его история была в каком-то смысле правдой, но в ее свете сам Мик чувствовал себя бесполезным. Его воображение оказалось слишком ограниченным, чтобы охватить подобную идею. От одной мысли о ней голова болела, а сочувствие трещало под весом тоски.

Мик и Джуд стояли на дороге, а по небу летели облака, их смутные серые тени двигались в сторону загадочных холмов.

Наступили сумерки.

Пополак больше не мог идти. Он чувствовал усталость в каждой мышце. В огромной анатомии то тут, то там умирали люди; но город не скорбел по скончавшимся клеткам. Если погибшие находились внутри, то трупы просто висели в собственных упряжах. Если они же были частью кожи, то их отстегивали, и тела летели в леса внизу.

Гигант был не способен на жалость. У него не осталось иной цели, кроме движения, пока оно не станет невозможным.

Когда солнце исчезло за горизонтом, Пополак решил отдохнуть и сел на пригорок, положив огромную голову на свои гигантские руки.

Со своей обычной осторожностью показались звезды. Приближалась ночь, сочувственно перевязывая раны дня, ослепляя глаза, которые видели слишком много.

Пополак вновь поднялся на ноги и пошел дальше, шаг за оглушительным шагом. Конечно, вскоре его одолеет усталость; вскоре он ляжет в могилу какой-нибудь затерянной долины и там умрет.

Но сейчас он должен идти, и каждое движение города было все болезненнее, все медлительнее предыдущего, а ночь черным цветком распускалась вокруг его головы.

Мик хотел похоронить вора, укравшего их машину, где-нибудь на опушке леса. Джуд заметил, что если они закопают тело, то завтра, по здравому размышлению, это покажется несколько подозрительным. К тому же разве не абсурдно заботиться об одном трупе, когда буквально в нескольких милях отсюда их лежали тысячи?

Поэтому они оставили тело, а машина так и осталась лежать в грязи, на дне канавы.

Мик и Джуд снова пошли вперед.

С каждой минутой становилось холоднее, к тому же они проголодались. Но те несколько домов, которые попались им по дороге, были закрыты и покинуты.

– Что он имел в виду? – спросил Мик, пока они стояли, глядя на очередную запертую дверь.

– Он говорил метафорами…

– Вся эта тема про гигантов?

– Да какая-то троцкистская ерунда… – настаивал Джуд.

– Не думаю.

– А я знаю. Это же была его предсмертная речь, он, наверное, ее годами готовил.

– Не думаю, – снова сказал Мик и отправился к дороге.

– И почему же? – окликнул его Джуд.

– Он не партийную линию поддерживал.

– То есть ты хочешь сказать, что тут где-то шляется гигант? Я тебя умоляю!

Мик повернулся к Джуду. Лицо Мика было трудно разглядеть в сумерках, но его голос казался торжественным от звучавшей в нем веры.

– Да. Я думаю, он говорил правду.

– Абсурд какой-то. Это смешно. Нет.

В этот момент Джуд возненавидел Мика. Возненавидел его наивность, его страсть верить в любую полоумную историю, если в ней было хоть что-то романтическое. А сейчас? Это была самая худшая, самая нелепая…

– Нет, – снова сказал он. – Нет. Нет. Нет.

Небо было хрустально-гладким, а силуэт холмов в отдалении – черным как смоль.

– Я, блядь, замерзаю, – вдруг сказал Мик. – Ты тут останешься или пойдешь со мной?

Джуд закричал:

– Мы там ничего не найдем.

– Ну, обратно-то идти далеко.

– Но так мы просто уйдем дальше в холмы.

– Делай что хочешь – я пошел.

Звук его шагов становился все тише; силуэт Мика поглотила тьма.

Через минуту Джуд пошел за ним.

Ночь была безоблачной и мучительной. Они шли вперед, подняв воротники от холода, их ноги уже распухли в ботинках. На небе разворачивалось настоящее шествие звезд. Триумф света, в котором человеческий глаз мог разглядеть столько узоров, насколько у него хватало терпения. Через какое-то время Мик и Джуд обняли друг друга за плечи, пытаясь согреться и успокоиться.

Где-то в одиннадцать часов вечера они увидели вдалеке свет в окне.

Женщина на пороге каменного дома не улыбнулась им, но поняла, в каком они состоянии и впустила внутрь. Не было смысла объяснять ей или ее мужу-инвалиду, что видели Мик и Джуд. В доме не было телефона, никаких следов машины, поэтому даже если бы англичане нашли способ как-то все показать, сделать они все равно ничего бы не смогли.

Жестикулируя и гримасничая, они объяснили, что проголодались и устали. Потом попытались рассказать о том, что заблудились, проклиная себя за оставленный в «фольксвагене» разговорник. Женщина, похоже, не особо много поняла из их слов, но усадила перед огнем и поставила в печку еду разогреваться.

Мик и Джуд поели густого и несоленого горохового супа, вареных яиц, периодически улыбаясь и не забывая благодарить хозяйку. Ее муж сидел у огня, не делая попыток поговорить с гостями. Он даже не смотрел на них.

Еда была хорошей. Она воодушевила путников.

Они проспят до утра, а потом начнут долгий путь обратно. К рассвету тела на поле уже подсчитают, идентифицируют, разложат по мешкам и отправят семьям. Воздух наполнится обнадеживающими звуками, которые заглушат стоны, до сих пор не умолкающие в ушах. Будут вертолеты, грузовики, люди организуют операцию по расчистке. Все ритуалы и атрибуты цивилизованной катастрофы.

И со временем это происшествие станет приемлемым. Станет частью общей истории Мика и Джуда: трагедией, разумеется, но они смогут ее объяснить, классифицировать, научатся с ней жить. И все будет хорошо, да, все будет хорошо. Как только придет утро.

Сон подлинной усталости пришел к ним неожиданно. Они заснули там, где упали, прямо за столом, положив головы на сложенные руки. Их окружали пустые миски и хлебные корки.

Они ни о чем не знали. Не грезили. Не чувствовали ничего.

А потом послышался гром.

Он раздался под землей, глубоко под землей, ритмичная поступь, как у титана, который подходил постепенно, но все ближе и ближе.

Они стояли у двери вместе, муж и жена, и прислушивались к метавшемуся над ночными холмами эху от грома. Вот только никакой молнии не было.

Только гром…

Гром…

Гром…

От него дрожала земля, слетала пыль с косяка двери, дребезжали оконные шпингалеты.

Бум…

Бум…

Они не знали о том, что приближается, но какую бы форму оно не приняло и что бы ни хотело сделать, бежать от него, похоже, не имело смысла. Жалкое убежище дома казалось таким же безопасным, как и любое укрытие в лесу. Как выбрать из тысяч деревьев то самое, которое устояло бы, когда гром пройдет? Лучше подождать; и посмотреть.

Глаза у хозяйки дома уже не отличались зоркостью, и она даже не поверила тому, что увидела, когда черный холм изменил форму и взметнулся вверх, затмевая звезды. Но ее муж тоже это увидел: невообразимо огромную голову, казавшуюся еще больше в обманчивой тьме, уходящую все дальше вверх, даже сами холмы по сравнению с ней казались маленькими.

Пораженные артритом ноги мужчины подломились, он рухнул на колени, забормотал молитву.

Его жена закричала; они понимала, что никакие слова не смогут остановить это чудовище – ни молитвы, ни мольбы не имели над ним власти.

В доме проснулся Мик, его вытянутая рука, неожиданно сведенная судорогой, смахнула тарелку и лампу со стола.

Они разлетелись на куски.

Очнулся Джуд.

Крик снаружи прекратился. Женщина побежала к лесу. Любое дерево, абсолютно любое, было лучше, чем это зрелище. Из дряблого рта ее мужа по-прежнему сыпались молитвы, когда огромная нога гиганта поднялась для следующего шага…

Бум…

Дом затрясся. Тарелки, звеня, посыпались из шкафа. Глиняная трубка скатилась с каминной полки и раскололась в золе у очага.

Любовники уже знали этот шум, который проникал до самого мозга костей: этот гром земли. Мик тряхнул Джуда за плечо.

– Ты видишь, – сказал он, его зубы во тьме казались сине-зелеными. – Видишь? Видишь?

В его словах бурлила истерика. Он побежал к двери, в темноте споткнувшись о стул. Ругаясь, потирая синяк, заковылял в ночь…

Джуд догнал любовника у двери. Старик уже лежал на земле лицом вниз, его опухшие больные пальцы скрючились, молящие губы прижались к сырой земле.

Мик смотрел в небо. Джуд тоже поднял голову.

Там было место, где звезды исчезли. Тьма в форме человека, огромная широкая фигура, колосс, воспаривший навстречу небесам. Но этот гигант был несовершенен, его силуэт был нечетким; он бурлил и роился.

Он казался шире любого реального человека. Его ноги были аномально толстыми и короткими, а руки – недлинными. Ладони же, то сжимавшиеся, то разжимавшиеся, казались странно суставчатыми и слишком изящными для такого тела.

А потом великан поднял свою большую плоскую ступню и поставил ее на землю, сделав шаг по направлению к дому.

Бум…

Крыша рухнула. Все что, говорил вор, укравший машину, оказалось правдой. Пополак был городом и гигантом, и он ушел в холмы…

Глаза Мика и Джуда привыкли к ночному освещению. Теперь они в ужасающих подробностях разглядели, как был сооружен этот монстр, шедевр человеческой инженерной мысли: мужчина, состоящий из людей. Или скорее бесполый великан, сконструированный из мужчин, женщин и детей. Все жители Пополака корчились и надрывались в теле чудовища, сотканного из плоти, их мышцы растягивались на разрыв, а кости, казалось, скоро треснут.

Было видно, как архитекторы Пополака искусно изменили пропорции человеческого тела; как его сделали более приземистым, чтобы снизить центр тяжести; как спроектировали тяжеловесные слоноподобные ноги, чтобы они могли выдержать вес торса; как голова была практически утоплена в широкие плечи, чтобы снизить трудности со слабой шеей.

Несмотря на все дефекты, монстр все равно ужасно походил на человека. Тела, связанные вместе для создания кожи, были обнаженными, если не считать упряжей, и поэтому вся его поверхность мерцала в звездном свете, подобно огромному торсу. Даже мускулы скопировали, пусть и упростили. Мик и Джуд видели, как сплетенные тела толкали и тянули, образуя массивные жилы из плоти и крови. Видели, как свитые воедино люди образуют тело; как спины, словно черепашьи панцири, собраны вместе, имитируя изгиб грудных мышц; как перетянутые, опутанные узлами акробаты в суставах рук и ног вертятся и разворачиваются, соединяя части города.

Но больше всего поражало лицо.

Шеки из тел; зияющие глазницы, откуда смотрели головы, по пять, связанных вместе, на каждое глазное яблоко; широкий плоский нос и рот, который открывался и закрывался, по мере того как челюстные мускулы ритмически сокращались и выгибались.

Пополак шел и Пополак пел.

Разве могло существовать в Европе зрелище, равное ему?

Они смотрели, Мик и Джуд, как гигант сделал к ним еще один шаг.

Старик обмочился. Умоляя, бормоча, он пополз прочь от разрушенного дома к деревьям поблизости, волоча свои мертвые ноги по земле.

Англичане остались там, где стояли, наблюдая за приближающимся гигантом. Страх и ужас еще не коснулись их, а благоговение сковало по рукам и ногам. Они понимали, что ничего более грандиозного больше никогда не увидят; это была вершина – после такого все остальное будет лишь самым обычным опытом. И лучше остаться, хотя с каждым шагом смерть подходила все ближе, лучше остаться и увидеть это, пока еще есть, на что смотреть. И если бы он убил их, этот монстр, тогда они, по крайней мере, стали бы свидетелем чуда, познали, пусть на краткий миг, его ужасающее величие. Это казалось честным обменом.

Пополак был уже в двух шагах от дома. Теперь Мик и Джуд ясно видели хитросплетения его структуры. Лица горожан проступили более отчетливо: бледные, залитые потом, но довольные в своей усталости. Тут и там с упряжей свисали мертвецы, их ноги болтались из стороны в сторону, как у висельников. Другие люди, особенно дети, уже прекратили подчиняться тренировкам и расслабились, так что форма тела начала распадаться, бурлила от гнойников бунтующих клеток.

И все равно город шел, и каждый его шаг был неисчислимым произведением координации и силы.

Бум…

Гигант растоптал дом быстрее, чем думали Мик и Джуд.

Мик увидел поднятую ногу, увидел лица людей в голени, колене и ступне – сейчас они казались столь же большими, как и его собственное, – массивных мужчин, которых специально отобрали, чтобы те выдержали огромный вес этого создания. Подошва уже превратилась в паззл из расплющенных и окровавленных тел, раздавленных массой своих сограждан.

Нога опустилась с ревом.

За несколько секунд дом превратился в труху и пыль.

Пополак затмил собою небо. На мгновение он стал всем миром, небесами и землей, его присутствие переполнило все чувства до отказа. На таком близком расстоянии взгляд не мог охватить великана полностью, глазам приходилось бегать из стороны в сторону, чтобы полностью увидеть всю его массу, и даже тогда разум отказывался принять истину.

Крутящийся каменный обломок, отлетевший от дома, когда тот рухнул, на полной скорости ударил Джуда прямо в лицо. На слух этот убийственный удар показался ему похожим на стук мяча по стене, как будто Джуд умер на спортплощадке. Ни боли; ни жалости. Джуд исчез, как огонек, крохотный, ничтожный огонек; его предсмертный крик потонул в царящем хаосе, тело тут же затерялось в дыму и тьме. Мик не увидел и не услышал, как умер Джуд.

Он был слишком занят, он смотрел на ногу, которая на миг замерла в руинах, пока вторая собиралась с силами на следующий шаг.

И тогда Мик решился. Завопив как баньши, побежал к ноге, страстно желая обнять чудовище. Споткнулся, упал, но тут же вскочил, окровавленный, чтобы добраться до ступни, пока та не еще не поднялась и не оставила его позади. Послышался мучительный шум от вздоха, когда в ногу пришло послание о том, что надо двигаться; Мик увидел, как мускулы голени собрались и соединились, когда конечность начала подниматься. Он в последний момент, когда та уже оторвалась от земли, прыгнул, ухватился то ли за привязь, то ли за чьи-то волосы, а может, и за плоть – за что угодно, лишь бы поймать это уходящее чудо, стать его частью. Лучше уйти с ним, куда бы оно ни шло, служить его цели, чем бы та ни была; лучше умереть с ним, чем жить без него.

Мик уцепился за ногу гиганта и нашел безопасную точку опоры в его колене. От успеха закричал в экстазе, когда почувствовал, как поднимается огромная нога, когда взглянул сквозь вихрящуюся пыль на место, где только что стоял, место, которое уже исчезало внизу.

Земля пропала из виду. Теперь Мик был попутчиком бога; жизнь, оставшаяся позади, стала для него ничем; она всегда была ничем. Он будет жить с этим созданием, да, он будет жить с ним – видеть его, видеть его постоянно, пожирать глазами, пока не умрет от обжорства.

Мик орал, выл, раскачивался на канатах, упиваясь собственным триумфом. Далеко внизу он разглядел тело Джуда, бледный комок, свернувшийся на темной земле, потерянный безвозвратно. Любовь, жизнь и рассудок покинули Мика, сгинули, как память о его собственном имени, о его поле или цели.

Все это теперь ничего не значило. Абсолютно ничего.

Бум…

Бум…

Пополак шел на восток, и шум от его шагов постепенно растворялся вдали. Пополак шел, и гул от его голоса исчезал в ночи.

Спустя день появились птицы, пришли лисы, прилетели мухи, бабочки, осы. Джуд двигался, Джуд изменялся, Джуд давал жизнь. В его животе грелись черви, в лисьем логове разгорелась драка за большой кусок мяса с его бедра. А потом все произошло быстро. Кости желтели, кости крошились; осталось лишь пустое место, которое Джуд когда-то наполнял дыханием и собственными мнениями.

Тьма, свет, тьма, свет. Джуд больше не прерывал их череду своим именем.